из  горилл  стояла  на  страже,
другая вошла в клетку и поставила передо мной миску  с  кашей,  ведерко  с
водой и положила рядом несколько плодов. У меня уже созрело решение  любой
ценой  установить  контакт  с  обезьянами,  которые,   по-видимому,   были
единственными мыслящими и разумными существами на этой  планете.  Горилла,
принесшая мне еду, выглядела довольно добродушной.  Видя,  что  я  держусь
спокойно, она даже потрепала меня по плечу. Я посмотрел ей прямо в  глаза,
затем поднес руку к груди и вежливо поклонился. Подняв голову,  я  увидел,
что горилла поражена. Тогда я ей улыбнулся, стараясь вложить в улыбку  всю
мою душу. Горилла уже собиралась  уйти,  но  тут  она  замерла  на  месте,
вскрикнув от удивления. Наконец-то меня заметили! Чтобы закрепить успех  и
продемонстрировать все мои способности, я довольно глупо произнес  первое,
что мне пришло на ум:
   - Как поживаете? Я человек с Земли. Это очень далеко отсюда.
   Смысл не имел значения. Достаточно было просто говорить, чтобы обезьяны
поняли, с кем имеют дело. И я достиг своей цели. Наверное,  никогда  ни  у
одной обезьяны еще не было такой обалделой от удивления морды!  Горилла  и
ее напарник замерли с  разинутыми  ртами,  боясь  вздохнуть.  Наконец  они
торопливо заговорили о чем-то вполголоса,  однако  их  короткое  совещание
привело к совершенно неожиданным результатам.  Подозрительно  поглядев  на
меня, горилла  быстро  выскочила  из  клетки  и  заперла  дверь  с  особой
тщательностью. Затем обезьяны переглянулись между собой и  вдруг  залились
безудержным  хохотом.  По-видимому,  я  действительно  представлял   собой
явление уникальное, потому что они долго не могли успокоиться. От смеха  у
них слезы  выступили  на  глазах,  а  одна  горилла  вынуждена  была  даже
поставить на пол котел с кашей и полезть в карман за платком.
   Обида и разочарование настолько ослепили меня, что я едва не взбесился.
В слепой ярости я не хуже людей Сороры тряс прутья решетки, скалил зубы  и
поносил обезьян на всех известных мне языках последними словами.  А  когда
мой запас ругательств иссяк, я  продолжал  рычать  и  визжать,  выкрикивая
нечто совершенно нечленораздельное, но тут уж гориллы только  презрительно
пожали плечами.
   Впрочем, мне все-таки удалось обратить на  себя  внимание.  Прежде  чем
удалиться,  гориллы  несколько  раз  оглядывались  и  внимательно  ко  мне
присматривались. Наконец, когда силы мои иссякли и я успокоился,  одна  из
горилл  вынула  из  кармана  блокнот  и  что-то  записала,  Предварительно
взглянув на укрепленную на моей клетке табличку, очевидно с моим номером.
   Гориллы  ушли.   Пленники,   встревоженные   моим   припадком   ярости,
успокоились и снова принялись за еду. Мне тоже оставалось только поесть да
лечь  спать,  ожидая  более  благоприятной  возможности  обнаружить   свою
благородную человеческую сущность. Покончив все с той же крупяной кашицей,
я принялся за сочные плоды. В клетке напротив Нова  временами  переставала
жевать и исподтишка поглядывала в мою сторону.



13

   До конца дня нас больше не беспокоили. Вечером, после второй  кормежки,
гориллы ушли, погасив за собой свет. Эту  ночь  я  почти  не  спал,  и  не
потому, что подстилка была жестка - толстый слой соломы представлял  собой
довольно удобное ложе, - а потому, что без конца  строил  планы,  как  мне
установить контакт с обезьянами, как  с  ними  договориться.  Я  дал  себе
слово, что больше не поддамся слепой ярости, а буду с неустанным терпением
подстерегать малейшую возможность проявить  свой  разум.  Гориллы-сторожа,
по-видимому,  были  ограниченными  типами  из  низшего   персонала;   они,
разумеется, не могли оценить и правильно  истолковать  мои  намерения,  но
ведь есть же, наверное, и другие, более культурные обезьяны!
