скло отсвечивал металлом,  -  самое
удивительное сооружение, представшее человеку, фантазия наяву! Борис ходил
довольный: затея ему по вкусу.
   - Начнем? - обратился к Василию.
   - Шилом море греть?.. - не удержался тот от улыбки.
   - Не будь скептиком! В наш век делают не такое! - Борис опустил  щит  в
воду.
   Ток пошел.
   - Теперь - ждать, - удовлетворенно сказал Борис. - И не давать  проруби
замерзнуть.
   Установили трехчасовые вахты. Днем  и  ночью  на  краю  проруби  маячил
кто-нибудь из друзей, бултыхая в воде самодельной клюшкой; когда на  конце
клюшки намерзал ледяной ком, ее оттаивали у огня.
   Система действовала безотказно, но результатов не было. Гора, завитая в
проволоку, стояла недвижимо, и больше шансов было за то, что не  сдвинется
вовсе. Под проволокой ощущалось тепло, но результатов никаких.
   - Ничего, -  успокаивал  Борис  себя  и  Василия.  -  Гору  за  час  не
прогреешь.
   На четвертый  день  бока  животного  увлажнились,  вспотели.  Это  было
принято за добрый признак, стали  готовить  выход  из  пещеры.  В  воздухе
потеплело, на Колыму пришла весна.
   Пористый известняк подавался легко. Сколотые глыбы употребляли на стену
- замуровать поврежденного мамонта, сохранить его для исследования. Работа
шла успешно, и, когда стена была готова, выстлали из камней от  пещеры  до
берега покатый спуск.
   К этому времени температура тела животного  повысилась  -  тепло  можно
было ощутить рукой. Ребята ждали: что-то должно было случиться.
   Утром на седьмой день, когда рассвело,  увидели,  что  хобот  животного
подвернулся, будто сжатый в усилии. Друзья не спускали с мамонта глаз.
   Часом позже, когда вставшее солнце  заглянуло  в  пещеру,  у  животного
дернулось веко. К полудню животное вздохнуло и открыло глаза.
   Борис потянул Василия за руку. Тот стоял затаив дыхание.  "Если  сейчас
не обрушится свод пещеры, не дрогнет земля, - думал  Борис,  -  грош  цена
сказкам Шехерезады и всем чудесам мира. Мамонт ожил! Ожил! Неужели  Васька
не видит?" Но Василий стоял рядом и не дышал от  ожидания.  Крик  радости,
готовый сорваться с губ Бориса, замер,  так  и  не  вырвавшись.  "Умри!  -
сказал он себе. - Стой и жди!"
   Животное не двигалось с места, лишь изредка с шумом засасывало  воздух,
будто кто вздувал и отпускал кузнечные мехи. Это был  критический  момент:
зверь  или  выживет,   или   упадет   замертво...   Время   шло,   дыхание
выравнивалось. Ток ребята не выключали.
   За  полдень  животное  шевельнуло  хоботом,  медленно   свернуло   его,
распрямило. И вдруг повернуло голову к Василию и Борису.
   Ребята стояли  как  загипнотизированные,  не  в  силах  опустить  глаз,
уклониться от страшного взгляда. Солнце заходило, в нише сгущались сумерки
- от этого было еще тревожнее и страшнее.  Зверь  все  глядел,  и  друзьям
казалось, что взгляду не будет конца, а они так и останутся прикованными к
полу. Но животное отвернулось и опять застыло как камень. Борис и  Василий
вышли из пещеры.
   Обоим было не по себе.  Раньше  думали  -  какая  радость,  если  зверь
очнется, а теперь ни у кого не находилось слов. Борис разомкнул цепь.
   В тот же миг они услышали звон: лопались провода,  мамонт  сделал  шаг.
Камни  застонали  под  тяжестью  зверя  -  громада  двинулась  к   выходу.
Методически поднимая и опуская ноги,  прошла  по  откосу,  приблизилась  к
проруби и опустила хобот в воду.
   - Что теперь будем делать? - шепотом спросил Василий.
   - А я почем знаю? - так же шепотом ответил Борис.
   - Эта гора разнесет нас вдребезги.
   Животное утоляло жажду, со свистом втягивая воду в  хобот  и  отправляя
струю в пасть. Проходили минуты, полчаса. Свистящие звуки не прекращались,
будто у проруби работал насос.
   - Обопьется, - тревожился Борис, - надо отпугнуть его от проруби!
   - Попробуй... так отпугнет, - возразил Василий.
   Жажда была велика, животное - это была самка - не могло  оторваться  от
воды.
   - Эй!.. - не выдержал Борис.
