же пол гребца,  к  этим  словам  спасателя  можно  отнестись  с  полным
доверием.) У нас на вышке мощная оптика,  и  я  видел  все  до  мельчайших
подробностей, - утверждает спасатель. - Женщина отплыла от  причала  всего
метров двести. Потом она резко наклонилась к левому борту,  словно  что-то
разглядывала в глубине. Лодка качнулась и, хотя волны совершенно не  было,
неожиданно перевернулась. Я сейчас же  поднял  тревогу.  Катер  подошел  к
месту происшествия буквально через несколько минут. Однако на  поверхности
плавала лишь перевернутая лодка. Мы обшарили все дно. Аквалангисты  искали
не меньше трех часов до полной темноты. В этом месте нет никаких  течений,
однако тело утонувшей девушки так и не удалось найти. Полиция просит  всех
знакомых или родственников погибшей помочь установить ее личность".
   Далее следовали подробные описания примет утонувшей женщины.  Там  было
все. Даже короткое цветное платье, похожее на сарафан.
   Я осторожно отодвинул от себя газеты, словно в  них  была  скрыта  мина
замедленного действия. Я не стал  смотреть,  отозвался  ли  кто-нибудь  на
призыв полиции, я не хотел больше ничего знать. Необходимо было время  для
того,  чтобы  разум  мог  освоиться  с  этой  нечеловеческой  информацией,
переработать ее и как-то приспособить к обычной нашей логике...
   Одна лишь фраза в стиле только  что  прочитанной  бульварной  газетенки
назойливо вертелась у  меня  в  голове:  "Пять  месяцев  спустя  утонувшую
случайно встретили на проселочной дороге..."


   Солнце еще не встало  из  моря,  не  успело  разогнать  туман,  но  уже
наполнило  его  на  востоке  ровным  призрачным  светом.   Вода   казалась
совершенно застывшей, неподвижной и тяжелой. Весла с трудом погружались  в
нее. И когда, откинувшись всем телом назад, Гвельтов вырывал их  из  воды,
было слышно, как большие тяжелые капли шлепаются обратно и море.
   Я сидел на корме  и  до  рези  в  глазах  всматривался  в  расплывчатые
очертания берега, едва проступавшие из тумана. Туман гасил  звуки,  сжимал
пространство. Можно было подумать, что все окружающее на сотни  километров
вокруг представляет собой это расплывчатое белесое марево.
   - Вроде здесь... - неуверенно сказал я.
   Гвельтов опустил весла, достал со дна лодки большой черный цилиндр  для
отбора проб воды и мрачно спросил:
   - Какая глубина?
   - Если бы я знал... Может, позже, когда солнце разгонит туман, я  сумею
хотя бы сориентироваться. Мне кажется существенным  в  точности  повторить
все условия, если ты помнишь, в тот раз мы брали пробы в шесть утра.
   - Какое это может иметь значение?
   - Откуда я знаю? Может быть, в воде образуются специфические  вещества,
разрушающиеся с восходом солнца. Не так уж много у  нас  шансов  повторить
сто тридцатую пробу.
   Гвельтов покрутил установочное кольцо, определявшее момент,  когда  под
действием  возросшего  давления  механизм   сработает,   крышка   цилиндра
откроется и пропустит внутрь порцию черной воды... На глубине  ста  метров
вода всегда черная, с редкими точками огней... Я и сейчас видел  рой  этих
огней, окруживших брошенный за борт цилиндр. За последнее  время  свечение
моря значительно  возросло,  и  никто  толком  не  знает  причины.  Обилие
планктона, наверно... Уменьшились запасы рыбы,  равновесие  нарушилось,  и
образовавшуюся пустоту заполнили собой планктон и медузы. Особенно медузы.
Их  белесые,  похожие  на  студень  тела  плотной  массой  запрудили   всю
прибрежную зону, завалили пляжи. Даже здесь, вдали от  берега,  их  липкие
тела окружали лодку. Я видел, как трос, привязанный к цилиндру,  перерезал
одну из этих зыбких тарелок и обе ее половинки спокойно поплыли  в  разные
стороны, словно ничего не случилось.
   Разговаривать не хотелось. После визита к Весте  отношения  между  нами
разладились, словно Артам был виновен в моем открытии. Прошла неделя, а  я
все не находил в себе сил даже близко подойти к  улице,  на  которой  жила
Веста, и старался о ней не вспоминать. Мой мозг словно погрузился в  такой
же белесый и плотный туман, как тот, что сдавливал сейчас море.