   Утром я убедился, что не ошибся в своих предположениях. Я не  спал  уже
более часа. Большинство пленников безостановочно кружило по своим клеткам,
как некоторые звери в неволе. Я вдруг осознал, что инстинктивно веду  себя
точно так же, и был этим глубоко огорчен.  Тогда  я  заставил  себя  сесть
перед решеткой и принять как можно более  осмысленную  позу  задумавшегося
человека. В этот момент дверь  отворилась  и  в  проходе  в  сопровождении
горилл-сторожей показалась самка-шимпанзе. По тому, как  сторожа  лебезили
перед ней, я сразу  понял,  что  она  занимает  здесь  достаточно  высокое
положение.
   Сторожа, несомненно, доложили обо мне, потому что, едва  войдя  в  зал,
шимпанзе о чем-то спросила их, и один из сторожей указал  пальцем  на  мою
клетку. Шимпанзе направилась прямо ко мне.
   Пока она приближалась, я успел ее рассмотреть. На ней  был  тоже  белый
халат, но более элегантного покроя, чем у горилл-сторожей, - с  пояском  и
короткими рукавами, из которых высовывались длинные подвижные лапы. Однако
больше всего меня поразили ее глаза, удивительно умные и живые. Я подумал,
что это добрый знак. Шимпанзе показалась мне совсем молоденькой,  несмотря
на типично обезьяньи морщинки, окружавшие ее белую мордочку. В руке у  нее
была кожаная папка для бумаг.
   Она остановилась  перед  моей  клеткой  и  принялась  меня  внимательно
разглядывать, одновременно вынимая из папки тетрадь.
   - Добрый день, мадам, - сказал я, поклонившись.
   Я старался, чтобы мой голос  прозвучал  как  можно  ласковее.  Мордочка
шимпанзе отразила глубокое удивление, однако она сохранила  серьезность  и
даже заставила коротким жестом умолкнуть  горилл-сторожей,  которые  снова
начали было хихикать.
   - Мадам или мадемуазель, -  продолжал  я,  ободрившись,  -  я  искренне
сожалею, что  вынужден  представляться  вам  в  подобной  обстановке  и  в
таком... виде. Поверьте, не в моих правилах...
   Я продолжал болтать бог знает какие  глупости,  заботясь  лишь  о  том,
чтобы мои слова гармонировали с изысканно-вежливым тоном, которого я решил
придерживаться. Когда я умолк, закончив свою  речь  самой  обворожительной
улыбкой, удивление шимпанзе сменилось чуть  ли  не  столбняком.  Глаза  ее
замигали, лоб наморщился. Было видно, как она мучительно  пытается  решить
труднейшую задачу. Но  вот  она  улыбнулась  мне  в  ответ,  и  я  сердцем
почувствовал, что перед нею хоть и слабо, но все же начинает брезжить свет
истины.
   Во время этой сцены люди в клетках не выказывали прежнего озлобления, в
какое их приводили  все  мои  попытки  заговорить.  Наоборот,  сейчас  они
казались даже  заинтересованными.  Один  за  другим  пленники  переставали
кружить по  клеткам,  подходили  к  решеткам  и  старались  сквозь  прутья
разглядеть нас получше. И только Нова  продолжала  в  ярости  метаться  от
стены к стене.
   Самка-шимпанзе достала из кармашка халата ручку  и  сделала  в  тетради
несколько записей. Затем,  подняв  голову  и  встретив  мой  взволнованный
взгляд, она снова мне улыбнулась. Это  придало  мне  смелости:  я  решился
сделать еще один дружеский жест. Просунув руку сквозь решетку, я  протянул
шимпанзе открытую ладонь. Встревоженные  гориллы  бросились  было  к  нам,
однако шимпанзе удержала их коротким приказом. Сначала она  тоже  чуть  не
отпрыгнула в сторону, но затем, овладев собой, протянула мне чуть дрожащую
лапку, пристально глядя мне в глаза. Я не шевелился. Она сделала еще  один
шаг вперед, положила свою руку  с  необычайно  длинными  пальцами  мне  на
запястье. Я почувствовал, как она вздрогнула от этого  соприкосновения,  и
замер, чтобы не напугать ее каким-нибудь неосторожным движением. Тогда она
потрепала меня по ладони, погладила  мою  руку  и  с  торжествующим  видом
повернулась к своим помощникам.
   Я задыхался от радости. В душе моей крепла надежда, что наконец-то  она
признает во  мне  разумное,  высшее  существо.  И  когда  шимпанзе  строго
приказала что-то гориллам, у меня мелькнула даже  безумная  мысль:  сейчас
клетка откроется и меня с извинениями выпустят на волю! Увы, об этом никто
и не помышлял. Один из сторожей порылся у себя в карманах, затем  протянул
своей  начальнице  какой-то  белый  кубик.  А  та,  в  свою   очередь,   с
очаровательной улыбкой положила кубик  мне  на  ладонь.  Это  был  кусочек
сахара.
