ительных стайных  созданий,
виденных прежде только издали, и успел прикончить животное ножом, прежде чем
оно вскочило и унеслось прочь.
     Они остановились на отдых задолго до  заката только  потому,  что опять
наткнулись на заросли кустарника. Эрвину удалось запалить костерок и кое-как
обжарить  на нем  добычу.  До  ночи  они  упивались  сочным  мясом,  мучаясь
необходимостью  есть часто, но  понемногу,  и все равно  корчились от рези в
желудках.
     Весь следующий день  они провели на месте и доели пойманное животное до
пустой,  тщательно выскобленной хитиновой  оболочки. Они глодали бы и кости,
но существо было лишено костей.
     Потом они спали, обнявшись, и  сквозь  сон чутко прислушивались к тому,
что делается на болоте. Когда Эрвин начал снимать с женщины обрывки тюремной
одежды, Кристи помогла ему. И они исступленно любили друг друга, ворочаясь в
темной пузырящейся  луже на болотном ковре,  прогнувшемся  под тяжестью двух
сплетенных тел над гиблой топью, вдыхая гнилые миазмы болота и не ощущая их,
удивляясь про себя только одному: как у них обоих еще хватает сил и  желания
любить.
     -- Мы ведь дойдем до Счастливых островов, правда?
     -- Да. Осталось уже не так много.
     --  Раньше  я не верила...  А теперь  вот верю. И  знаешь, я хочу  тебя
спросить об одной вещи... только ты ответь честно...
     -- О какой вещи?
     -- Сперва пообещай, что ответишь честно.
     -- Честное уголовное.
     -- Перестань...
     --  Тогда  честное земноводное. Еще пару ночей поспим в  лужах, и у нас
жабры отрастут.
     -- Ты не шути, ты пообещай по правде...
     -- Обещаю. О чем ты хотела спросить?
     -- Ты  ведь все наврал, да? Ты врал с самого начала?  Про  то, какой ты
умопомрачительный  вычислитель и как  все оптимально просчитываешь? Ты  меня
успокоить хотел, да?
     Она ждала ответа, и ответа не было.
     -- Почему ты молчишь? Жалеешь меня?
     -- Да, -- глухо сказал Эрвин. -- Я все наврал. Ты расстроена?
     -- Нет, что ты. Я рада.  Это ужасно  --  любить человека, который может
рассчитать твою любовь и ввести ее в систему уравнений, правда?
     -- Правда.
     Ночь  выдалась  чудесная:  ясная,   но  теплая.  Не  напали  змеи,   не
шевельнулась топь, выдавая медленное  приближение  язычника. В  эту ночь они
поняли, что болото может быть щедрым.
     Утром Кристи спросила:
     -- Мне по-прежнему идти впереди?
     -- Так надежнее, -- ответил Эрвин, вздохнув. -- Пусть я не вычислитель,
но ясно же... Но если хочешь, мы будем идти первыми по очереди.
     -- Ладно  уж.  -- Кристи махнула рукой и  улыбнулась. -- Плетись сзади,
любуйся на мои кривые ноги.
     -- Они прямые...
     Чем  дальше  они  уходили на  восток, тем  меньше жизни  становилось  в
болоте.  Бывали  дни, когда  им не попадалось ни одно живое существо. Поиски
головастиков изнуряли,  не  давая результата. Комочки слизи -- и те  куда-то
исчезли с ленточных водорослей. Лишь серые крылатые твари по-прежнему висели
высоко в небе, неотступно дожидаясь своего часа.
     На девятнадцатый день,  считая от Гнилой мели, Кристи стала жаловаться,
что  ее ботинки жмут.  По-видимому, от голода  и  соленой воды стали опухать
ноги. Эрвин с трудом снял с нее обувь  и спрятал в рюкзачок, больше  похожий
на ком грязи. Назавтра он почувствовал, что начинает опухать сам, разулся и,
не желая таскать лишний вес, зашвырнул обе пары ботинок в ближайшую лужу.
     -- Лучше быть босыми, но живыми, -- прокомментировал он свой поступок.
     На  двадцатый  день  огромный  язычник  взорвал  зыбун  в  каких-нибудь
пятидесяти  шагах  от них.  Его взметнувшееся  вверх  лиловое щупальце  было
ростом с телемачту. Когда  оно изогнулось и начало  обшаривать болото вокруг
себя,  по водорослевому ковру заходили  штормовые волны.  Спасаться бегством
было бессмысленно.  "Не шевелись!" -- крикнул Эрвин, хотя Кристи  и без того
оцепенела  от ужаса.  Щупальце  описало круг, прошло выше Кристи,  задело  и
вдавило в зыбун неподвижного Эрвина, но  не  схватило. Быть  может,  ближе к
основанию оно было не столь чувствительно.
