-  отдавали  приказания
своим слугам. На дороге, оказавшейся за кустами, где была растянута  сеть,
появились довольно низкие  тракторные  прицепы  с  установленными  на  них
клетками. В эти клетки нас и побросали из  расчета  дюжины  на  прицеп,  и
длилось это довольно долго, потому что пленники отчаянно  отбивались.  Две
гориллы-слуги, натянув толстые кожаные перчатки, защищавшие их от  укусов,
хватали людей одного за другим, высвобождали из сети, швыряли в  клетку  и
быстро задвигали дверцу, а одна из горилл-господ руководила ими,  небрежно
опершись на трость.
   Когда очередь дошла до меня, я хотел заговорить, чтобы привлечь к  себе
внимание. Но едва я открыл рот, горилла-исполнительница грубо  зажала  его
мне огромной лапой в перчатке, очевидно  вообразив,  что  я  собираюсь  ее
укусить. С зажатым ртом  не  поговоришь!  Словно  мешок,  меня  бросили  в
клетку, и я очутился в  компании  десятка  других  мужчин  и  женщин,  еще
слишком возбужденных, чтобы обратить на меня внимание.
   Когда все  пленники  были  погружены,  горилла-слуга  проверила  запоры
клеток, затем что-то сказала своему хозяину. Тот  взмахнул  рукой,  и  лес
огласился гулом моторов.  Прицепы  дернулись  и  покатились  за  машинами,
похожими на наши колесные тракторы. Управляли ими тоже  обезьяны.  Я  смог
хорошо разглядеть шофера, который сидел за  рулем  трактора,  следовавшего
позади нас. Это был самец шимпанзе, облаченный в синий комбинезон. Видимо,
он пребывал в отличном настроении, потому что то и дело  отпускал  на  наш
счет ехидные шуточки, а в промежутках что-то напевал про себя:  когда  гул
моторов затихал, до меня доносились  обрывки  томной  мелодии  с  довольно
приятным мотивом.


   Этот первый этап оказался настолько  коротким,  что  я  не  успел  даже
собраться с мыслями. Через четверть  часа  езды  по  разбитой  дороге  наш
караван остановился на открытой площадке перед каменным домом.  Здесь  лес
кончался, дальше насколько хватал глаз тянулись поля, засеянные  какими-то
зерновыми культурами.
   Дом под красной черепицей, с зелеными ставнями и  вывеской  над  входом
весьма походил на харчевню.  Я  быстро  сообразил,  что  это  место  сбора
охотников. Здесь слуги шимпанзе ожидали  хозяев,  которые  подкатывали  на
своих  машинах,  видимо  пользуясь  другой  дорогой.  Дамы-гориллы  сидели
кружком в креслах в тени высоких деревьев,  напоминающих  наши  пальмы,  и
беспечно болтали, потягивая через соломинку какие-то напитки.
   Когда прицепы были выстроены на стоянке, дамы-гориллы  приблизились,  с
любопытством разглядывая добычу. Но прежде  всего  их  внимание  привлекла
подстреленная дичь, доставленная на двух больших грузовиках: слуги-гориллы
в длинных фартуках вытаскивали трупы и укладывали их в тени деревьев.
   Добыча была великолепная! К тому же  обезьяны  действовали  по  строгой
системе. Они уложили окровавленные тела лицом вверх в один ряд, словно  по
линейке. А затем под восхищенные возгласы дам начали прихорашивать добычу,
чтобы она выглядела как можно привлекательнее. Они укладывали  руки  вдоль
туловища, распрямляя скрюченные пальцы и  поворачивая  ладони  вверх.  Они
вытягивали ноги, предварительно размяв их в коленях, вправляли  вывихнутые
суставы, поворачивали безобразно свернутые на  сторону  головы,  короче  -
старались придать добыче живой, естественный вид. И наконец, они заботливо
причесали убитых, особенно  женщин,  как  некоторые  охотники  причесывают
шерсть или приглаживают перья только что взятой добычи.
   Боюсь, у меня не хватит сил передать, что я  испытывал  при  виде  этой
карикатуры, уродливо-смешной и одновременно кошмарной. Не  помню,  говорил
ли я уже о чисто обезьяньих ужимках и внешности всех этих горилл, если  не
считать выражения их глаз? Не забыл  ли  я  упомянуть,  как  дамы-гориллы,
одетые  тоже  в  спортивные  костюмы,  только  гораздо  более  изысканные,
толкались и суетились, отыскивая лучшие трофеи, показывали на них пальцами
и поздравляли своих горилл-кавалеров? И про эту сценку,  когда  одна  дама
вынула из сумочки маленькие  ножницы,  наклонилась  над  трупом,  отрезала
несколько черных прядей и, свив их в кольцо, приколола  булавкой  к  своей
шляпе? Если забыл, то добавлю: все остальные дамы тут  же  последовали  ее
примеру.