   Кусочек  сахара!  В  мечтах  я   вознесся   слишком   высоко,   поэтому
разочарование мое было безмерно. Жалкая подачка показалась  мне  настолько
унизительной, что я едва не швырнул ее в улыбающуюся морду шимпанзе. Но  я
вовремя вспомнил благие намерения и успел сдержаться. И вот, поклонившись,
я взял сахар и принялся его грызть с самым умным видом,  на  какой  только
был способен.
   Так произошло наше знакомство.  Самку-шимпанзе,  как  я  вскоре  узнал,
звали Зира. Она была  заведующей  отделения,  в  которое  меня  поместили.
Несмотря на горькое разочарование, я оценил ее ум и  возгорелся  надеждой,
что в будущем мне все же удастся установить с ней контакт.
   Зира долго разговаривала со сторожами-гориллами: насколько я понял, она
давала им относительно меня  подробные  указания.  Затем  она  направилась
дальше, чтобы навестить обитателей других клеток.
   Шимпанзе с  особым  вниманием  осматривала  вновь  прибывших,  делая  в
тетради  пометки,  впрочем,  гораздо  более  краткие,  чем  обо   мне.   И
разумеется, она не осмелилась приблизиться ни к одному из людей.  Если  бы
она это  сделала,  я  бы,  наверное,  ощутил  ревность.  Мне  было  лестно
оставаться  привилегированным   пленником,   единственным,   заслуживающим
особого отношения. И когда я увидел, что Зира, остановившись перед клеткой
с детьми, бросает им тоже кусочки сахара, я пришел  в  ярость,  сравнимую,
пожалуй, только с яростью Новы, которая дико оскалилась на самку-шимпанзе,
забилась в дальний угол клетки и повернулась к нам спиной.



14

   Второй день прошел так же, как и первый, Обезьяны не  обращали  на  нас
внимания,  только  приносили  еду.  Я  все  больше  недоумевал,   стараясь
догадаться, что это за странное заведение, но на следующий день нас  вдруг
начали подвергать целой серии тестов, при воспоминании о которых я до  сих
пор испытываю чувство унижения. Однако в то время они меня по крайней мере
развлекли.
   Первый  тест  сначала  показался   мне   довольно   глупым.   Один   из
сторожей-горилл приблизился ко мне, а второй занялся клеткой напротив. Мой
сторож прятал одну руку за спиной, в другой у него  был  свисток.  Горилла
уставилась на меня, стараясь привлечь мое внимание, затем поднесла свисток
ко рту и принялась извлекать из него пронзительные звуки; это продолжалось
не меньше минуты. Затем  горилла  нарочито  медленно  вынула  из-за  спины
вторую руку, и я увидел в ней один из тех бананов, которые у людей  Сороры
считались любимым лакомством. Держа банан перед собой,  сторож  пристально
за мной наблюдал.
   Я протянул руку, чтобы взять банан, но горилла стояла слишком далеко  и
явно не собиралась  приближаться.  Казалось,  она  ожидала  от  меня  иной
реакции и была разочарована. Через несколько мгновений, устав  ждать,  она
снова спрятала банан за спиной и опять принялась свистеть. Я нервничал, не
понимая смысла этой комедии,  и  едва  не  вышел  из  себя,  когда  сторож
вторично начал размахивать  бананом  на  таком  расстоянии,  что  до  него
невозможно  было  дотянуться.  Лишь  с  трудом   мне   удалось   сохранить
спокойствие и собраться с мыслями.  Сторож  определенно  чего-то  от  меня
добивался, ибо после каждой новой попытки удивление его возрастало, словно
я вел себя совсем не так, как полагалось. Проделав ту же  самую  церемонию
шесть или семь раз, он, видимо, отчаялся и перешел к соседнему пленнику.
   Я был поистине обескуражен, когда увидел, что  мой  сосед,  а  затем  и
другой пленник после первой же  попытки  получили  бананы.  Тогда  я  стал
пристально наблюдать за второй гориллой, которая проделывала ту  же  самую
церемонию перед клетками противоположного ряда. Сторож как  раз  дошел  до
Новы, и я увидел во всех подробностях, как она реагирует. Сторож  свистнул
и замахал перед Новой бананом. Девушка заволновалась, задвигала  челюстями
и...