     Они ползли из опасного круга, боясь колыхнуть  зыбун, боясь  шевельнуть
гнилой  водорослью,  часто и  надолго  замирая.  Им уже удалось  отползти на
безопасное расстояние, когда язычник вновь почуял добычу  и,  оставшись ни с
чем,  принялся  бешено  хлестать щупальцем во все  стороны, мигом  превратив
болотный  ковер в непролазную топь. Они успели убежать, а потом долго лежали
в теплой соленой луже, не в силах подняться и продолжить путь.
     -- А помнишь нашу ночь? -- еле слышно спросила Кристи.
     -- Конечно, -- прохрипел Эрвин. -- Разве можно забыть?
     --  Болото  швырнуло ее нам, как подачку. Больше у  нас не будет  таких
ночей.
     --  Наверное... То  есть не будет на болоте. Вот  погоди,  доберемся до
Счастливых островов...
     --  Я буду уродиной там, на Счастливых островах, опухшей злой уродиной.
Даже если отмою всю эту грязь. Там прыщи. Ты и смотреть на меня не захочешь.
Саргассово болото  просто так  не  отпускает. А  по ночам я буду  кричать от
кошмаров.
     -- Ты будешь самой лучшей. Самой прекрасной.
     -- По-моему, эта грязь никогда не отмоется...
     --  Отмыть  можно  все,  поверь. Мы забудем прошлое,  как дурной сон. А
болото забудем в первую очередь, это я тебе обещаю.
     -- Я не смогу. -- Кристи покачала головой. -- И ты не сможешь.
     -- Кто знает. Во всяком случае, мы с тобой очень постараемся, правда?
     На  двадцать  первый  день  хищное  растение  незнакомого вида,  больше
похожее не  на растение, а на  клубок иссиня-черных змей, пропустило  Кристи
мимо себя и набросилось на Эрвина. Ему удалось срезать с тела лианы-щупальца
и освободиться от рюкзачка, очевидно, принятого растением за лакомую добычу.
     В тот же день Эрвин нашел лозу-бичевку и срезал ее, но потерял при этом
нож,  утащенный в зыбун взбесившимся обрывком лозы, и едва не лишился кисти.
Горевать  не  приходилось: только  тот, кто никогда  не ходил по  Саргассову
болоту, мог воображать, что нож ценнее бича.
     На  двадцать   третий  день  Эрвин  обнаружил,  что  передвигаться   на
четвереньках, оказывается, гораздо проще и приятнее, нежели на двух ногах. И
почему  он не знал этого раньше?.. Лишь невероятным усилием воли он заставил
себя  встать, выждать,  когда рассеется чернота перед глазами и в первый раз
из многих тысяч раз за этот день выдрать из вязкой грязи ошметок мокроступа.
     Чвак. Чвак. Чвак.
     Голодные обмороки повторялись  с  пугающей  регулярностью. Когда падала
Кристи, Эрвин отмечал этот факт сознанием, но продолжал идти вперед, пока не
спотыкался о распростертое тело и не падал  сам. Когда  падал  Эрвин, Кристи
некоторое  время  пыталась идти вперед,  зря натягивая веревку, затем нехотя
возвращалась. Помогая друг другу подняться, они думали о  том,  что  вряд ли
сумели бы встать, не опираясь друг на друга. А главное -- не захотели бы.
     Вероятно, одна-единственная голодная змея могла бы сейчас  без  особого
труда  убить  их  обоих.  Но  змей не было. Лишь стервятники  не переставали
выписывать круги в веселом безоблачном небе.
     -- Все, -- выдохнула Кристи,  остановившись, и  не упала только потому,
что оперлась на обломок шеста. --  Больше не могу. Пусть мы умрем, так будет
лучше...
     --  Мы  еще можем  идти,  -- пробормотал  Эрвин,  с мучительным  трудом
переставляя ноги. -- Мы не умрем...
     -- Я не хочу жить, не хочу! -- Кристи беззвучно плакала.
     -- Чуешь? -- спросил Эрвин и потянул носом воздух.
     -- Нет. Что я должна чуять, скажи? Ну что?
     --  Морской воздух. Воздух открытого моря,  а не Саргассова болота. Так
пахнет  свобода. Жизнь, твердь под ногами и наверняка пища.  Осталось совсем
немного.
     -- Тебе почудилось. -- Кристи безнадежно помотала слипшимися сосульками
волос. Но голос ее дрогнул.
