сейчас  казались  потухшими  и  пустыми,  как  у   других
пленников: я не заметил в них ни проблеска разума! С  ужасом  я  убеждался
все больше, что не вызываю у профессора никаких чувств, кроме  недоумения:
при виде человека в одежде он вел себя так же, как остальные пленники.
   Я сделал  над  собой  чудовищное  усилие  и  заговорил,  чтобы  наконец
рассеять этот кошмар.
   - Профессор, - сказал я, - мэтр, это  я,  Улисс  Меру.  Мы  спасены.  Я
пришел, чтобы сообщить вам об этом...
   И тут я умолк, ошеломленный. Услышав мой голос, профессор Антель втянул
голову и отшатнулся от решетки - совсем как люди Сороры!
   - Профессор, профессор Антель! - взмолился я, чуть не плача. -  Это  я,
Улисс Меру, ваш спутник по путешествию.  Я  свободен,  и  через  несколько
часов вас тоже освободят. Обезьяны, которых вы видите  перед  собой,  наши
друзья. Они знают, кто мы такие, и готовы принять нас как братьев.
   Он не ответил мне ни единым словом. Казалось, он ничего не понимал.  Он
лишь отступил  еще  дальше  в  глубь  клетки,  сжавшись  точно  испуганное
животное.
   Я был в отчаянии, а обезьяны определенно заинтересовались происходящим.
Корнелий хмурился, пытаясь  решить  неожиданную  проблему.  Мне  пришло  в
голову, что, возможно, профессор Антель симулирует  непонимание,  опасаясь
обезьян. Поэтому я попросил их отойти подальше и оставить нас наедине, что
они и сделали без малейших возражений. Когда обезьяны скрылись из виду,  я
обошел клетку, чтобы быть поближе к углу, в который забился  профессор,  и
снова заговорил с ним.
   - Метр, - умолял я его, - мне понятна ваша осторожность.  Я  знаю,  что
грозит людям Земли на этой планете. Но сейчас мы одни, клянусь вам, и  все
ваши испытания позади. Это я вам говорю, я, ваш спутник, ваш  ученик,  ваш
друг, Улисс Меру!
   Он снова отпрыгнул назад, испуганно глядя на  меня.  Весь  дрожа  и  не
зная, какими словами  его  убедить,  я  стоял  перед  клеткой,  когда  рот
профессора вдруг приоткрылся.
   Неужели мне все-таки удалось его уговорить? Я ждал затаив  дыхание.  Но
то, как он выразил  свои  чувства,  заставило  меня  содрогнуться.  Я  уже
сказал, что рот профессора приоткрылся, однако это  не  было  сознательным
движением человека, собирающегося заговорить. Из его горла вырвался  звук,
похожий на те, которые издают дикие люди этой планеты, чтобы выразить свое
удовлетворение или страх. Я оцепенел от ужаса,  а  в  клетке  передо  мной
стоял профессор Антель и, не шевеля губами, злобно улюлюкал.




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


1

   Ночь я провел беспокойно, проснулся рано, но долго ворочался в  постели
и  протирал  глаза,  пока  не  пришел  в  себя.  Вот  уже  месяц   я   вел
цивилизованный образ жизни, однако никак не мог к нему привыкнуть и каждое
утро просыпался в тревоге, потому что не слышал шороха соломы и не  ощущал
рядом с собой теплого тела Новы.
   Но вот я пробудился окончательно. Я занимал в институте одно из  лучших
помещений - обезьяны продемонстрировали свою щедрость. У меня были комната
с отдельной ванной, одежда, книги, телевизор. Я мог читать все  газеты,  я
был свободен, я мог выходить,  прогуливаться  по  улицам,  посещать  любые
зрелища и  представления.  Мое  появление  в  общественных  местах  всегда
вызывало  любопытство  публики,  однако  ажиотаж  первых  дней  начал  уже
утихать. Теперь  научным  руководителем  института  был  Корнелий.  Зайуса
уволили, впрочем, предоставив ему другой важный пост и наградив в утешение
еще одним орденом, а на его место  назначили  жениха  Зиры.  В  результате
произошло  омоложение  научных  кадров  и  значительное  увеличение  числа
ученых-шимпанзе, что сразу повысило  активность  во  всех  секторах.  Зира
стала ученым секретарем нового руководителя.
   Что касается меня, то теперь я участвовал в работах Корнелия уже не как
подопытный  кролик,  а  как  равноправный  сотрудник.  Надо  сказать,  что
Корнелий добился этого с немалым  трудом,  сломив  сопротивление  Большого
Совета. По-видимому, власти  до  сих  пор  никак  не  могли  признать  мою
истинную сущность и происхождение.
   Я  быстро  оделся,  вышел  из  своей  комнаты  и  направился  к  зданию
института, где некогда сам был пленником, к сектору Зиры, которым она  все
еще продолжала руководить, несмотря на свои новые обязанности. С  согласия
Корнелия я вел там систематические наблюдения над людьми.