   Но вот добычу рассортировали: все трупы были аккуратно  уложены  в  три
ряда, мужчины и женщины вперемежку. И  над  всем  этим  пылало  чудовищное
солнце Бетельгейзе! В ужасе я отвел глаза и увидел новое действующее  лицо
- обезьяну  с  треножником  и  укрепленной  на  нем  продолговатой  черной
коробкой. То  был  шимпанзе.  Когда  он  приблизился,  я  понял,  что  это
фотограф,  который  собирается  запечатлеть  для   обезьяньего   потомства
результаты славной охоты. На это у него ушло более четверти часа.  Сначала
господа гориллы фотографировались поодиночке  в  самых  лестных  для  себя
позах - некоторые с видом победителей ставили ногу на одну из своих жертв,
- затем общей группой, обнявшись за плечи.  После  этого  настала  очередь
самок, и они тоже долго выбирали положение поизящнее на фоне окровавленных
тел, стараясь, чтоб их шляпки с пучками приколотых  волос  были  отчетливо
видны.
   От этого зрелища можно было сойти с  ума:  ужас  происходящего  намного
превышал человеческие силы и разумение. Какое-то время я сдерживался, хотя
кровь во мне так и кипела, но когда одна из самок уселась на  труп,  чтобы
сняться поэффектнее, когда я различил черты  убитого,  лежавшего  в  общем
ряду, юные, почти детские черты моего  несчастного  друга  Артура  Левэна,
нервы мои не выдержали. И  снова  мои  чувства  выразились  самым  нелепым
образом, в полном соответствии с нелепостью всей этой сцены,  одновременно
страшной  и  смешной.  Мной  овладело  вдруг  безудержное  веселье,  и   я
разразился сумасшедшим хохотом.
   Увы, я не подумал о своих соседях по клетке! Но мог ли я  тогда  вообще
думать? Только паника, охватившая людей, напомнила мне, что для меня  они,
несомненно,  опаснее,  чем  даже  обезьяны.  Мускулистые  руки   угрожающе
протянулись ко мне со всех сторон. Я понял, что жизнь моя  на  волоске,  и
постарался заглушить смех, спрятав лицо в ладони. Но, возможно,  меня  все
равно задушили бы или растерзали, если бы несколько обезьян,  привлеченных
шумом свалки, не восстановили  порядок  уколами  пик.  По  счастью,  новое
событие отвлекло от меня внимание. В харчевне зазвонил колокол,  приглашая
на  завтрак.  Гориллы,  весело  переговариваясь,  направились   небольшими
группами к дому, а фотограф-шимпанзе, сделав  несколько  снимков  с  наших
клеток, начал складывать свой аппарат.
   Однако и мы, люди, тоже  не  были  забыты.  Я  не  знаю,  какую  судьбу
уготовили нам обезьяны, - во всяком случае, они решили о нас позаботиться.
Прежде чем скрыться в дверях  харчевни,  один  из  господ  отдал  какое-то
приказание другому самцу-горилле, который, видимо, был начальником  отряда
егерей. Тот вернулся к клеткам, созвал своих подчиненных, и  вскоре  слуги
принесли нам корыта с едой и воду в ведрах. Пища представляла собой  нечто
вроде густой похлебки. Я не испытывал голода, однако решил есть вместе  со
всеми, чтобы сохранить силы. Приблизившись к корыту, вокруг  которого  уже
сидели на корточках многие пленники, я робко  протянул  руку.  Они  злобно
посмотрели на меня, но, поскольку еды было вдоволь,  не  стали  возражать.
Пища оказалась  довольно  вкусной  кашицей  из  каких-то  круп.  Несколько
пригоршней я съел не без удовольствия.
   К тому же мы получили кое-что и на десерт  -  благодаря  доброте  наших
сторожей. Эти загонщики, наводившие на  нас  ужас,  теперь,  по  окончании
охоты, казались совсем не  страшными  и  относились  к  нам  благосклонно,
разумеется, если мы вели себя прилично. Они прогуливались перед клетками и
время от времени кидали нам  разные  плоды,  забавляясь  свалкой,  которую
каждый  раз  вызывали  их  подачки.  При  этом  произошла   одна   сценка,
заставившая меня задуматься. Маленькая девочка поймала на лету плод, сосед
бросился к  ней,  чтобы  его  отнять,  но  тут  вступилась  обезьяна.  Она
просунула пику сквозь решетку, грубо оттолкнула мужчину, а  затем  вложила
второй плод прямо в руку ребенка. Так я узнал, что этим существам доступно
чувство жалости.