     -- А  я тебе говорю, что осталось немного. День, может быть, два. Скоро
будем там.
     -- Ты правда в это веришь?
     --  Конечно.  Думаю, при  хорошей  прозрачности воздуха  мы  уже сейчас
видели бы вершины островов. Они вулканические, гористые.
     -- А по-моему, этому болоту конца не будет.
     -- Будет. Мы хорошо  идем. Если бы у нас было столько же сил, сколько в
первый день, мы дошли бы уже сегодня. А так -- завтра.
     -- Ты уверен?
     -- Ну, или послезавтра. В самом худшем случае. Ну, двинулись...
     -- Если послезавтра не... -- вздохнула Кристи, делая шаг вперед.
     Она  не успела ни договорить,  ни крикнуть. Тонкая растительная пленка,
так  похожая  на надежный  болотный ковер,  порвалась  под ее  ногой. Кристи
погрузилась в топь со скоростью брошенного в воду камня.
     Рывок  швырнул  Эрвина  лицом  в  грязь.  Он  заскользил   юзом,  сумел
затормозить ступнями,  обеими руками вцепился в мокрую скользкую веревку.  В
"окне" гиблой трясины лениво колыхалась маслянистая вода.
     -- Держись! -- шипел он, молясь, чтобы веревка не просекла прогнувшийся
болотный ковер. -- Я вытяну! Я вы...
     Ему казалось, что он мало-помалу отвоевывает у болота  его добычу, хотя
на самом деле его самого понемногу подтаскивало к топкой ловушке. Затем там,
в  глубине,  что-то резко  дернуло  веревку, будто клюнула  голодная  рыбина
немыслимых размеров, и обрывок веревки легко выскочил из трясины.
     Несколько  секунд Эрвин тупо смотрел  на  обрывок,  пока не  понял, что
спасаться бегством незачем. Никакой неведомый обитатель трясины не устраивал
здесь западню. Составленная  из многих кусков веревка не была  перекушена --
всего лишь разошелся неумело завязанный узел.

Глава 12. ОДИН

     В гаснущих  сумерках  следующего дня Эрвин выполз на каменистый  берег,
взобрался выше черты самого высокого прилива, упал и  сразу уснул.  Какие-то
животные бродили  вокруг него  ночью, но  не  решились  подступить вплотную.
Временами выпадая из сна в дрему, он чувствовал их присутствие, слышал шорох
когтей по камню, обонял незнакомый запах. Есть зверье -- тем лучше. Животные
-- это пища. Это хорошая пища, в отличие от головастиков, которые надоели до
рвоты. И  Эрвин снова проваливался в сон. Здесь, на твердой теплой гранитной
скале,  прогретой солнечными лучами и не успевающей остыть  за  ночь,  можно
было спать сколько угодно.
     Никто не посмел напасть на него в темноте, а когда рассвело, он заметил
нескольких  чешуйчатых  зверьков,  с  любопытством смотревших  на него и  не
выказывающих  ни  злобы,  ни боязни.  Удар  бича  прикончил  одного  из них,
остальные  отбежали  подальше,  однако и  не подумали умчаться  восвояси, а,
высунув  языки,  расселись  рядком  в некотором  отдалении  и смотрели,  как
человек  готовит себе  завтрак. И  только  когда  дым  костра  вильнул в  их
сторону, они нехотя разбрелись и исчезли в кустах.
     Ничего вкуснее этого зверька, зажаренного на  палке,  Эрвин не ел с тех
пор,  как  ступил за  кордонный  невод  на  материковом мысу,  а теперь  ему
казалось, что ничего вкуснее он не ел с самого рождения. Истекая  слюной, он
не  стал  дожидаться,  когда  пища  прожарится,  и набросился  на  дымящееся
полусырое  мясо  с  алчностью  пираньи.  Пожирая  зверька,  он  взрыкивал  и
подвывал. Он давился  мясом, мучаясь икотой  и успевая зорко поглядывать  по
сторонам:  не собирается ли кто отнять его добычу? Даже  себя он  не стал бы
защищать с  такой яростью, как полуобглоданную тушку  убитого  им животного.
Как хорошо, что он  дошел  один!  Будь здесь еще  кто-нибудь --  пришлось бы
делиться.
     Объевшись "зайцем", как он решил назвать это  неизвестное ему животное,
он снова  уснул, на  этот раз  крепко,  без снов, и проснулся не раньше, чем
почувствовал, что  больше не хочет спать. Сколько  раз во время  скитаний по
болоту  он мечтал вволю  наесться и выспаться! -- и вот получил  разом то  и
другое. Чего стоит жизнь,  если в ней не исполняются мечты? Ломаный  грош. А
значит, они должны исполняться...
