знакомым - по карнавалу, тому
проходу. - Сдавайся, гарантируем...

- Савин, это наверняка вы! - прервал его крик Геспера. - Не валяйте дурака,
одинокий ковбой! Обещаю жизнь!

Савин с радостью отметил истерические нотки в его голосе и, не
приподнимаясь, громко ответил парочкой фраз, услышанных в одном из
ливерпульских портовых кабачков и отнюдь не украшавших язык Вальтера Скотта
и Голсуорси. Новых предложений со стороны противника не последовало.

Теперь он стал ощущать боль. Темное пятно быстро расползалось, ширилось, и
он чувствовал, как намокает рукав рубашки, как от плеча к локтю ползет
горячее, липкое. И нечем перевязать, нельзя отвлекаться на то, чтобы
разорвать рубашку.

Он выстрелил. Голова в берете проворно исчезла за валуном. Не попал. Жаль.
Что же, неужели все? И ничего больше не будет?

Еще два выстрела - они попытались подкрасться ближе. Осталось четыре
патрона. По числу дней, прожитых им в этом городке. Неужели прошло всего
неполных четыре дня с той поры, как он заявился самоуверенным королем
объектива в эти места, где предстояло встретить и настоящую любовь, и
неподдельную тоску, и искреннюю ненависть? Все то, что до сих пор,
признаться, было чуточку отвлеченными понятиями...

В него стали стрелять, и он ответил. Осталось три патрона. Враги
подозрительно притихли - скорее всего, готовили нехороший сюрприз. Жаль,
что небо такое скучное и серое, жаль, что кровь и не думает
останавливаться, и жаль, что так и не достичь того берега...

Савин услышал слабый гул, совсем тихий, словно чудом долетевший отзвук
бушующей на марсианской равнине битвы, и сердце застучало чаще. Правда, из
своего укрытия он мог видеть лишь крохотный кусочек неба. Это мог быть и
шум в ушах - он потерял много крови. Но это могли и появиться, наконец,
долгожданные вертолеты. Что, если из-за них и притихли враги? Что ж, не
пройдет и пяти минут, как все станет ясно...

Он не мог еще уверенно сделать вывод, понять, что за шум слышит, но яростно
верил - это только начало и самое главное - впереди...