   В мгновение ока мне все стало ясно. Нова,  лучезарная  Нова,  при  виде
лакомства открыла рот, и из него обильно потекла  слюна,  как  у  голодной
собачонки, которой показали кусочек сахара. Именно этого и ожидал  от  нее
сторож-горилла, во всяком случае, на сегодня. Кинув  Нове  столь  желанный
банан, он удовлетворенно перешел к соседней клетке.
   Итак, я все понял и был этим даже горд! В свое  время  я  интересовался
биологией и был знаком с работами Павлова. Мне стало очевидно,  что  здесь
на людях изучали рефлексы, точно так же, как Павлов изучал их на  собаках.
Какого же дурака я свалял несколько мгновений назад! Зато  теперь  с  моей
культурой и моими знаниями я не только понял значение сегодняшних опытов -
я знал заранее все, что за этим последует. В течение многих дней  обезьяны
будут проделывать то  же  самое:  свистеть  в  свисток,  затем  показывать
что-нибудь  вкусное,  что  вызывает  у  подопытных  слюноотделение.  Через
некоторое время люди начнут пускать слюни на один только свисток.  У  них,
выражаясь научным языком, выработается условный рефлекс.
   Я поздравлял себя за догадливость, но этого мне было мало:  нужно  было
еще показать, что я понял. Когда мой  сторож-горилла,  покончив  со  своим
рядом клеток, пошел обратно, я постарался  всеми  способами  привлечь  его
внимание. Я стучал по прутьям клетки, размахивал  руками  и  показывал  на
свой рот, пока он, наконец, не соблаговолил повторить опыт. И тогда  после
первого свиста, еще до того, как он показал мне банан, я принялся  пускать
слюни,  обильно,  яростно,  чуть  ли  не  с  отчаянием;  я,  Улисс   Меру,
старательно пускал слюну, словно от этого зависела моя жизнь, - так я  был
рад и так мне хотелось показать свою сообразительность!
   И действительно, мой сторож был поражен. Он подозвал своего  напарника,
и они долго совещались, как и накануне. Нетрудно было  догадаться,  о  чем
говорят эти тугодумы: вот человек, у которого только что не  было  никаких
рефлексов, и вдруг сразу выработался условный рефлекс. Но ведь  для  того,
чтобы закрепить  такой  рефлекс  у  других  подопытных,  обычно  требуется
столько времени и терпения!
   Мне было жаль этих простодушных олухов. С их слабым умишком  они  не  в
силах  были  прийти  к  единственно   правильному   заключению:   подобный
мгновенный прогресс объясняется только  одним  -  наличием  у  подопытного
сознания. Я был уверен, что Зира на их месте догадалась бы.
   Однако вся моя мудрость и излишнее  рвение  привели  совсем  не  к  тем
результатам, что я ожидал. Гориллы ушли, так и  не  дав  мне  банана:  мой
сторож сам сжевал его на ходу. Зачем ему было  меня  баловать,  если  цель
опыта уже достигнута и без награды!


   На следующий день гориллы вернулись  с  новыми  приспособлениями.  Одна
несла в руках колокольчик, другая катила перед собой тележку,  на  которой
был установлен какой-то аппарат, похожий с виду на магнето.  На  сей  раз,
заранее зная, каким опытам  нас  собираются  подвергнуть,  я  догадался  о
назначении этих предметов еще до того, как гориллы пустили их в ход.
   Начали они с соседа Новы, здоровенного  парня  с  удивительно  тупым  и
мрачным взглядом. Он стоял у решетки, схватившись за  прутья  руками,  как
это теперь  делали  все  мы,  когда  появлялись  сторожа.  Первая  горилла
принялась звонить в колокольчик, у  которого  оказался  неожиданно  низкий
звук; вторая в это время присоединяла провода от магнето к решетке.  Когда
колокольчик прозвонил  достаточно  долго,  второй  сторож  крутанул  ручку
магнето. Человек сразу отскочил от решетки, испуская жалобные вопли.
   Эту операцию над  тем  же  подопытным  гориллы  повторяли  многократно,
каждый раз подманивая человека к решетке фруктами.  Цель  опыта  была  мне
известна: выработать  у  подопытного  новый  условный  рефлекс,  чтобы  он
отпрыгивал в глубь клетки при первых же звуках колокольчика, еще до  того,
как почувствует электрический удар. Но в тот день добиться результатов  им
не удалось: психика этого парня была слишком слабо развита, и он никак  не
мог установить связь между причиной и следствием.