   Когда с едой было покончено, начальник отряда со своими  егерями  стали
переселять отдельных пленников из одной клетки в другую. Казалось, они нас
сортируют, но по какому принципу - этого я не мог  уловить.  Оказавшись  в
конце концов в одной клетке с самыми красивыми мужчинами  и  женщинами,  я
решил, что попал  в  группу  выдающихся  представителей  своей  породы,  и
попытался утешиться горькой мыслью, что вот, мол, даже обезьяны с  первого
взгляда причислили меня к элите.
   С удивлением и огромной радостью я  обнаружил  среди  моих  соседей  по
клетке Нову.  Она  избежала  гибели,  и  за  это  я  возблагодарил  небеса
Бетельгейзе. Именно о ней я думал, внимательно разглядывая убитых, и дрожь
пробирала меня при  мысли,  что  среди  кучи  трупов  может  оказаться  ее
прекрасное тело. Мне показалось, что я вновь обрел  возлюбленную,  и  вот,
опять забыв обо всем, я бросился к Нове, раскрыв объятья. С  моей  стороны
это было чистейшим безумием:  мой  жест  ее  ужаснул.  Неужто  она  забыла
прошлую ночь? Неужто в столь прекрасном  теле  нет  никакой  души?  Я  был
удручен и обескуражен, когда увидел, что Нова при моем приближении сжалась
в комок и вытянула вперед руки со скрюченными пальцами, словно  собиралась
вцепиться мне в горло, что,  наверное,  и  произошло  бы,  если  бы  я  не
остановился.
   Но поскольку я замер на месте, Нова довольно  быстро  успокоилась.  Она
устроилась в углу клетки, и я со вздохом  последовал  ее  примеру.  Вскоре
улеглись и остальные пленники. Подавленные,  сломленные  усталостью,  они,
казалось, примирились со своей судьбой.
   А снаружи обезьяны  готовились  к  отъезду.  На  нашу  клетку  накинули
брезент, доходивший  до  половины  высоты  прутьев,  так  что  свету  было
достаточно. Послышались голоса, приказания, заработали моторы. И  вот  нас
уже куда-то везли с большой скоростью, а я лежал  и  тоскливо  раздумывал:
какие еще злоключения ожидают меня на планете Сорора?



11

   Я чувствовал себя совершенно уничтоженным. События последних двух  дней
сломили меня физически и погрузили мой разум в  отчаяние  столь  глубокое,
что я не мог ни оплакать гибель своих товарищей, ни  представить  себе  до
конца, что  означает  для  меня  разрушение  нашего  космического  катера.
Поэтому  я  приветствовал  сумерки,  а  затем  с  облегчением  укрылся   в
наступившей за ними темноте: вечера здесь были  короткие.  Нас  везли  всю
ночь. Я пытался хоть как-то осмыслить происходящее. Это было необходимо: я
должен  был  думать,  думать,  чтобы  не  поддаться  подстерегавшему  меня
безумию, чтобы доказать  самому  себе,  что  я  все-таки  человек,  земной
человек,  то  есть  мыслящее  существо,  привыкшее   отыскивать   логичные
объяснения самым, казалось  бы,  фантастическим  явлениям  природы,  а  не
животное, пойманное в западню высокоразвитыми обезьянами.
   Я перебирал все мелочи, которые запечатлелись в моей памяти даже помимо
моего сознания. Но самым главным из моих воспоминаний оставалось одно: все
эти обезьяны, самцы  и  самки,  гориллы  и  шимпанзе,  никоим  образом  не
казались нелепыми или странными. Я уже говорил: они ни разу  не  напомнили
мне дрессированных обезьян, вроде тех, что показывают в наших цирках.
