ачал, вынул из кармана последнее письмо
    Кисча,  перечитал  обратный  адрес.  Материк  тот  же,  страна та, город
    сходится  и  улица.  Даже  почтовый  индекс  у  дома номер пятьдесят был
    одинаковый с тем, что на конверте. Но только недоставало сороковых номеров.

    И при этом вся улица старинная, без следов перестройки.

    Огляделся.  Не  шевелились  былинки,  проросшие  между камнями мостовой,
    неподвижно  висело  в  синем небе легкое облачко. У дома номер пятьдесят
    сидел  на  корточках  гражданин  в  старой шляпе, в запыленном выцветшем
    комбинезоне.   Он   положил  руки  на  колени,  бездумно  уставившись  в
    пространство с таким видом, будто не меняет позы уже несколько лет.

    Лех  направился  к  нему.  У мужчины был рот такого размера, что кончики
    его помещались рядом с челюстными выступами, у шеи.

    - Скажите, если вас не затруднит, где тут номер сорок?

    Целую  минуту  вопрос  путешествовал в мозгу субъекта, пока, наконец, не
    попал  в  ту  область,  где  совершается  осознание.  Гражданин  в шляпе
    неторопливо  поднял  голову, перенес черную прокуренную трубку из одного
    конца рта в другой. И это был долгий путь.

    - Сорокового нету. Сгорел.

    - Как сгорел? Когда?

    - Еще лет десять назад.

    -  То  есть как это десять? Вот у меня письмо от друга, - Лех, волнуясь,
    опять  вытащил  письмо  из  кармана. - Может быть, вы его знаете. Сетера
    Кисч, физик. Отправлено в этом месяце, и он указывает адрес.

    - У вас от самого Кисча письмо?

    - От самого.

    Мужчина  вынул  трубку изо рта, поднялся. Взгляд его стал определенным и
    жестким.

    - Ну-ка дайте... Да, рука его. - Он повертел письмо. - И адрес есть.

    Осмотрел Леха с ног до головы.

    - Идите сюда.

    Следуя  за  гражданином  в  шляпе,  Лех  ступил  на  крылечко дома номер
    пятьдесят.  Мужчина  открыл  ветхую  скрипучую  деревянную дверь. За ней
    оказалась  металлическая,  полированная.  Внутри, в квадратном помещении
    без  окон,  сидел  человек  в  форме,  напоминающей  армейскую.  Но не в
    армейской, а с петлицами, на которых единицы и нолики. Он читал брошюру.

    Большеротый сказал:

    - У него письмо от Кисча. Лично. Приглашение приехать.

    Человек  в  форме  дочитал  до  конца  страницу,  взял  письмо, принялся
    рассматривать. Брошюрка называлась "Почему вы не миллиардер?"

    - У вас есть документы? С отпечатками.

    Лех достал свой идентификатор.

    Человек  в  форме  лениво  поднялся,  подвел  Леха  к стене. Ткнул ногой
    внизу. Повыше открылось темное узенькое окошко.

    - Ну, давайте скорее.

    Взяв  Леха  за  кисть,  он  сунул  ее  в  окошко. Что-то защекотало Леху
    пальцы,  он  попытался  выдернуть  руку.  Человек в форме, удерживая ее,
    усмехнулся.

    -  Чего ежитесь? Первый раз, что ли? Щекотание кончилось, Лех вернулся к
    барьеру. Человек со странными петлицами поднял трубку телефона.

    -  Дайте  двенадцатого...  Ага,  это я. А двенадцатый?.. Вышел заправить
    зажигалку?..  Никогда  его  на месте нет. Слушай, тут такое дело. Явился
    один  тип  с письмом от Кисча... Именно от самого. Прямо написано, чтобы
    он  приезжал.  И  человек  тот  - я проверил... Подождать? А сколько его
    ждать - он заправит зажигалку, потом еще обедать пойдет... Ну-ну, ладно.

    Положил  трубку,  повернулся  к Леху. Подумал, повозился с чем-то у себя
    под столом. В стене открылась дверь. Там была кабина лифта.

    -   Шестой  уровень.  Комната  номер  шестьсот  сорок  или  сорок  один.
    Спросите, в общем.

    Все  это,  вместе  взятое,  до того ошеломило Леха, что он автоматически
    нажал  в  лифте  кнопку,  опустился,  и  только очутившись в просторном,
    наполненном  народом  зале  с  искусственным освещением, пришел в себя и
    глухо, растерянно выругался:

    - Чтоб им провалиться, дьяволам! Чтоб их задавило!