   И вот я в зале с клетками, спокойно иду по проходу между ними как  один
из хозяев этой планеты. Надо ли говорить, что я захожу сюда часто, гораздо
чаще,  чем  это  необходимо  для  моей  исследовательской  работы?   Порой
обезьянье общество начинает меня утомлять, и здесь я  нахожу  своего  рода
убежище.
   Все пленники теперь меня прекрасно знают  и  слушаются  беспрекословно.
Делают ли они различие между мною, Зирой  и  сторожами-гориллами,  которые
приносят им еду? Сомневаюсь, но хотелось бы в это верить. Вот уже месяц  я
работаю с ними, однако мне все еще не удается научить их чему-нибудь более
сложному, чем обычные трюки,  доступные  любому  хорошо  выдрессированному
животному. И тем не менее я  инстинктивно  ощущаю,  что  они  способны  на
гораздо большее.
   Я пытаюсь научить их говорить. Это для меня вопрос  чести.  Разумеется,
пока ничего не выходит, то есть почти ничего: некоторым пленникам  удается
повторить за мной три-четыре односложных звука, но ведь это могут  и  наши
шимпанзе! Разумеется, это немного, однако я  не  отступаюсь.  Мне  придает
мужество настойчивость, с какой  пленники  стараются  теперь  поймать  мой
взгляд; глаза их за последнее время как-то изменились, и  мне  кажется,  я
улавливаю в них любопытство, отличное от звериного тупого недоумения.
   Я медленно обхожу все помещение, останавливаясь перед каждой клеткой. Я
разговариваю с пленниками, говорю с ними ласково,  терпеливо.  Теперь  они
привыкли к речи, к этим столь необычным в устах людей звукам. Похоже,  они
меня слушают. Я говорю по нескольку минут, затем  отказываюсь  от  фраз  и
произношу отдельные короткие  слова,  повторяю  их  неоднократно,  надеясь
услышать ответ. Вот пленник с трудом произносит один слог,  но  больше  от
него ничего  добиться  не  удается.  Он  быстро  устает,  отказывается  от
сверхчеловеческой задачи и падает  на  солому,  словно  после  целого  дня
изнурительной работы.  Я  вздыхаю  и  перехожу  к  следующему.  Наконец  я
добираюсь до клетки, где прозябает Нова, одинокая и печальная.  Во  всяком
случае, мне, человеку Земли, кажется, что она должна быть  печальна,  и  я
стараюсь отыскать это чувство на ее прекрасном и невыразительном лице.
   Я часто думаю о Нове. Мне трудно забыть проведенные с нею часы. Но я ни
разу больше не входил в ее клетку: меня удерживает  чувство  человеческого
достоинства. Ведь она не более чем животное! Теперь я  вращаюсь  в  высших
научных кругах, и подобное панибратство просто немыслимо.  Я  краснею  при
одной мысли о нашей недавней близости. С тех пор как я  перешел  в  другой
лагерь, я веду себя с Новой точно так же, как с ее сородичами, не позволяя
себе проявить к ней никаких дружеских чувств.
   Тем  не  менее  я  вынужден  признать,  что  она   представляет   собой
первоклассный подопытный экземпляр, и втайне радуюсь  этому.  Нова  делает
большие успехи, опережая остальных пленников.  При  моем  приближении  она
подходит к решетке, и лицо ее  искажается  гримасой,  которую  с  натяжкой
можно принять за  улыбку.  Прежде  чем  я  успеваю  заговорить,  она  сама
произносит с полдесятка выученных ею слогов. И явно  старается  произнести
их получше. Значит ли это,  что  она  способнее  других  от  природы?  Или
длительный контакт со мной развил ее способности и сделал восприимчивее  к
моим урокам? Последнее предположение мне нравится больше: оно льстит моему
тщеславию.
   Я произношу ее имя, потом свое, указывая пальцем то на нее, то на себя.
Она повторяет мой жест. Но вдруг я вижу, как лицо  ее  искажается  злобным
оскалом, и в то же мгновение слышу у себя за спиной тихий смех.
   Это  Зира  решила  беззлобно  подшутить  под  моими  усилиями,   а   ее
присутствие всегда приводит Нову в ярость. Вместе с Зирой пришел Корнелий.
Его весьма занимают  мои  опыты,  и  он  частенько  навещает  меня,  чтобы
осведомиться о результатах. Однако сегодня он явился с другой целью. Вид у
него чрезвычайно взволнованный.
   - Улисс, вам не хотелось бы совершить со мной небольшое путешествие?
   - Путешествие?
   - Это довольно далеко, почти на другой стороне планеты. Археологи нашли
там  развалины,  чрезвычайно  любопытные,  если  верить  их  отчетам.   Но
раскопками руководит орангутанг, и надеяться, что  он  сумеет  сделать  из
находок правильные выводы, не приходится. Они  столкнулись  с  потрясающей
загадкой - если ее разгадать, это  может  сыграть  решающую  роль  в  моих
исследованиях. Академия посылает меня в командировку,  и  я  полагаю,  что
ваше присутствие тоже будет весьма полезным.
   Я пока не понимаю, какой от меня  может  быть  прок,  но  соглашаюсь  с
радостью: мне давно уже хотелось повидать другие области Сороры.  Корнелий
приглашает меня к себе в кабинет для подробного разговора.
   Такой оборот дела приводит меня в восторг: по крайней мере не  придется
сегодня продолжать обход. А мне предстояло посетить еще одного пленника  -
профессора  Антеля.  Состояние  его  остается  прежним,  поэтому   о   его
освобождении пока не может быть и речи.
   Тем не менее по моей просьбе Антеля поместили в  отдельную  и  довольно
удобную палату. Посещать его для меня - тяжкий долг. Он не поддается ни на
просьбы, ни на уговоры и ведет себя как самое настоящее животное.