     Во всяком случае, для тех, кто умен и упорен.
     Пока он  спал,  остатки  зверька  куда-то  исчезли,  но  Эрвина это  не
огорчило: доверчивых зверьков  в  любой  момент  можно было  добыть  сколько
угодно, "зайцы" прямо кишели в зарослях на  берегу и без боязни подпускали к
себе человека  на  несколько шагов. Похоже, они  никогда  не  встречались  с
людьми.
     Эрвин  удержал  себя от жгучего  соблазна сейчас же  перебить как можно
больше тупых "зайцев" и обеспечить себя пищей минимум на неделю. Успеется. А
пока стоит осмотреть новые владения.
     Теперь,  когда  он  достиг своей цели,  мышцы не  желали трудиться  как
следует.  С  трудом  поднявшись  на  вершину  невысокой горушки,  Эрвин  был
вынужден присесть  на  теплый  камень, но и сидя  увидел вдали океан. До его
берега можно было дойти за день, одолев несколько холмов  и увалов.  Как  ни
хотелось немедленно пуститься в путь,  трезвый расчет подсказал Эрвину,  что
торопиться незачем. Кошмар Саргассова болота остался позади, и теперь некуда
спешить.
     Спустившись в низинку, он нашел ручей и напился. Вода, к его удивлению,
оказалась  теплой и  минеральной. То и  дело отдыхая,  он поднялся вверх  по
ручью и  нашел природный  бассейн с  горячим  источником. Несколько животных
незнакомого вида валялись на мелководье, явно блаженствуя.
     Эрвин прогнал их камнем и  решил, что лучшего места  ему не найти. Сюда
не долетал резкий  ветер  с  океана, здесь почти не обонялись гнилые  миазмы
болота.  Пять  дней он  жил подле  источника,  ежедневно подолгу  купаясь  в
бассейне  и  быстро  восстанавливая силы.  Он  отскреб  с  себя корку грязи,
вылечил гноящиеся глаза, добился шелковистости шевелюры и  отросшей бороды и
уничтожил лишайную  корочку в паху. Спал на куче  мха и  сухих веток, а если
небо  сулило  дождь,  перебирался в  шалаш, построенный  им под  развесистым
деревом с изумительно сочными плодами.
     Он много  ел.  Кроме  плодов  и  ягод, на  острове  бегало,  ползало  и
произрастало  все,  чтобы  вкусно  насытить голодного  изгнанника. Охота  на
"зайцев"  всякий раз приносила  успех. Крупные нелетающие птицы с нежным, но
жирноватым  мясом  без   труда  ловились  голыми  руками.  Ленивые  ящерицы,
кормящиеся болотными  водорослями  в полосе  отлива, вносили разнообразие  в
меню. Ни крупных одиночных хищников,  ни мелких  стайных, опасных числом, на
острове,  по-видимому, не  водилось, и Эрвин вскоре  перестал принимать меры
предосторожности во время сна. Даже крылатые твари, ужас  Саргассова болота,
почему-то  избегали летать  над сушей. Он, единственный  на острове человек,
являл   собою  вершину  пищевой  пирамиды,   что   его   вполне  устраивало.
Беспокоиться было не о чем.
     На  шестой  день он  почувствовал себя достаточно окрепшим для  большой
прогулки и к вечеру  пересек  остров  от  болота до  океана. Вид катящихся к
песчаному берегу океанских  валов  взволновал его. Как ничтожен перед водной
стихией единственный  материк  по  имени Материк, плоский и заболоченный  не
только по периферии!  Как  ничтожны люди, давшие  планете уничижительное имя
Хлябь, люди, настолько погрязшие  в нескончаемой суетливой возне,  в  борьбе
выгод и тщеславий, что, умея смотреть, они разучились видеть!
     Эрвин набрал в ладони соленой морской пены, умылся ею и засмеялся.
     Кристи была права:  выгнать  приговоренного в Саргассово болото, вместо
того  чтобы скоро и  милостиво пристрелить его, и  объявить  изгнание  в  ад
гуманностью -- это по-человечески. Позволить приговоренному  пройти через ад
и достигнуть рая -- это абсурд, а значит, тоже по-человечески.
     Он  нашел бухточку, защищенную от  волн, вволю  выкупался,  выстирал  и
высушил на горячем песке обрывки одежды.  По правде говоря, от тюремной робы
и  неудобных  штанов  осталось  как  раз  столько  материи,  что впору  было
задуматься:  надеть ветхие обрывки на себя  или обернуть ими чресла на манер
набедренника? И что делать, когда ветошь совсем истлеет?