    Получалось,  что  старые дома с цветочками, пушка за оградой, ресторан с
    живыми  огурцами-обман,  ложь.  Маскировка, под которой тот же привычный
    комплекс,  та  же военно-научно-промышленная тощища, что и везде. На миг
    у  Леха  заныло  сердце,  но  через  несколько  секунд  он  почувствовал
    металлический  вкус  во  рту  и  взбодрился. Собственно, иначе и быть не
    могло, мир повсюду одинаков, надо брать его таким, как он есть.

    Девица  в  алюминиевых  брюках  указала  ему  на  один из коридоров, что
    радиально  расходились  от  просторного  зала. Лех побрел, поглядывая на
    номера. Шестьсот тридцать шесть, тридцать восемь... Вот, наконец, сорок.

    Постучался.   Ответа  не  последовало.  Вошел.  Тут  было  что-то  вроде
    прихожей,  богато обставленной индийской мебелью. Две двери вели куда-то
    дальше. Постучался наугад.

    Голос изнутри отозвался:

    - Войдите!

    Голос Кисча, который Лех хорошо знал по присланным пленкам.

    Лех  вошел.  За  кабинетным  столом в высоком кресле сидел Сетера Кисч и
    что-то писал.

    У него было две головы.

    Мгновенье  они  смотрели  друг на друга, потрясенные, - Лех в два глаза,
    Кисч  в  четыре.  Затем  Кисч  с легким криком вскочил, щелкнул на стене
    выключателем.  С  минуту  из  темноты  доносилась  какая-то возня. Голос
    Кисча, прерывающийся, нетвердый, спросил:

    - Кто вы? Что это вообще такое?

    Лех откашлялся, чувствуя, как вдруг пересохло в горле.

    - Лех.

    - Какой Лех?

    - Ты же мне писал. Твой школьный друг.

    - А-а-а...

    Опять  щелкнул  выключатель.  Кисч  стоял  посреди  комнаты,  бледный, с
    дрожащими  губами. Вторая голова исчезла. Или ее не было совсем - Лех не
    мог  сообразить. Повсюду в комнате мерцали зеркала, обмениваясь бликами.
    Свет был каким-то нереальным.

    - Кто тебя сюда пустил?

    - Меня?

    - Ну да!

    -  При мне было твое письмо. Они посмотрели на подпись. Проверили у меня
    рисунок пальцев.

    - А как ты вообще попал в этот город?

    - Но ты же пригласил. Собственно, звал не один раз. Просто настаивал.

    -  О, господи! - Кисч вздохнул. - Вот это номер! Я и представить себе не
    мог, что ты на самом деле приедешь.

    - Зачем же ты звал тогда?

    -  Если тебе при случайной встрече сказали "Очень рад познакомиться", ты
    же  не  принимаешь  этого буквально... Ты бы еще спросил, зачем я вообще
    начал переписку. Посиди вот тут под землей почти полтора десятилетия!

    - Но ты писал, что все время разные там коллоквиумы, съезды...

    - Мало ли что я писал. Куда мне ехать в таком виде?

    -  В  таком виде?.. Значит, у тебя все-таки... - Леху даже неудобно было
    выговорить. - Значит, у тебя не одна голова?

    -  Ну  конечно. Тебе сейчас не видно, потому что специальное освещение и
    система  зеркал...  Потом  ведь  отсюда  не  выпускают, все засекречено.
    Случайность, что ты прорвался.

    - Да-а...

    - Ну ладно, - сказал Кисч. - Садись, раз уж ты здесь.

    Они  сели  -  хозяин в кресло, гость на круглый табурет перед письменным
    столом.  Лех  осмотрелся.  Комната  была  большая и сильно заставленная.
    Кроме  многочисленных  зеркал,  шкафы, диваны, шведская стенка в дальнем
    конце  рядом  с  копией  Брейгелева  "Икара".  Турник.  Роскошный  рояль
    "Сопот",  зеленая  школьная  доска на штативе, полка миникниг, телевизор
    "Фудзи", слесарно-токарный станок.

    Прозрачная  загородка  для  игры в теннис и прыжков, мольберт с кистями,
    свисающая с потолка трапеция.

    Кисч побарабанил пальцами по столу.

    - За той дверью еще зимний садик и бассейн. Ну, а как ты?

    -  Да  ничего. В целом, как я тебе писал. Живем. Мобилей себе каждый год
    не  меняю,  но  необходимое  пока  есть.  -  Лех  замялся.  - С деньгами
    постепенно становится туговато...

    - Что Рона? Не очень скучает с тех пор, как сыновья на учебе?

    - Привыкла...