   Животное повернуло голову от проруби, попятилось и... рухнуло  на  бок,
на ветки, приготовленные для костра.
   Друзья подбежали в страхе, думая, что все кончено.  Но  бока  животного
ровно вздымались, из хобота вырывалось сопение. Животное уснуло.  Борис  и
Василий тихонько натянули на гору парус: ночь все-таки холодная...
   Наутро, задолго до рассвета, Борис взял топор и ушел в  тайгу.  Нарубив
березовых прутьев с набухшими почками, - для  мамонта,  рассудил  он,  еда
подходящая, повернул назад. Огибая мыс,  услышал  Василия,  говорившего  с
кем-то вполголоса, повторявшего одно и  то  же  слово.  Борис  удивился  и
осторожно выглянул из-за скалы.
   Громадный зверь стоял на ногах и чуть шевелил хоботом; Василий -  шагах
в пяти от него -  что-то  протягивал  исполину  и  ласково,  скороговоркой
лепетал:
   - Маша, Маша, Машуля, Маша!..
   Мамонт двинул хоботом и тоже,  видимо,  вполголоса  хрюкнул  в  сторону
Василия, так, что тот присел на месте, - от неожиданности ли,  от  страха,
Борис не понял. Предмет выпал у него из рук и рассыпался по снегу.  "Пачка
галет!" - улыбнулся Борис и взвалил прутья на плечи.
   Подкрепление пришло вовремя. И моральное  и  материальное.  Василий  не
ожидал такого звука от мамонта,  а  зверь,  преспокойно  сглотнув  галеты,
глядел на него, словно  просил  еще.  Борис  бросил  ему  прутья,  мамонт,
осторожно выбирая по две-три веточки, стал закладывать их в пасть.
   Тут только Василий пришел в себя окончательно и стал рассказывать,  что
произошло.
   Он готовил завтрак, как  вдруг  услышал  позади  сопение.  Обернувшись,
обмер: гора двигалась на него. "Раздавит! - подумал Василий. -  Расплющит,
как  котлету!.."  Чтобы  задержать  зверя,  швырнул  ему  первый  предмет,
попавшийся под  руку,  -  алюминиевую  тарелку.  Тарелка  шлепнулась  дном
кверху. Мамонт  остановился,  стал  переворачивать  ее,  исследовать,  что
такое. Это дало Василию время опомниться. Он схватил пачку  с  галетами  и
попробовал заговорить с животным, которое, оставив тарелку, имело, видимо,
желание познакомиться с ним поближе. Что из этого  вышло,  Борис  видел  и
слышал.
   - Значит, Маша?.. - спросил он, смеясь.
   - А черт знает, как ее назвать!
   - Так и будет, пусть Маша, - согласился Борис.
   Животное было занято кормом, не обращало на людей внимания.
   - Этого не хватит, - сказал Борис, - пойдем еще.
   Ходили дважды, принесли гору  ветвей.  Маша  ела  так  же  деликатно  -
отправляла в пасть по две-три веточки.


   Через несколько дней первобытный зверь и люди освоились друг с  другом.
Маша  оказалась  вполне  приятной  особой:  отсутствие   страшных   бивней
придавало  ее  физиономии  добродушие,  даже  кротость,  маленькие  глазки
посматривали насмешливо, с хитрецой. И хотя она  любила  галеты  и  мучные
лепешки, выклянчивать, досаждать людям считала ниже своего достоинства.
   Тысячелетняя спячка сказалась на ней странным образом: она будто забыла
прошлое, а новое действительно открывала заново. Остались  только  главные
побуждения: есть, пить и чувство стадности. Она тянулась к живому,  а  так
как живыми были Борис и Василий - не отходила от  них  и  от  лагеря,  тем
более что друзья заботились о ней  и  она  это  чувствовала.  Конечно,  со
временем в ней  должно  будет  пробудиться  прошлое,  но  сейчас  это  был
добрейший зверь;  подходить,  правда,  к  ней  страшновато:  четыре  метра
высоты, с  двухметровым  хоботом...  Ребята  старались  тоже  не  докучать
животному. Так между ними установилось  дружеское  взаимопонимание.  Когда
друзья шли в лес за кормом, Маша  следовала  за  ними,  обламывала  ветки,
питалась, но стоило повернуть к стоянке, возвращалась за ними, как тень.
   Между  тем  командировка  кончалась,  ребятам  надо   было   думать   о
возвращении.
   - Вдруг не пойдет?.. - спрашивал Василий, показывая на Машу.
   - Пойдет! - уверял Борис.