   Одна  за  другой  пробы  воды  оказывались  в  стеклянных  флаконах   с
этикетками из лейкопластыря. Ряды стеклянных бутылок снились мне по ночам.
Они заполнили всю лабораторию, всю мою жизнь...
   Это была сто сорок вторая проба. Номер я хорошо запомнил, потому что на
сто сорок первой Гвельтов не выдержал.  Сказал,  что  с  него  на  сегодня
довольно. Из чувства противоречия я отобрал у него цилиндр  и  сам  бросил
его за борт в сто сорок второй раз. И  когда  лебедка  кончила  наматывать
трос, сказал, чтобы он греб к берегу.
   Вода   в   отборнике   показалась   мне   какой-то   странной,   слегка
маслянистой... Солнце наконец разогнало последние клочки тумана,  и  стало
видно, что  жидкость  в  последней  бутылке  действительно  отличается  от
остальных проб. Она слегка опалесцировала и казалась более плотной. Я едва
дождался, пока лодка пристанет к берегу.
   ...Я увидел бактерии сразу,  как  только  поднес  предметное  стекло  с
каплей  воды  под  бинокуляр.  Они  заполняли  собой  все  пространство...
Непривычно огромные, с выпуклыми ядрами и увеличенными  зернами  хромосом.
Их желеобразная оболочка мало походила на оболочку  амеб,  хотя  это  были
несомненно амебы, древнейшие и простейшие существа  нашей  планеты.  Но  в
отличие от тех амеб, которых я хорошо знал, эти не пользовались  движением
с помощью переливания своего тела из одной  ложноножки  в  другую.  Ничего
подобного. Они стремительно  пересекали  поле  зрения  бинокуляра.  Больше
всего их тела во время движения напоминали крошечных кальмаров, и я не был
уверен, что они не используют тот же принцип реактивной отдачи струи воды,
которым пользуются кальмары.  Иначе  трудно  было  объяснить  скорость  их
движения. Для  простейших  организмов  это  было,  пожалуй,  слишком...  Я
бросился к определителю Левина. Исходя из одноклеточного строения, я отнес
их к классу "Протозоа" и тут же убедился, что такого вида  в  определителе
нет...
   Смутная догадка, еще не оформившись в четкую мысль, шевельнулась в моем
мозгу. Мне вдруг  захотелось  остановить  эту  амебную  круговерть,  чтобы
рассмотреть получше. Нет, не для этого... Я и так все прекрасно видел. Мне
захотелось убить их, увидеть, как они умирают... Я  отлил  часть  пробы  в
чашку Петри, под руки попался пузырек с цианидами. Пожалуй,  это  то,  что
нужно. Я открыл пузырек и набрал яда. Доза была достаточна, чтобы  свалить
лошадь. Когда капля яда сорвалась с конца  пипетки  и  упала  в  чашку,  я
держал ее в левой руке, мне показалось, что чашка слегка нагрелась.  Этого
быть не могло, и все же... Я вновь подошел  к  микроскопу.  И  не  поверил
своим глазам. Амебы в чашке были  живы.  Их  движение  ускорилось,  стало,
пожалуй, более упорядоченным. И они были живы!
   Повторяя опыт, я действовал гораздо более осмотрительно.  Во-первых,  я
взял из сейфа новую, нераспечатанную склянку с ядом. Кроме того, я вставил
в  чашку  термометр  и  проделал  весь  опыт,  не  отрываясь  от  окуляров
микроскопа. В момент, когда капля с ядом упала в  чашку,  по  всем  амебам
словно прошла мгновенная  конвульсия.  Затем  они  стремительно  двинулись
навстречу друг другу и  соединились  в  одну  общую  колонию,  похожую  на
маленький рогатый шар подводной мины... Мне даже показалось, что на концах
ее рожек сверкнули синие искорки крошечных разрядов, но в этом  я  не  был
уверен...  Температура  в  чашке  поднялась  на   четыре   градуса.   Вода
действительно нагревалась! Но это  было  еще  не  все.  Колония  окуталась
облачком мути, потом вода очистилась и амебы снова распались на  отдельные
организмы. Правда,  теперь  они  двигались  общей  группой,  параллельными
курсами,  словно  каждую  секунду  были  готовы  встретить  вместе   новую
опасность. У меня не хватило  духу  продолжать  опыты,  я  лишь  втянул  в
пипетку немного  воды,  стараясь  не  задеть  ни  одного  из  членов  этой
таинственной колонии. Анализ показал, что цианиды были разложены на  более
простые безвредные соединения.  Скорость,  с  которой  был  проделан  этот
химический фокус, превосходила все известное современной науке. К тому  же
энергия, выделенная на это, была слишком велика, ее остаток  нагрел  воду.