    Помолчали.  Лех  поежился. Если уж такой человек, как Кисч, стал чуть ли
    не заключенным, им с Роной и думать нечего о самостоятельности.

    Молчание становилось тягостным.

    - Как это тебя - с двумя головами? Или по собственному желанию?

    -  Ну  что  ты,  кто  пожелает?  Мы тут занимались регенерацией органов.
    Сам-то  я  не  биолог,  электронщик,  но работать пришлось с биоплазмой.
    Сделали  такой  электронный скальпель, и как-то я себя поранил... Вообще
    у  нас  дикая  свистопляска с разными облучениями. Одним словом, выросла
    еще  одна  голова.  Сначала  смотрели как на эксперимент, можно было еще
    повернуть по-другому. А потом вдруг сразу стало поздно.

    - Почему?

    Кисч промолчал.

    -  Ну,  а  когда  тебе  приходится  думать, - начал Лех. - То есть когда
    думаешь  -  одновременно  в две головы, что ли? Как на рояле в две руки?
    Вернее, в четыре.

    -  Зачем в две... - хозяин внезапно прервал себя. Его руки взметнулись к
    переключателю  на  стенке,  потом  он  неловко,  с усилием опустил их. -
    Перестань!  Ну  перестань  же!  - Руки еще раз поднялись и опустились. -
    Извини,  Лех,  это  не  тебе...  Так  о чем мы? Нет, конечно, я не в две
    головы. Каждый сам по себе.

    - Кто "каждый"? - Лех почувствовал, что холодеет. - Это все же твоя голова?

    -  Не  совсем.  Голова,  строго  говоря,  не может быть "твоей", "моей".
    Только "своей".

    - Как? Вот у меня, например, моя голова.

    -  Но в то же время нету такого тебя, который бы отдельно от этой головы
    существовал.  Поэтому  неправильно  о своей голове говорить со стороны -
    вот это, мол, моя.

    - Не понял.

    -  А  что  тут  понимать?  Помимо  головы личности нет. Но зато там, где
    имеется  голова,  мозг,  налицо  и  сознание...  Ты  себе хоть отдаленно
    представляешь, что такое твое собственное "Я", твоя личность?

    Насчет личности Леху как раз хотелось выяснить.

    - Ну, мозг, тело-то можно менять, если нужно.

    -  Не вполне верно. Мозг с определенной точки зрения - только вместилище
    для   "Я".   Если   он   пуст,  личности  нет.  А  содержанием  является
    современность,  сгусток  символов  внешнего  мира. Сначала, при рождении
    ребенка,  мозг  -  tabula  rasa,  которую  мы с тобой в школе проходили.
    Чистая  доска,  незаполненная  структура. Затем через органы чувств туда
    начинает  поступать информация о мире. Не сама внешняя среда, а сведения
    о  ней  в  виде  сигналов  на  электрохимическом  уровне. Такие, которые
    оставляют  знаки  в  нервных  клетках.  Знаки  постепенно складываются в
    понятия,  те формируются в образы, ассоциации, мысли. В общем, "Я" - это
    то, что органы чувств видели, слышали, ощущали.

    - Как? И все?

    - А что тебе еще надо?

    -  Никакой  тайны?  Божественной  искры,  которую  нужно  беречь, потери
    которой  опасаться?..  Все люди, которые ходят, что-то делают,- не более
    как сгущения той же действительности? Но только в символах?

    -  Тайна  в  самом  механизме жизни, в сути мышления. Не знаю, насколько
    она  божественна.  Ну,  а личность - тут уж никуда не денешься - внешний
    мир,  переработанный  в  образы.  Правда,  у каждого согласно специфике,
    которая  получена  в  генах. Наследственно. Поэтому Роланд и говорит: "У
    человека  нет  природы.  У него есть история". То есть он подразумевает,
    что  "Я"  -  это  постепенно,  исторически,  день  за днем развивающийся
    сгусток образов.

    - Какой еще Роланд?

    - Гильемо Роланд, перуанский философ.

    -  Ты  и  до философии дошел? - Лех вдруг почувствовал озлобление против
    Кисча.  Сидит  тут, устроился, и никакая потеря денег ему не угрожает. -
    Черт  знает,  какой умный стал. А я примерно тем же олухом и живу, что в
    школе  был.  Даже  не  понять,  с  чего  ты  сделался  таким гениальным.
    Питание, что ли, особое?

    - Питание ни при чем.

    -  А  что при чем?.. Ты кончал свой физический - в самом конце плелся. И
    потом в той первой фирме тебя едва терпели.