   Я  ждал  своей  очереди,  внутренне  посмеиваясь:  мне   не   терпелось
продемонстрировать  им  различие  между  инстинктами   и   разумом.   Едва
колокольчик зазвонил, я быстро отпустил прутья решетки и отступил в  глубь
клетки. При этом я смотрел на моих сторожей и насмешливо улыбался. Гориллы
нахмурились. Теперь они уже не смеялись надо мной. Казалось,  они  впервые
начали подозревать, что я над ними издеваюсь.
   Тем не менее они решили продолжить опыт, но тут им  помешало  появление
группы посетителей.



15

   По проходу двигались трое: самка-шимпанзе Зира и две обезьяны, одна  из
которых была, очевидно, высоким  начальством.  Это  был  самец-орангутанг,
первый орангутанг, которого я увидел на Сороре. Ростом меньше гориллы,  он
казался гораздо более сгорбленным. У этого орангутанга были такие  длинные
руки, что он на ходу частенько опирался на костяшки согнутых пальцев, чего
другие обезьяны почти никогда не делали. Создавалось странное впечатление,
будто он идет,  опираясь  на  две  палки.  Его  втянутую  в  плечи  голову
обрамляли  длинные  пряди   рыжеватой   шерсти,   а   на   морде   застыло
глубокомысленное  выражение  старого  педанта.  Всем  обликом  своим  этот
орангутанг напоминал отягощенного годами почтенного священнослужителя.  Да
и костюм его резко отличался от одежды остальных обезьян: на нем был давно
не чищенный длиннополый редингот черного  цвета  с  пурпурной  звездой  на
лацкане и такие же пыльные черные брюки в белую полоску.
   За  орангутангом  семенила   маленькая   самочка-шимпанзе   с   тяжелым
портфелем. По ее поведению можно было  заключить,  что  она  являлась  его
секретаршей.
   Я думаю, читателя уже  не  удивляет,  что  я  на  каждом  шагу  отмечаю
особенности поведения обезьян и выражение их лиц. Клянусь, любой  разумный
человек на моем месте принял бы эту парочку за высокочтимого ученого и его
скромную  секретаршу.  Их  появление  дало  мне  возможность  лишний   раз
убедиться, что среди обезьян существует довольно  строгая  иерархия.  Зира
обращалась   к   своему   ученому   патрону   с   явным   уважением.   Два
сторожа-гориллы,  едва  завидев  посетителей,  бросились   им   навстречу,
кланяясь чуть не до земли. Однако орангутанг  в  ответ  лишь  благосклонно
помахал им лапой.
   Посетители сразу направились к моей клетке. И неудивительно: разве я не
был самым интересным  экземпляром  из  всей  партии?  Я  встретил  высокое
начальство самой дружеской улыбкой и обратился к орангутангу с  выспренней
речью.
   - Дорогой орангутанг! - произнес я. - Ты не представляешь, насколько  я
счастлив, что наконец-то встретил существо, чей облик исполнен мудрости  и
проницательности! Я уверен, что мы поймем друг друга.
   "Дорогой орангутанг" при первых же звуках  моего  голоса  подскочил  от
неожиданности. Потом он принялся чесать ухо, подозрительно осматривая  мою
клетку, словно опасаясь какого-нибудь подвоха или  мистификации.  Тогда  к
нему  обратилась  Зира:  раскрыв  свой  блокнот,  она  начала   зачитывать
относящиеся ко мне записи. Она пыталась в чем-то убедить  орангутанга,  но
тот не хотел ничего слышать. Несколько  раз  он  прерывал  ее  напыщенными
сентенциями, пожимал плечами, мотал головой и под конец, заложив  руки  за
спину, принялся расхаживать взад и вперед перед  моей  клеткой,  время  от
времени бросая на меня весьма неодобрительные взгляды. Остальные  обезьяны
ожидали его решения в почтительном молчании.
   Впрочем, почтительность эта  была,  пожалуй,  чисто  внешней:  заметив,
какими знаками обменивались исподтишка сторожа-гориллы,  я  понял,  что  в
душе  они  насмехаются  над  своим  шефом.  Поведение   орангутанга   меня
раздосадовало и разочаровало, поэтому, заметив, что остальные обезьяны  не
принимают его всерьез, я ре