2

   Мы отправились неделю спустя. Зира полетела с нами, но через  несколько
дней она должна была вернуться, чтобы в  отсутствие  Корнелия  следить  за
работой института.  Сам  же  Корнелий  рассчитывал  задержаться  на  месте
раскопок гораздо дольше, разумеется, если находки  окажутся  действительно
интересными.
   Нам предоставили специальный самолет, весьма  похожий  на  наши  первые
реактивные  самолеты,  но  гораздо  более  комфортабельный,  с   отдельным
маленьким салоном, куда снаружи не проникало ни звука  и  где  можно  было
спокойно разговаривать. Там я и встретился с Зирой.
   Я  был  счастлив,  что  отправился  в  это  путешествие.  С  обезьяньим
обществом я уже достаточно освоился, поэтому нисколько не  удивился  и  не
испугался, увидев за штурвалом  нашего  лайнера  пилота-шимпанзе.  Гораздо
больше меня занимали расстилавшийся внизу пейзаж  и  великолепное  зрелище
восхода Бетельгейзе. Мы летели на высоте  примерно  десяти  тысяч  метров.
Воздух  был  удивительно  прозрачен,  и  гигантская  звезда  вставала  над
горизонтом, как наше солнце, видимое в мощную  подзорную  трубу.  Зира  не
уставала им восхищаться.
   - Скажи,  бывают  у  вас  на  Земле  такие  же  прекрасные  восходы?  -
спрашивала она. - Может ли твое солнце сравниться красотою с нашим?
   Я отвечал ей, что Солнце не такое красное и большое,  как  Бетельгейзе,
но мы им вполне довольны. Зато наша Луна гораздо  больше  и  ярче  ночного
светила Сороры.
   Мы веселились, словно школьники, отпущенные на каникулы, и  я  шутил  с
Зирой, как со старой доброй знакомой. И когда через несколько минут к  нам
присоединился Корнелий, я чуть ли не  обиделся  на  него  за  то,  что  он
помешал нашей болтовне. Корнелий  был  озабочен.  Впрочем,  все  последнее
время он  заметно  нервничал.  Чтобы  довести  до  конца  предпринятые  им
изыскания, ему приходилось работать невероятно много, и порой он  пропадал
у себя в лаборатории по целым дням. О своей работе он не говорил никому, и
даже Зира, как мне кажется, знала о  ней  не  больше  меня.  Мне  же  было
известно только, что его волновала проблема происхождения  обезьян  и  что
взгляды ученого-шимпанзе все более и более расходились  с  общепризнанными
теориями. В то утро Корнелий впервые познакомил меня с  некоторыми  своими
соображениями, и я понял, почему моя скромная личность разумного  человека
представляет для него такую огромную ценность. Он начал с того, о  чем  мы
беседовали и спорили уже тысячи раз.
   - Вы мне говорили, Улисс, что у  вас  на  Земле  обезьяны  -  настоящие
животные, не  так  ли?  И  что,  напротив,  люди  достигли  такого  уровня
цивилизации, который равен нашему, а во  многом  даже  превышает  его?  Не
бойтесь меня оскорбить: для ученого истина дороже самолюбия.
   - Да, во  многом  мы  вас  обогнали,  это  несомненно.  И  лучшее  тому
доказательство - мое присутствие  на  Сороре.  Вы  же,  мне  кажется,  еще
находитесь в этом отношении на стадии...
   - Знаю, знаю, - устало прервал меня  Корнелий.  -  И  об  этом  мы  уже
говорили. Мы только проникаем в области, которые для  вас  перестали  быть
тайной несколько столетий назад... И в этом  отношении  меня  тревожат  не
одни ваши рассказы,  -  продолжал  он,  нервно  расхаживая  по  маленькому
салону. - Вот уже долгое время меня преследует одна страшная  мысль,  даже
не мысль, а догадка, но подтверждаемая некоторыми конкретными фактами. Мне
кажется, что эти тайны мироздания  уже  были  разгаданы  здесь,  на  нашей
планете, в далеком прошлом другими разумными существами.
   Я мог бы ему ответить, что это впечатление, будто совершаешь уже кем-то
когда-то сделанное открытие, возникало у многих ученых Земли. Может  быть,
это чувство вообще является универсальным, и, может быть,  именно  на  нем
зиждется представление о существовании бога. Но я не решился его прервать.