     Некоторое  время его  занимал  этот вопрос,  затем Эрвин рассмеялся.  А
ничего не делать! Зимы в  этих широтах не бывает,  можно  обойтись вовсе без
всякой одежды. Стесняться некого, людей здесь нет и не предвидится.
     Он один достиг Счастливых островов, только один! Другие не смогли бы, а
Матиас -- самый умный! -- сразу понял, что незачем долго мучиться, оттягивая
финал. Хотя какая  разница, что он  там  понял... Кто, ну кто мог бы  дойти,
пусти  эту девятку по  болоту  еще раз? Юст? Пожалуй,  этот паханчик мог  бы
сдохнуть  последним,  для этого у  него  были все  данные,  он  даже учиться
немного умел, -- но все равно не увидел бы  Счастливых островов даже издали.
Джоб с  Валентином?  Никогда.  Старик  Обермайер, миссионер  церкви  Господа
Вездесущего? Дудки. О Марии-Кубышечке вовсе речи нет. Лейла? Тоже вряд ли...
     Вспоминать о Кристи не хотелось.
     Без сомнения, ему повезло  -- но  другим не помогло  бы  и  хроническое
везение!
     Он дошел! Он победил! Шансов дойти,  доползти, дохлюпать  было ничтожно
мало, шансов практически совсем не было  на материке, и после Гнилой мели их
почти не прибавилось,  разве что чуть-чуть,  но  он лелеял каждый  шанс,  он
собирал и  копил их, как скряга копит  медяки, и в конце концов  он оказался
прав, потому что выиграл.
     Разве это так  трудно -- просчитывать наиболее разумную линию поведения
и не отклоняться от нее?
     Свою  линию  он  предварительно  просчитал  еще  в  тюремном  автобусе,
исподволь  рассматривая тех,  кого  слепой случай послал ему  в попутчики, и
уточнил расчет на  берегу  за кордонным неводом.  Уже  тогда стало ясно, что
надо  отделиться  от  остальных: среди  осужденной  шушеры  оказался  лидер,
вознамерившийся  грубо  и  примитивно сделать  то, что он,  Эрвин, собирался
сделать тонко и ненавязчиво.  Благородный глупец вступил  бы с ним в схватку
тут же на берегу, чтобы в случае победы служить объектом медленно, но  верно
растущей ненависти.  Отделившись, следовало  маячить  поблизости,  выводя из
себя Юста и служа для его  покорных двуногих орудий  заманчивым примером  не
только удачливости, но и человечности,  которая  как капитал  многого стоит.
Однако  не  стоило раньше времени  провоцировать бунт против пахана: сильный
боец отнюдь не помеха при прорыве через Гнилую мель...
     Так оно и оказалось.
     Непредвиденная   смерть  Хайме   внесла   в  основной   расчет  большие
коррективы. Эрвин предполагал использовать мелкого гаденыша  наряду с Кристи
как двойной и, следовательно, более надежный буфер  между собой и оставшимся
человеческим   массивом.   Правда,   тогда   скорее   всего    пришлось   бы
собственноручно убить Юста  на Гнилой мели... но  почему  бы и нет? В ночной
суматохе сделать это наверняка было бы нетрудно.
     Хайме погиб,  и убивать Юста самому не пришлось. Так  было  даже лучше.
Приходилось лишь до поры не поворачиваться к Юсту спиной:  покорность былого
строптивца только насторожила пахана.
     Дальше  пошло легче,  почти как  по маслу.  Не стоило жалеть  об  уходе
хромого проповедника и Вонючки -- эти двое не выдержали бы и двух дней пути.
Отработанный, бросовый материал.
     Троих  оставшихся  как  раз  хватило,  чтобы   четвертый   мог  достичь
Счастливых островов. Они могли бы спастись, не окажись  путь  столь труден и
долог.
     В  принципе, после  смерти  Юста  можно было  узурпаторствовать  так же
нагло,  как он, -- у остальных все равно  не  было выбора. Но тогда впасть в
гибельную истерику мог не Валентин, а Джоб или Кристи. Пришлось выбирать.
     Эрвин не сомневался:  мертвецы не станут являться ему  во сне, надоедая
укоризной. Какие претензии? Честное состязание, чистая победа интеллекта. Он
просчитывал  каждый  шаг...  ну почти каждый, а они просто шли, как  бараны,
надеясь неизвестно на что.
     Неужели они  верили в него как  в  спасителя?  Да нет,  конечно. Но  им
очень, очень хотелось поверить. Смерть каждого шла ему на пользу, потому что
обогащала новым знанием и позволяла точнее просчи