Амебы все вместе  обладали  слишком  малой  массой  для  выделения  такого
количества энергии. Откуда же она взялась? Что еще могут эти  таинственные
существа? Что они собой представляют? Колонию неизвестных  науке  бактерий
или нечто большее, гораздо большее? Нужны  новые  опыты,  более  серьезная
постановка проблемы, специалисты, наконец. Больше я не имел права работать
один.
   Я торопливо убрал пробирки и колбы. Поставил пробу вместе с портативным
термостатом в сейф, запер  лабораторию  и  пошел  домой.  Нужно  было  все
обдумать.
   Мои мысли начали складываться в поразительно четкий узор фантастической
догадки, связывавшей в одно неразрывное целое все события последних  дней.
История с Вестой, похищение журнала, заметка  в  газете  и,  наконец,  мои
сегодняшние амебы - все входило в эту догадку. Не хватало лишь  последнего
штриха, чтобы все стало ясно.
   Было около пяти  часов  вечера,  когда  я  вышел  из  института.  Самое
"пиковое"  время,  улицы  полны  народа,  к   остановке   троллейбуса   не
протолкнуться. Стиснутый плотной массой человеческих тел, я всматривался в
незнакомые и разные лица, и может быть, впервые думал о том,  что  все  мы
одно племя на небольшой, в сущности, планете Земля. У всех  у  нас  разные
занятия, устремления, и  все  же  в  минуту  опасности  люди  сплачиваются
вместе. Сейчас они еще ничего не знают и чем скорее узнают,  тем  лучше...
"Нигде, пожалуй,  так  полно  не  ощущает  человек  своей  причастности  к
человечеству, как в переполненном троллейбусе", - с усмешкой подумал  я  и
по вернувшемуся впервые за последнюю неделю чувству юмора понял, что снова
обрел уверенность в себе. Троллейбус остановился, я вышел, как всегда,  на
углу, у дома привычным взглядом окинул свою машину - на месте  ли  колеса,
подфарники и прочие мелочи.  Все  было  в  порядке,  но  в  кабине  кто-то
сидел...  Заходящее  солнце,  отражаясь  в  стеклах,  мешало   рассмотреть
сидящего в машине человека. Я осторожно подошел  ближе,  и  по  тому,  как
внезапно стремительно рванулось и замерло сердце, еще до  того,  как  смог
что-нибудь рассмотреть, уже знал, кто это.


   Ничего не сказав, я опустился на место  водителя  и  захлопнул  дверцу.
Веста тоже молчала. Наверно, минут пять мы так сидели. Мимо  в  нескольких
шагах тек поток людей.  Во  мне  шевелилась  и  зудела,  как  комар,  одна
мыслишка: "Ее появление как-то связано с  моим  сегодняшним  открытием,  с
этими проклятыми амебами. Не может быть не связано". Вдруг она повернулась
ко мне и сказала:
   - Все, что ты прочитал в газете, написано обо мне.
   Я почувствовал, как у меня перехватило дыхание, стало душно. Я  опустил
стекло. Струя холодного воздуха помогла мне взять себя в  руки.  Ее  голос
звучал  спокойно,  даже  как-то  отрешенно,  словно  она  рассказывала   о
совершенно постороннем человеке, о вещах, не имеющих к  ней  ни  малейшего
отношения.
   - Иногда мне кажется, я что-то помню, какие-то смутные образы... Скорее
всего это был бред, последние искаженные проблески сознания.  Когда  лодка
перевернулась, я почти сразу захлебнулась и пошла на дно, я совсем не умею
плавать... Потом окончательный мрак, какие-то искры, голоса,  сколько  это
продолжалось - не знаю. Время для меня остановилось. И вдруг  дождь...  Он
лил и лил прямо на меня. Помню, как я удивилась, откуда может  быть  дождь
на дне? Потом вдруг мимо проехала твоя машина...
   - Как они выглядят? - Это был мой первый вопрос.
   - Я не знаю. Я их никогда не видела.  Никто  их  не  видел.  Мы  только
посредники. Они живут в море - вот и все, что  я  знаю.  Я  иногда  думаю,
какие они, пытаюсь  их  себе  представить  -  и  не  могу...  Вижу  что-то
бесформенное, огромное... Может, у них и тела нет... Не  знаю,  ничего  не
знаю...