Он был весь во власти еще не оформившейся  смутной  мысли  и  выражался  с
большой осторожностью.
   - ...Другими разумными, - задумчиво повторил Корнелий.  -  И  возможно,
что это были вовсе не...
   Неожиданно он умолк. У него был страдальческий  вид,  как  у  человека,
который ощупью приближается к истине, невыносимой и неприемлемой  для  его
сознания.
   - Вы мне говорили также, что обезьяны  у  вас  обладают  высокоразвитым
подражательным инстинктом, не правда ли?
   - Они подражают нам буквально во всем, то есть, я хочу сказать, во всех
действиях, не требующих осмысленного подхода. Это в них так  развито,  что
глагол "обезьянничать" стал у нас синонимом глагола "подражать".
   - Зира, - пробормотал Корнелий убитым тоном, - не кажется ли тебе,  что
нам тоже свойствен этот дух "обезьянничанья"?
   И, не дав ей возможности вымолвить  слова  в  защиту  своих  сородичей,
Корнелий взволнованно продолжал:
   - Это начинается с раннего  детства.  Все  наше  обучение  основано  на
подражании.
   - Но ты же знаешь, это орангутанги...
   - Да, все дело в  них,  потому  что  они  воспитывают  молодежь  своими
книгами.  Они  заставляют  ребенка-обезьяну  повторять  все  ошибки  наших
предков. Этим и  объясняется  медлительность  нашего  прогресса.  Вот  уже
десять тысяч лет мы остаемся все такими же и топчемся на месте!
   Здесь  следует  сказать  несколько  слов  о   медлительности   развития
обезьяньей цивилизации. Меня это поразило, когда я изучал их историю, и  в
этом я увидел основное отличие обезьян от людей.  Правда,  и  у  нас  были
периоды  почти  полного  застоя.  У  нас  тоже  были   свои   орангутанги,
составлявшие идиотские программы,  оглуплявшие  молодежь,  и  это  длилось
довольно долго.
   Но не так долго, как у обезьян, а главное,  совсем  на  другой  ступени
эволюции. Темный период  застоя,  на  который  жаловался  ученый-шимпанзе,
затянулся здесь на десять тысячелетий. За это время ни в одной области  не
произошло  сколько-нибудь  заметных  сдвигов,  разве  что   за   последние
десятилетия. Но самое любопытное во всем этом для меня  было  то,  что  их
первые легенды,  первые  летописцы,  первые  воспоминания  рассказывают  о
высокоразвитой  цивилизации,  по  сути  своей  мало  чем  отличающейся  от
современной.     Древние     документы     десятитысячелетней     давности
свидетельствуют, что общая сумма знаний и достижения  тех  далеких  времен
были вполне сравнимы с сегодняшними знаниями и достижениями. Но о том, что
было еще раньше, не сохранилось ни записей, ни устных преданий, ни  одного
даже  памятника  -  полный  мрак  и  пустота!  Короче,   создается   такое
впечатление, будто обезьянья цивилизация чудесным образом  возникла  сразу
десять тысяч лет назад и с тех пор почти не изменялась.  Средняя  обезьяна
находила это в порядке вещей и ни над чем не задумывалась. Однако пытливые
умы, такие, как Корнелий, не могли примириться с существованием этой тайны
и мучительно пытались в нее проникнуть.
   - Но ведь есть же обезьяны, способные к  созидательному  творчеству,  -
запротестовала Зира.
   - Да, появились, - согласился Корнелий, - особенно за  последние  годы.
Со временем мысль может воплотиться в действие. Так оно и должно быть, ибо
таков естественный ход эволюции... Но то, чего  я  хочу,  Зира,  то,  чего
страстно добиваюсь, - это узнать, как все началось!.. Сегодня мне  уже  не
кажется столь невероятной мысль, что в основе всей нашей цивилизации лежит
простое подражание.
   - Подражание чему? Или кому?
   Но тут Корнелий замкнулся и опустил глаза, словно сожалея,  что  сказал
слишком много.
   - Я еще не сделал окончательных выводов, - проговорил он наконец. - Мне
нужны доказательства. Может быть,  мы  найдем  их  в  руинах  погребенного
города. Согласно отчетам он существовал  не  десять  тысяч  лет  назад,  а
много-много раньше, в эпоху, о которой мы не знаем ничего.