   И Маша пошла.
   Двигались медленно. Утром, в  обед  и  вечером  рубили  ветки,  кормили
животное. Маша привыкла к уходу и  ни  за  что  не  хотела  переходить  на
подножный  корм.  На  ветках  показались  листочки,  Маша  с  наслаждением
чавкала, лакомясь молодняком. При этом она заставила уважать себя  и  свою
солидность: ребята не могли тронуться, пока она  полностью  не  насытится.
Если пробовали идти,  становилась  в  позу  и  начинала  трубить  с  такой
настойчивостью, что на ближайших деревьях дрожала листва. А так  как  Маша
ела по-прежнему с расстановкой, с чувством, отбирая прутик к  прутику,  то
процесс насыщения затягивался на полдня.
   Тогда решили перехитрить животное: днем не останавливались на  обед,  и
Маша, привыкшая, что кормежка  наступает  на  привалах,  терпеливо  шагала
следом, обрывая на ходу ветки с деревьев.
   Ребята шутили:
   - Приспосабливайся! Кто не трудится, тот не ест!
   На базу, в девяти километрах от Среднеколымска,  пришли  в  конце  мая,
когда там уже проглядели в ожидании все глаза. В поселок сразу  решили  не
идти. Остановились посовещаться. Первым  пойдет  Василий  -  предварить  о
наступающем чуде. Но стоило Василию Отдалиться, как  Маша  стала  призывно
дудеть вслед: она привыкла видеть ребят вдвоем и не хотела,  чтобы  кто-то
покидал ее. А может, чувствовала себя царицей, а ребят верными  слугами  и
не хотела лишаться никого из них.
   Пришлось прибегнуть к обману. Нарубили гору веток, и, пока она  поедала
их, Василий сбегал в поселок, предупредил, чтобы  там  не  пугались:  идет
мамонт.
   С Василием пришел Павел Андреевич Гаранин. Маша, увидя его, застыла  от
удивления, но, видимо, решив, что штат ее слуг увеличился и от этого  хуже
не будет, пошла за троими в поселок. Гаранин, чувствуя за  спиной  тяжелое
сопение, поминутно оглядывался, семенил впереди ребят.
   У околицы мамонта и людей встретили собаки, накинулись с лаем, держась,
однако, на почтительном расстоянии. Но Маша, опустив хобот к земле, издала
такой устрашающий трубный звук, что Шарики и Лайки разлетелись, как  сухие
листья, и больше подходить к мамонту не решались.
   Надо ли говорить об удивлении, потрясшем ученый и неученый  мир,  когда
стало известно,  что  на  колымской  геологической  базе  объявился  живой
мамонт? Шумиху подняла зарубежная  пресса.  "Не  может  быть!"  -  заявила
парижская "Фигаро", перехватив каким-то образом радиосообщение из Якутска.
"Еще один... "морской змей"..." - съехидничала в Лондоне "Таймс", набившая
руку на разоблачении не сбывшихся в течение столетий чудес. "А  вдруг?"  -
темпераментно спросили газеты в Риме.
   Потом до колымской тайги докатилась первая партия любопытных:  туристы,
палеонтологи, газетчики,  фотографы,  художники,  экскурсанты...  Начались
обмеры животного, охи,  ахи.  Поселок  запрудила  толпа,  на  площади,  на
огородах появились палатки. Люди  в  пестрых  рубахах,  в  беретах,  каких
никогда не видали на Колыме,  толкались  на  улицах,  штурмовали  продмаг,
совались в контору, куда нужно и куда вовсе не нужно.
   - Не мешайте работать! - взмолились геологи.
   Ответом было одно: "Мамонт", - произносимое врастяжку  или  в  нос,  со
всеми, какие только мыслимы на Земле, акцентами.
   - Товарищи, господа!.. - отбивалась комиссия ученых, созданная филиалом
Сибирского отделения Академии наук.
   - Мамонт!.. - твердили в один голос и господа и товарищи.
   В центре поселка, на площади, наскоро  сколотили  изгородь.  Сюда  была
поставлена виновница торжества. Толпа шумела  за  изгородью.  К  животному
допускались только  члены  комиссии,  фотографы,  Борис  и  Василий.  Маша
относилась ко всему спокойно, когда рядом были Борис и  Василий;  лишь  не
видя  их,  начинала  тревожиться,  звать  и  добивалась   своего:   друзья
приходили, и спокойствие восстанавливалось.
   Однако наплыву любопытствующих конца не было.  Ковбойки,  береты  стали
надоедать Маше, ребятам тоже.