   Веста замолкла. Пожалуй, я знал об этом больше ее...  Перед  глазами  у
меня стоял четкий строй  крошечных,  не  различимых  невооруженным  глазом
существ.
   - Я помню себя с той минуты, как ощутила дождь. Я лежала на  берегу,  в
куче гниющих водорослей. Потом я  услышала  звук  мотора.  Дальше  ты  все
знаешь... В тот первый момент я даже  подумала,  что  ты  имеешь  к  этому
какое-то  отношение.  Чтобы  не  сойти  с  ума,  я   должна   была   найти
правдоподобное объяснение... А потом были сны... Но даже во сне  я  их  не
видела ни разу, хотя они говорили со мной.
   Она замолчала и сидела так тихо, что, если не смотреть  в  ее  сторону,
можно было подумать, в машине никого нет.
   - Послушай, Веста, давай уедем  отсюда.  Хочешь,  я  увезу  тебя  прямо
сейчас. Все забудется, в конце концов, все могло тебе привидеться,  как  в
кошмаре, тебя выбросило на берег! Не было никаких  пропавших  месяцев!  Не
было! - Я почти кричал. Она отыскала в темноте мою руку и крепко сжала. Ее
ладонь была горячей, а кожа показалась неправдоподобно гладкой,  словно  я
держал в руках лайковую перчатку... Может быть, у меня чуть-чуть  дрогнула
рука -  не  знаю,  но  она  почувствовала,  что  мне  не  по  себе  от  ее
прикосновения, и убрала руку. Потом тихо сказала:
   - Вот видишь... А ты говоришь - забыть. Долги нужно  выплачивать.  А  я
получила от них в долг не так уж мало... Всего лишь  жизнь...  Пусть  даже
такую, не совсем настоящую...
   Я не мог с этим смириться и в то же время не находил в себе сил рвануть
рукоятку скоростей, послать машину вперед и  увезти  ее  отсюда.  Не  мог,
потому что не выдержал даже простого прикосновения ее ладони...
   - Чего же они хотят, что им нужно? Для чего они пришли к нам, поднялись
со своего дна, зачем?!
   - В этом нет ничего  непонятного.  Люди  превратили  океан  в  огромную
помойку, в свалку. Им нечем  стало  дышать.  Наверно,  они  считали,  что,
родившись на этой планете вместе с нами, а может быть,  даже  раньше  нас,
они имеют право на жизнь, такое же право, как люди. Я могу ошибаться,  это
всего лишь мои догадки, но,  по-моему,  их  разум  пробуждается  только  в
минуты смертельной опасности...
   - Это же безнадежно... Человечество никогда не позволит  навязать  себе
чужую  волю.  Их  вмешательство  может  затормозить  развитие,  остановить
прогресс.
   - Напрасно ты думаешь, что это будет так просто. Они не так слабы,  как
кажется с первого взгляда, но меньше всего они хотят войны. И все же, если
их вынудят, если они решат, что человеческий род  не  в  состоянии  дальше
управлять планетой...  Но  в  них  нет  злобы,  понимаешь?  Это  даст  нам
надежду... То есть я хотела сказать,  вам,  людям.  Самое  опасное  -  это
посредники.  Зачастую  выбор  случаен,  а  последствия...  Перестав   быть
человеком, не каждый способен сохранить в себе добрую волю. Есть и  такие,
которым хочется, чтобы весь мир катился ко всем чертям вместе  с  ними.  В
первые дни мне тоже этого хотелось, но потом... Наверно, не  всем  удается
взять  себя  в  руки,  хотя  бы  частично  вернуть  контроль  над   своими
поступками.
   - О ком ты говоришь?
   - О Чезаре. Ты его видел. Тогда, в роли твоего начальника в лаборатории
- это был он... Наверно, все дело в том, что наш мозг функционирует иначе,
собственно, мы уже не люди, лишь вместилище для чужого разума...
   - Этого не может быть! Не может! Ты...
   - Молчи. Не надо. Ты не знал меня раньше и не  знаешь  того,  что  знаю
сейчас я: Часто я сама не могла определить, какие мысли  принадлежат  мне,
какие им. Наше сознание - это неразрывное целое. Иногда город кажется  мне
наполненным чужими враждебными существами, я, как  рыба,  смотрю  на  него
сквозь стекло аквариума.
   Веста замолчала.
   В  полумраке  кабины  виднелся  только  ее  точеный   профиль.   Волосы
рассыпались по плечам, она сидела совершенно неподвижно, словно заледенев.