    Хозяин  встал  и  прошелся  по  комнате,  отражаясь  во  всех  зеркалах.
    Появилась на миг и исчезла вторая голова.

    -  Понимаешь, если говорить правду, я, собственно, и не совсем я. Не тот
    Сетера Кисч, с которым ты в школе сидел.

    - А кто?

    - Пмоис.

    -  Пмоис?!  -  Лех откинулся назад и едва не упал, потому что у круглого
    табурета не было спинки. - Ловко! Пересадка мозга, да?

    -  Ага. Не могу сообразить, встречался ты когда-нибудь с ним, то есть со
    мной,  с  Пмоисом... Кажется, встречался. По-моему, у этой Лин Лякомб. В
    ее  доме.  Я,  будучи  еще  Пмоисом, демонстрировал у них материализацию
    Бетховена. Работал в концерне "Доступное искусство".

    -  Помню, - сказал Лех. - Боже ты мой, я еще молодой тогда был, наивный!
    Во  все  верил.  Кажется,  будто  тысяча  лет  с  той  поры минула. - Он
    вздохнул.  - Мы вместе с Чисоном приходили на материализацию. Пмоис был,
    по-моему,  такой  плечистый мужчина, выдержанный. Значит, с ним я сейчас
    и толкую?

    -  Подожди.. Видишь ли, Сетера Кисч окончил физический с грехом пополам.
    Потом  в  фирме  тянул  лямку, но все время им были недовольны, и у него
    самого  неудовлетворенность. Родители, конечно, виноваты. Помнишь, какая
    в  те годы была мода - нет степени, значит, неудачник. А я тогда работал
    в  одном  ателье  закройщиком  -  как  раз  кинуло  в  портновское дело.
    Является  Сетера  Кисч, ученый. Заказывать себе костюм. Снимаю мерку, он
    тоже  участвует, советует. Да так ловко у него получается - прирожденный
    портной.  Один  раз  встретились,  еще  раз.  Чувствую, человек оживает,
    когда  у  него  ножницы  в  руках  или  булавки, что ему просто тоскливо
    уходить  отсюда  и  возвращаться  в  свою  лабораторию.  А  я,  с другой
    стороны,  электроникой  очень интересовался. Книги читал, схемы собирал.
    Однако образование среднее, незаконченное...

    - Ну-ну, - сказал Лех. - Дальше.

    -  Стали  мы  с  ним раздумывать. Ему переходить из физиков-теоретиков в
    закройщики  вроде бы позорно. Что родственники скажут, друзья, знакомые.
    В  то  же  время меня в научно-исследовательскую лабораторию без диплома
    никто  не возьмет, будь я даже Фарадей по способностям. В конечном счете
    и  решили махнуться мозгами. Он мне о себе все порассказывал, я ему свою
    жизнь  обрисовал.  И  на операционный стол. В электронике у меня отлично
    пошло:  патентов  десятки, доктора скоро присвоили. Потом только вот эта
    история  со  второй  головой... А Сетера в облике Пмоиса, в бывшем моем,
    выдвинулся как портной.

    Лех кивнул.

    - Ну как же! На мне вот брюки-пмоики.

    Он тоже встал и в волненьи прошелся по комнате.

    - Слушай, раз уж на честность, я тоже не Лех.

    - Серьезно? А кто?

    -  Скрунт,  Муж  Лин  Лякомб...  Но  тут другая история. Вопрос чувства,
    понимаешь...  Лех,  то  есть  я...  то  есть нет, правильно, он... Одним
    словом,  Лех  был  жутко  влюблен в Лякомб, в мою Лин Лякомб. А меня, то
    есть  Скрунта,  она  чуть до инфаркта уже не довела. Помнишь, какая была
    взбалмошная?  То  давай  за стрелковый спорт принимайся, то рисовать, то
    изучай    высшую    математику.    Просто    измордовала,   все   хотела
    усовершенствовать.  И хотя я сначала был очень увлечен, позже замучился.
    А  тут  подворачивается  Лех, который глаз с нее не сводит. Однажды мы с
    ним  уединились, слово за слово. Он и не раздумывал, сразу весь запылал,
    как  только  понял.  Разговаривали  в  оранжерее,  он  как  схватится за
    пальму-бабасу,  с  корнем  выворотил.  Но  была  небольшая  сложность: у
    Леха-то  за  душой  ничего.  Договорились,  что  как  только  он  станет
    Скрунтом,  мною,  сразу  переведет на бывшего себя восемьдесят процентов
    состояния.

    -  И  что же? - спросил хозяин, который слушал с чрезвычайным вниманием.
    - Он тебя обманул, и поэтому ты теперь так скромно живешь?