   - Так долго продолжаться не может, -  сказал  Василий.  -  Надо  что-то
придумать.
   - Боюсь за Машу, - согласился Борис. - Она хуже ест, больше тревожится.
   Друзья потребовали ограничить доступ  к  животному.  Комиссия,  которой
зеваки осточертели до  тошноты,  согласилась  с  их  просьбой.  Туристский
лагерь был выселен с площади на поляну, в тайгу, километра за  полтора  от
базы. Установили для посетителей два дня в неделю - среду и воскресенье.


   Борис и Василий делали все для своей любимицы: кормили, купали в жаркие
дни из шланга. Водили ее в тайгу. Была опасность, что Маша  уйдет,  в  ней
пробудятся инстинкты, прошлое. Но ведь не все же держать ее в загородке!
   Другие тоже к ней были ласковы, даже баловали животное, но  никто  так,
как Борис и Василий, не чувствовал - хочется сказать - ее  "душу"...  Маша
привязалась к ребятам, и они  привязались  к  ней,  понимали  ее  желания,
беспокойство, каждую перемену в настроении.  Радовались  вместе  с  ней  и
тревожились.
   И тосковать начали вместе с нею.
   Если отбросить шумиху и удивление, с которым  каждый  подходил  к  ней,
можно было заметить, как животное одиноко. Маша была как курган в степи: и
солнце над ним, и ветер, а рядом все-таки  никого.  Тоска  пробуждалась  в
животном, страх одиночества. Борис и Василий чувствовали в  ней  перемену,
еще не осознавали, что это, но перемена вызывала у них тревогу.
   От поселка шла шоссейная дорога. Автомашины привлекали  внимание  Маши,
она симпатизировала им, особенно грузовым,  -  считала  их  за  безопасных
зверей. Но однажды в поселок пришел с двумя мотками  кабеля  большегрузный
"МАЗ". Его надрывное  завывание  -  дорога  была  разбитая,  "МАЗ"  шел  с
пробуксовкой - чем-то обеспокоило животное. Маша подняла хобот, шерсть  на
загривке встала дыбом. Тут шофер, оставив машину возле крыльца  правления,
не выключил мотора, и "МАЗ", попыхивая  дымом,  ворчал,  будто  злясь,  не
желая успокоиться. Изгородь, за которой стояла Маша,  находилась  рядом  с
правлением, ветерок подхватывал дым, нес в сторону животного. Может, это и
послужило причиной... Не успели ахнуть, как  Маша  ринулась  к  машине,  -
жерди забора треснули, как спички, - и через секунду "МАЗ" лежал в  кювете
вверх колесами. Мотор заглох, слышалось тяжелое дыхание зверя.
   - Маша! Маша! - звали Борис и Василий.
   Животное обернулось, шатаясь, пошло к ним, роняя на траву капли крови -
на боку алела ссадина.
   Это было первое происшествие с мамонтом, оно взволновало ребят. Борис и
Василий чувствовали, что они уже не могут сдерживать зверя.
   Действительно,  мир  открывался  перед  животным  заново.  Но  это  был
странный и непривычный мир, с новыми запахами и звуками,  с  животными,  у
которых по ночам, как солнце, горели глаза. Такие же  глаза  светились  на
угловатых, стоящих рядами глыбах, над которыми утром висели дымы; от этого
становилось страшно, как будто  кругом  загорался  лес.  Это  была  другая
страна, в которой жили двуногие существа, все одинаковые,  как  деревья  в
лесу. Все в стране одинаково: животные  со  светящимися  глазами,  снующие
всегда по одной тропе, голоса двуногих и шорохи их шагов, похожие  на  шум
непрекращающегося дождя... Во сне эта  страна  исчезала.  Кругом  вставала
тайга, удивительно близкая и понятная: лились прозрачные  реки,  светились
солнцем равнины, и рядом, бок о бок,  паслись  знакомые  великаны  -  Маша
видела хоботы, загнутые  клыки,  ощущала  привычный  запах...  Почему  они
приходят только во сне, куда  деваются  днем?..  Может  быть,  ищут  ее?..
Просыпаясь, Маша прислушивалась и озиралась по сторонам. Ведь  они  только
что были здесь!..
   Все тревожнее становились сны. Вот она бежит сквозь тайгу, рядом никого
нет: стадо отвернулось от нее, ушло. Нет даже запаха, нет  следов...  Маша
переплывает  реку.  Они  где-то  там,  за  холмом.  Но  вместо  холма  она
натыкается на  бревенчатый  частокол...  С  тех  пор  как  она  опрокинула
железного зверя, вокруг нее вкопали столбы. Маша боится их.  Если  бы  это
были деревья, Маша расшвыряла бы их, вырвала с  корнем.  Она  бежит  вдоль
частокола, опять возвращается на то же самое место. А стадо, наверное,  за
холмом. Только она одна. Одна во всем свете...