   У нас на Земле шимпанзе в шляпе всегда вызывал безудержный смех,  хотя,
должен признаться, меня лично это  зрелище  удручало.  Здесь  же  не  было
ничего похожего. Шляпы шли обезьянам, одежда сидела на них хорошо, все  их
движения были естественными. Самка-горилла,  потягивавшая  прохладительный
напиток через соломинку, выглядела как настоящая дама. Один из охотников -
я это тоже вспомнил - вынул из кармана  трубку,  набил  ее  и  неторопливо
раскурил.  И  самым  поразительным  в  этой  сцене  были  ее  привычность,
обыденность.  Потрясенный  до  глубины  души,  я  пытался  осмыслить   эту
нелепицу, но сколько ни ломал себе голову, так и не мог прийти ни к какому
выводу. Кажется, в первый  раз  за  время  пребывания  в  плену  я  горько
пожалел, что  со  мною  нет  профессора  Антеля.  Его  мудрость  и  знания
наверняка помогли бы найти объяснения даже такой парадоксальной  ситуации.
Однако что с ним стало? Среди жертв, застреленных охотниками,  профессоре!
Антеля не было - в этом я убедился. Может быть, он тоже попал в сеть? Всех
пленников я не  успел  разглядеть,  так  что  это  было  вполне  вероятно.
Надеяться же  на  то,  что  он  сумел  остаться  на  свободе,  я  даже  не
осмеливался.
   Итак, предоставленный самому себе, я старался  придумать  свою  теорию,
которая, впрочем, меня не слишком  удовлетворяла.  Возможно,  жители  этой
планеты, цивилизованные существа, чьи города мы  видели  издалека,  сумели
так выдрессировать своих обезьян, что те после терпеливого  и  длительного
отбора, наверняка продолжавшегося не одно поколение, приобрели черты более
или менее разумных созданий. В конечном счете и у нас на  Земле  некоторые
шимпанзе способны проделывать потрясающие трюки! И даже тот  факт,  что  у
обезьян Сороры есть свой язык, сам по себе не столь уж удивителен, как это
мне показалось. Я вспомнил об одном разговоре  с  крупным  специалистом  в
этой области. Он сообщил мне, что вполне серьезные ученые  уделяют  немало
времени, стараясь научить приматов разговорной речи. Они  утверждают,  что
физическое строение обезьян нисколько этому не препятствует.  До  сих  пор
все их попытки оставались безрезультатными, но ученые не отступаются,  ибо
они уверены, что единственная причина их неудач  заключается  в  нежелании
обезьян говорить. Но, может быть,  на  Сороре  обезьяны  однажды  все-таки
заговорили? И это позволило предполагаемым хозяевам планеты  использовать,
их для черной работы, вроде облавы в джунглях, во  время  которой  я  тоже
попал в западню?
   Я в отчаянии уцепился за эту гипотезу, боясь даже подумать,  что  может
существовать другое, более простое объяснение. Чтобы не сойти с  ума,  мне
необходимо было верить,  что  на  этой  планете  есть  настоящие  разумные
существа, то есть люди, такие же люди, как  я  сам,  и  с  ними  я  смогу,
наконец, объясниться.
   Люди! Однако кто же тогда эти  несчастные  создания,  которых  обезьяны
убивают или сажают  в  клетки?  Задержавшиеся  в  своем  развитии  дикари?
Отсталое племя? Но ведь это же неслыханная жестокость со стороны  истинных
хозяев планеты  допускать  или,  может  быть,  даже  организовывать  такие
побоища!
   От горьких размышлений меня отвлекла неясная  фигура,  подползавшая  ко
мне на четвереньках. Это была Нова.  Все  остальные  пленники  уже  лежали
кучками на полу.  Поколебавшись  немного,  Нова,  как  и  в  прошлый  раз,
прижалась ко мне. Но тщетно пытался я уловить в ее взгляде хотя бы искорку
нежности или дружеского  сочувствия.  Она  отвернулась  и  вскоре  закрыла
глаза.  Несмотря  на  это,  мне  стало  как-то  спокойнее  от  одного   ее
присутствия, и в  конце  концов  я  тоже  заснул,  стараясь  не  думать  о
завтрашнем дне.



12

   Защитный рефлекс помог мне избавиться от  слишком  горьких  и  гнетущих
мыслей, и я проспал до самого утра. Правда, ночью меня мучили  кошмары,  в
которых горячее тело Новы представлялось мне чудовищной змеей,  обвившейся
вокруг меня. На рассвете я открыл глаза. Нова проснулась раньше и  сидела,
чуть отодвинувшись.  В  ее  настороженных  глазах  словно  навеки  застыло
выражение растерянности и непонимания.
   Наш фургон замедлил ход, и я увидел, что мы въезжаем в город.  Пленники
приблизились  к  решетке.  Присев  на  корточки,  они  выглядывали  из-под
брезента с беспокойством и  страхом.  Я  тоже  прижался  лицом  к  прутьям
решетки,  чтобы  получше  рассмотреть  первый  представший   моим   глазам
цивилизованный город Сороры.