    -  Ничего  похожего.  Лех порядочный человек. Просто, когда я из Скрунта
    стал  Лехом,  то  даже  с теми деньгами у меня ничего не вышло. Успех-то
    ведь не столько в капитале, сколько в связях.

    -   Инте-ресно.   Тот,  который  прежде  называл  себя  Сетерой  Кисчем,
    прогулялся  по  широкому  ковру  среди комнаты. Потом остановился, глядя
    приезжему  в  глаза.  -  Скажи, а ты в самом деле Скрунт? Все без обмана
    рассказываешь, до конца?

    - А что? - гость покраснел.

    -  То,  что,  когда  Пмоис  менялся  с  Сетерой  Кисчем,  он сам был уже
    поменянный.  Обменявшийся  со Скрунтом. Твоего Леха врачи предупреждали,
    что у Скрунта это уже не первая операция?

    -  Да,  верно.  - Приезжий опустился в кресло. - Но вот узнать бы, где в
    это время был первоначальный Скрунт. Мы бы во всем разобрались.

    - В бывшем Пмоисе. Если не дальше.

    -  Проклятье!  -  Гость  взялся  за  голову  - Ото всего этого тронуться
    можно. Уже вообще ничего не понимаю. Тогда кто же я в конце концов?

    - Кто его знает.

    - А ты?

    -   Сейчас   выясним.   Тут   все  зависит  от  времени.  Если  Пмоис  в
    действительности...

    -  Подожди!  -  Гость  сунул руки в карманы, уставился в потолок. - Надо
    идти  не  отсюда.  По-настоящему, изначально, я был Сетерой Кисчем, если
    уж   совсем   искренно.   Так  что  ты  про  меня  рассказывал:  швейная
    мастерская, иголки-нитки. Потом мое сознание переехало в тело Пмоиса...

    -  Ты  эти  тела  не  путай  пока  -  кто в чьем теле. А то мы вообще не
    разберемся. Говори о мозгах.

    -  Ладно. Значит, я, Сетера Кисч, сделался Скрунтом, который, будучи уже
    поменянным, переехал в тебя... Нет, не так.

    -  Я тебе сказал, двигайся по мозговой линии, не по тельной. Тельная нас
    только  собьет...  Даже  вообще не надо никуда двигаться. Мозг-то в тебе
    Сетеры Кисча? Ты ведь Кисчем начинал жить?

    - Еще бы! - Приезжий пожал плечами. - В этом я никогда не сомневался.

    - Превосходно. Так вот...

    -  Я  и приехал, чтобы узнать, за кем мое бывшее тело. А то пишет письма
    Сетера  Кисч,  мы  с женой читаем и думаем, кто же он. Выходит, что ты -
    это я?

    -  А  я это ты. Между прочим, и я переписку начал, чтобы установить, что
    за тип окопался в прежнем мне. Ну как тебе в моем теле? Не жмет?

    -  Ничего,  спасибо.  Обжился.  -  Приехавший  задумался,  потом покачал
    головой.  - Господи, боже мой, до чего докатились! Не знаешь уже, кто ты
    есть  на  самом деле. Я ведь три раза перебирался - в Пмоиса, в Скрунта,
    в   тебя,  когда  ты  из  себя  уже  выехал.  Всегда  привыкать  заново,
    перестраиваться,  людей кругом узнавать, обманывать. Все ищещь, в ком бы
    получше  устроиться...  Прыгаем  сдуру,  как  блохи, - человеческого уже
    ничего не осталось...

    Сквозь стены донесся низкий отдаленный гул. Трапеция на потолке качнулась.

    -  Рвут где-то, - сказал хозяин. - Расширяют подземную территорию. Тут у
    них  договор  с  городом:  внизу можно расширяться как угодно, а наверху
    ничего  не  трогать.  Вообще, городишко своеобразный. Старина настоящая.
    Сами  поют,  танцуют,  собираются  вместе по вечерам. Днем пусто, потому
    что  работают  -  кто  на  железной дороге, еще где-нибудь. А позднее на
    улицах  людно...  Тут  они  все  консервационисты.  Не  допускают к себе
    никакой  новой  технологии,  природу  берегут.  Таких городов несколько,
    между  прочим.  Делегациями  обмениваются,  совещания устраивают - целое
    общественное движение...

    -  Пожалуй, поеду, - сказал гость. Он еще раз огляделся. - Удобно здесь,
    красиво.  Слушай, Лех, как ты выдержал столько лет, не сошел с ума? Тоже
    на поводке, да?