3

   Корнелий умолк: казалось, ему было трудно говорить на эту тему, но и то
немногое,  что  я  успел  понять  из  его  рассуждений,  взволновало  меня
необычайно. Археологи открыли в пустыне множество строений,  целый  город,
погребенный под толстым слоем песка. К сожалению, от  него  остались  одни
развалины, но эти развалины - я чувствовал - хранили удивительную тайну, и
я поклялся в нее проникнуть. В этом не было ничего невозможного для  того,
кто  умеет  наблюдать  и  сопоставлять,  однако  орангутанг,  руководивший
раскопками, такими качествами  явно  не  обладал.  Он  принял  Корнелия  с
должным почтением к его высокому рангу и в то же время  с  еле  скрываемым
презрением к его молодости и необычным идеям,  которые  по  неосторожности
тот иногда высказывал.


   Нужно обладать поистине ангельским  терпением,  чтобы  вести  раскопки,
увязая на каждом шагу в песке,  среди  камней,  рассыпающихся  в  прах  от
малейшего прикосновения. Но мы занимаемся этим вот уже скоро  месяц.  Зира
давно улетела, однако Корнелий все еще упорствует. Он работает с такой  же
страстью, как и я, ибо тоже уверен, что именно здесь, среди  этих  древних
руин, таится ответ на великую загадку истории, которая его мучит.
   Меня не перестает поражать  обширность  его  знаний.  Прежде  всего  он
захотел сам установить возраст города. В таких случаях обезьяны пользуются
методами, похожими на наши, сравнивая геологические данные с  результатами
химических и структурных анализов. Проделав всю эту работу самостоятельно,
Корнелий должен  был  согласиться  с  мнением  официальных  ученых:  город
действительно очень-очень старый. Он существует гораздо более десяти тысяч
лет, то есть представляет собой уникальный памятник,  способный  доказать,
что нынешняя обезьянья цивилизация не возникла на пустом месте, из ничего,
каким-то сверхъестественным образом.
   Что-то  уже  существовало  на  Сороре  задолго   до   начала   нынешней
исторической эпохи. Но что?
   Прошел месяц лихорадочных  поисков  и  исследований  и  не  принес  нам
ничего, кроме разочарований. Похоже было,  что  даже  этот  доисторический
город мало чем отличался от сегодняшних городов. Мы нашли развалины домов,
остатки промышленных сооружений, свидетельствующих о том,  что  у  древних
обитателей города были  автомашины  и  самолеты,  как  теперь  у  обезьян.
Следовательно, разумная жизнь зародилась гораздо раньше, во тьме веков. Но
это было явно не то, чего искал Корнелий, и совсем не то,  чего  о