   Мы ехали по довольно широкой улице с тротуарами по  обеим  сторонам.  Я
всмотрелся в прохожих и пришел в смятение: это были  обезьяны.  Я  заметил
торговца, видимо, бакалейщика, который поднимал металлическую штору  своей
лавочки и с любопытством обернулся, чтобы взглянуть на  нас:  он  оказался
обезьяной. Я старался рассмотреть лица шоферов и пассажиров  в  обгонявших
нас автомашинах: все это были обезьяны, одетые как люди.
   Последняя моя надежда встретить на  Сороре  расу  цивилизованных  людей
улетучилась как дым, и весь остаток пути я провел  в  мрачном  оцепенении.
Вскоре машины еще раз замедлили ход. Только теперь я заметил, что за  ночь
наш  караван  значительно  сократился:  осталось  только  два   тракторных
прицепа, а все остальные,  видимо,  куда-то  свернули  по  дороге.  Глухие
ворота открылись перед  нами,  и  мы  въехали  во  двор.  Обезьяны  тотчас
окружили клетки: пленники начали волноваться, и страже  пришлось  усмирять
их уколами пик.
   Двор со всех сторон замыкало многоэтажное здание  с  рядами  одинаковых
окон. Больше всего  оно  походило  на  больницу,  и  это  впечатление  еще
усилилось, когда навстречу нашим сторожам из  дверей  здания  вышли  новые
лица. На них были белые халаты и маленькие шапочки, как у наших санитаров.
Но это были обезьяны.
   Да, все они оказались обезьянами, гориллами или шимпанзе! И  вместе  со
сторожами  они  принялись  разгружать   фургоны.   Пленников   по   одному
вытаскивали из клеток, засовывали в большие мешки и уносили в здание. Я не
стал сопротивляться, и вскоре две огромные гориллы в белых халатах  сунули
меня в мешок. Потом  меня  долго  куда-то  несли:  мне  казалось,  что  мы
поднимаемся по лестнице, движемся по бесконечным коридорам.  Наконец  меня
бесцеремонно вытряхнули из мешка и сунули в  другую  клетку,  на  сей  раз
укрепленную неподвижно, с соломенной подстилкой на  полу  и...  одиночную.
Горилла-санитар тщательно заперла дверь клетки на замок.
   Помещение, в котором я очутился, представляло  собой  вытянутый  зал  с
множеством таких же клеток вдоль стен и длинным проходом между ними. Почти
все клетки были заполнены; одни - моими друзьями по  несчастью,  другие  -
мужчинами и женщинами, которые находились здесь, видимо, уже  давно.  Этих
пленников можно было отличить по вялому и как  бы  отрешенному  виду.  Они
равнодушно  встречали  вновь  прибывших  и   едва   удостаивали   взглядом
какого-нибудь несчастного,  когда  тот  разражался  жалобными  стенаниями.
Кроме того, я заметил, что новичков всех разместили поодиночке, в то время
как старожилы, как правило,  жили  парами.  Высунувшись,  насколько  можно
было, между прутьями решетки, я увидел в конце прохода  еще  одну  большую
клетку, со множеством детей. В отличие от взрослых малыши  реагировали  на
наше  прибытие  довольно  бурно.  Они   размахивали   руками,   толкались,
суетились, делали вид, что хотят сломать решетку, и  верещали  вовсю,  как
маленькие обезьянки-забияки.
   Две гориллы появились снова с очередным мешком. Из него на  свет  божий
вывалилась красавица Нова. Ее поместили в клетке напротив - это меня  хоть
немного утешило. Однако Нова была в ярости и выражала недовольство на свой
лад, стараясь оцарапать горилл или укусить. Когда же ее все-таки заперли в
клетке, она, скрежеща зубами, принялась  трясти  решетку,  испуская  такое
жуткое улюлюканье, что сердце разрывалось. Лишь через некоторое время Нова
заметила меня и замерла, вытянув шею, как удивленный зверек.  Я  осторожно
улыбнулся ей, помахал рукой. И когда она неловко попыталась повторить этот
жест, душа моя возликовала!
   Меня отвлекло  возвращение  двух  горилл  в  белых  халатах.  Очевидно,
разгрузка закончилась, поскольку  они  никого  больше  не  принесли.  Зато
теперь они катили перед собой тележку с едой  и  ведерками  воды.  Раздача
пищи сразу успокоила пленников.
   Вскоре очередь дошла до меня. Пока одна