И вдруг в какую-то долю секунды я понял, что она ощущала в  эту  минуту...
Она сказала уже все, положила последний камень в стену, разделявшую нас, и
теперь ждала лишь окончательных слов, которые должны были  разрушить  все,
что у нее еще оставалось в этом мире. Я не испытывал к ней жалости. Только
огромное удивление и восхищение перед мужеством этой женщины.
   - Послушай, Веста... - Она  не  шевельнулась.  -  Ты  знаешь  сказку  о
царевиче, который поймал русалку?.. Русалка не была похожа на обыкновенных
девушек, а царевич полюбил ее и хотел на ней  жениться.  Людские  пересуды
помешали их счастью... Но на самом-то  деле  он  поймал  в  свою  сеть  не
русалку, а чудо. То самое необыкновенное, сказочное чудо, которое  каждому
из нас попадается всего  лишь  раз  в  жизни,  только  не  все  умеют  его
распознать: то рыбья чешуя мешает, то еще что-нибудь... Так вот, я  бы  не
хотел повторить ошибку царевича...
   Короче. С этого дня и до самой последней минуты мы будем вместе.  Я  не
знаю, сколько нам оставлено времени, никто этого не знает.
   Я знал, что в эту минуту она видит  меня  насквозь,  читает  мои  самые
сокровенные мысли. Я знал, на что иду, и легкий мороз пробежал у  меня  по
коже. Я ждал ответа, но она лишь спросила:
   - Ты отдаешь себе отчет? Ты уверен, что справишься?
   Вместо ответа я наконец сделал то, о чем мечтал все  эти  дни,  с  того
момента, как встретил на ночной дороге эту странную девушку. Я притянул ее
к себе и крепко поцеловал в горячие, потрескавшиеся губы, и в эту  секунду
стеклянная стена, разделявшая нас, перестала наконец существовать.


   Гвельтов никогда не напивался до такой степени, как в тот вечер,  когда
Лонгар холодно с ним  простился  и,  захватив  пробы,  оставил  одного  на
пристани. В те дни, когда удачей не пахло, он был ему нужен, как каторжный
сутками  сидел  в  лаборатории,  а  сегодня...  Он   вспомнил   маслянисто
блестевшую жидкость в последней бутылке и смачно выругался.
   Еще больше его обиду разжигала мысль о том, что  Лонгар  мстит  ему  за
вечер с Вестой. Гвельтов завернул в первый попавшийся портовый  кабачок  и
выбрался оттуда далеко за полночь. Он брел по самой кромке тротуара, то  и
дело  останавливаясь  и  бессмысленно  озираясь.  Иногда   подолгу   стоял
неподвижно, обняв фонарный  столб,  и  рассказывал  ему  о  своих  обидах.
Прохожих в этот поздний час было немного, а те, что попадались  навстречу,
сразу  же,  завидев  Гвельтова,  переходили  на  противоположную  сторону.
Вечерами  в  городе  бывало  неспокойно,  а  от  пьяного  неизвестно  чего
ожидать... Так что Гвельтов не испытывал неудобств в своем зигзагообразном
движении. Вся левая половина улицы оставалась в его  распоряжении.  Только
пройдя три квартала и выбравшись на  набережную,  что  заняло  у  него  не
меньше двух часов, он наконец понял, что идет в  противоположную  от  дома
сторону. Это открытие несколько отрезвило  его.  И  все  же  впоследствии,
восстанавливая в памяти все события  этой  ночи,  Гвельтов  никак  не  мог
вспомнить, в какой именно момент у него появился товарищ...  Вроде  бы  на
набережной он  был  один,  а  когда  шел  обратно,  у  него  уже  не  было
необходимости делиться своими печалями  с  фонарными  столбами,  поскольку
рядом оказался внимательный, чуткий, все понимающий собеседник. Они успели
обсудить  все  достоинства  хорошо  очищенной  можжевеловой  водки.  Затем
Гвельтов долго объяснял, каким законченным мерзавцем оказался его шеф,  и,
кажется, сумел доказать, почему именно.
   Гвельтову давно не попадался такой толковый, настроенный в  унисон  его
самым сокровенным мыслям собеседник. Вполне  довольные  друг  другом,  они
забыли о времени. Гвельтов помнил, что на углу какой-то улицы,  отнюдь  не
той, что вела к его дому,  в  руках  у  его  товарища  оказалась  заветная
плоская бутылочка, какие носят в верхнем боковом кармане пиджака  истинные
ценители и знатоки. Гве