   Характер животного портился. Маша не стала терпеть толпу, пляску вокруг
себя фотографов. Беспокойно внюхивалась в пряный июльский воздух,  трубила
по ночам, дрожала, порывалась в тайгу. Никто не знал, что  с  животным.  А
дело обстояло просто: Маша ждала и искала друга.
   А тут на строительство  пришли  тридцатитонные  самосвалы  -  громадные
звероподобные машины. Что-то случилось с сигналами: отсырели  в  сибирском
климате или уж так выпустили с завода, но каждая  машина  пела  по-своему.
Были басовитые, охрипшие, были звонкие, с визгом. Это беспокоило  Машу,  и
ребята добились, чтобы ее перевести в более отдаленный лагерь - в тридцати
километрах от Среднеколымска.
   Вышли из поселка дождливым утром. В лесу было тихо,  глухо;  деревья  в
тумане казались непомерно высокими, роняли на землю крупные капли.  Шерсть
на животном отяжелела, висела клочьями,  и  жалко  было  смотреть  на  эту
громаду, ожившую в чужом мире и чужую всем.  Ребята  шли  молча,  чувствуя
глубокую душевную боль.
   У реки остановились. Паром не работал.  В  верховьях  прошел  ливень  с
ураганом, сорванные деревья в  одиночку  и  группами  плыли  по  воде,  их
кружило, сталкивало, обламывало в водоворотах ветви.
   Все трое стояли у площадки парома - зверь и два человека. Не знали, что
делать. Смотрели на воду, слушали, как  падают  с  деревьев  капли.  Паром
сиротливо прижался к берегу, лишь канат, натянутый до предела, гудел,  как
басовая струна.
   Вдруг над рекой пронесся далекий хриплый  гудок.  Это  ревел  самосвал.
Какой-то глупый, наверное, молодой шофер вызывал паром,  не  понимая,  что
через такую воду паром не подадут.
   Маша насторожилась.
   Рев  повторился,  гулкий,  страшный  в  тумане,  будто  прилетевший  из
неведомой страны. Маша ответила долгим, протяжным звуком, задрожала, глаза
ее засверкали.
   Снова с той стороны донесся рев, вибрирующий,  низкий;  ветер  колыхнул
муть тумана, гудок усилился. Маша вздыбила  шерсть,  ответила  раздирающим
фантастическим воем.
   Видимо, забавляясь, шофер не прерывал гудка, тоскливый  рев  несся  над
рекой, заполняя лес, воздух, врывался в душу. Маша рванулась по  берегу  в
одну сторону, в другую и вдруг с разбегу кинулась в  кипящую  водоворотами
реку. Голос крови звал зверя.
   Сигнал  ревел  беспрерывно.  Шофер  не  видел,  не  знал  о   трагедии,
разыгравшейся  здесь,  на  берегу.  Из  воды  поднялась  коричневая  спина
животного, одиноко, взметнувшийся хобот -  самка  рвалась  на  призыв,  не
зная, что ревет железная машина. Спина показалась еще  раз  и  скрылась  в
тумане.
   - Маша! Маша!.. - метались в отчаянии Борис и Василий.
   Река отвечала шумом и треском сталкивающихся деревьев.



   Михаил Грешнов.
   Северная звезда

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Волшебный колодец".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 7 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------

                                                                 Сыну Диме



   - Ну, пошел!  -  Второй  пилот  дружески  толкнул  Андрея  в  плечо.  -
Счастливо!
   Андрей отнял руки от косяков двери и боком  вывалился  в  пространство.
Прыгать ему приходилось не первый раз. В аэроклубе  у  него  насчитывалось
шестнадцать  прыжков.  Но  это  в  молодости,  когда  за  спиной  у   тебя
инструктор, а внизу поле с ромашками и улыбки друзей. Другое дело  сейчас,
когда тебе тридцать два, ты  инженер-картограф  и  давно  не  выходишь  за
город. У тебя кабинет на шестом этаже в областном центре, и каждый день ты
по нескольку раз поднимаешься и спускаешься в лифте. Трудно отнять руки от
надежной двери. Но тебя хлопают  по  плечу  -  не  дрейфь!  И  вот  Андрей
кувыркается в воздухе. Его кружит  встречный  поток,  переворачивает,  но,
прежде чем дер