й.  Что  же  касается
профессора Антеля, то он давно уже спал, сломленный усталостью.
   Я замешкался, стараясь получше устроить свое ложе. Нова  продолжала  за
мной наблюдать со стороны. Когда я тоже, наконец,  улегся  в  гнезде,  она
сначала  заколебалась,  но  затем  подошла  ко  мне  неуверенными  мелкими
шажками. Я замер, боясь ее испугать. И вот она улеглась со мной  рядом.  Я
лежал не шевелясь. В конце концов она доверчиво прижалась ко мне, и теперь
мы ничем не отличались от остальных устроившихся  на  ночь  парочек  этого
странного племени. Но в то время, несмотря на все очарование  Новы,  я  не
мог на нее смотреть как на женщину. Да и вела  она  себя  словно  ласковое
домашнее животное, которому хочется согреться рядом с хозяином.  Мне  тоже
была  приятна  теплота  ее  тела,  но  никакого  желания  она  во  мне  не
возбуждала. В конце концов я так и заснул в  том  же  неловком  положении,
прижавшись к этому поразительно красивому и невероятно глупому существу. Я
был так  измучен,  что  едва  удостоил  взглядом  даже  выглянувший  из-за
деревьев ночной спутник Сороры,  менее  крупный,  чем  наша  Луна,  однако
заливший джунгли довольно ярким желтоватым сиянием.



8

   Я проснулся, когда небо в просветах между ветвями уже побледнело.  Нова
еще спала. Я безмолвно залюбовался  ею,  но,  вспомнив,  как  жестоко  она
обошлась с нашей бедной обезьянкой, только вздохнул. Мало того - все  наши
несчастья начались из-за этой красавицы. Ведь это она сообщила о нас своим
соплеменникам! Но я не мог на нее злиться, покоренный гармоничной красотой
ее тела.
   Внезапно Нова зашевелилась и подняла голову. Ужас мелькнул в ее глазах,
я почувствовал, как все мускулы ее напряглись.  Однако  моя  неподвижность
успокоила Нову, и постепенно  лицо  ее  смягчилось.  Видимо,  она  кое-что
помнила. И впервые ей удалось на мгновение выдержать  мой  взгляд.  Я  это
расценил как  личную  победу  и,  совершенно  позабыв,  какое  впечатление
производят на людей Сороры земные выражения дружелюбия, улыбнулся Нове.
   К счастью, на сей раз реакция ее оказалась  не  столь  бурной.  Девушка
задрожала  и  вся  напряглась,  словно  перед  прыжком,  однако   осталась
неподвижной.  Ободренный  успехом,  я  улыбнулся  еще  шире.   Она   снова
вздрогнула, но потом успокоилась, и под конец лицо ее не выражало  ничего,
кроме безмерного удивления. Неужели мне удалось ее приручить?  Осмелев,  я
положил ей руку на плечо. Дрожь пробежала по ее телу, но  она  по-прежнему
не шевелилась. Успех опьянил меня, однако я пришел в совершенный  восторг,
когда заметил, что Нова пытается мне подражать.
   Да, это было именно так! Она _старалась_ улыбнуться! О том, какого  это
ей стоило труда, я догадался, заметив, как судорожно  сокращаются  мускулы
ее прелестного лица. Она сделала несколько попыток, но в результате сумела
состроить только некое подобие  болезненной  гримаски.  В  ее  мучительных
усилиях передать  такое  простое,  но  для  нее  недоступное  человеческое
выражение было что-то глубоко волнующее. Я вдруг почувствовал, как во  мне
все перевернулось и душу мою захлестнула волна жалости, словно передо мной
был прекрасный, но неполноценный ребенок-калека. Я ласково сжал ее  плечо,
склонился к ней, легко коснулся ее губ... В ответ она  потерлась  носом  о
мой нос и лизнула меня в щеку.
   В совершенной растерянности я не знал, что  дальше  делать.  На  всякий
случай я повторил ее жест, хотя  у  меня  это  вышло  не  очень  ловко.  В
конечном счете мы были здесь пришельцами, чужаками,  значит  нам  придется
перенимать обычаи великой планетной  системы  Бетельгейзе.  Нова  казалась
удовлетворенной, но дальше этого наше сближение не пошло. Опасаясь, как бы
мои  земные  манеры  не  привели  меня  к  какому-нибудь  непростительному
промаху, я мучительно раздумывал, что бы еще предпринять, когда  ужасающий
грохот и звон заставили нас мгновенно вскочить на ноги.
   Ошеломленные, мы стояли в лучах восхода рядом с двумя моими товарищами,
о которых я едва не позабыл, как  самый  последний  эгоист.  Нова,  словно
обезумев, заметалась из стороны в сторону. Впрочем,  я  сразу  понял,  что
этот грохот был страшной неожиданностью не только для нас, но и  для  всех
лесных жителей. Люди выпрыгивали из своих  гнезд  и  беспорядочной  толпой
носились туда и сюда по поляне. И это уже не было игрой, как  накануне:  в
их криках звучал непомерный ужас.
   От этого грохота, внезапно разорвавшего тишину джунглей, кровь стыла  в
жилах. Однако  я  чувствовал,  что  лесные  люди  прекрасно  понимают  его
значение и что их страшит не он сам,  а  приближение  какой-то  совершенно
определенной опасности. Шум нарастал. Это была жуткая какофония, в которой
смешались глухой рокот барабанов, резкий лязг и звон, словно от  ударов  в
кастрюли, крики. Больше всего нас поразили эти крики, потому что, хотя  мы
и не понимали ни слова неведомого  нам  языка,  голоса  были,  несомненно,
человеческими.
   Восходящая Бетельгейзе озаряла нелепую  и  страшную  сцену:  по  лесной
поляне во всех направлениях метались мужчины, женщины, дети,  сталкивались
между собой, падали и снова вскакивали, некоторые карабкались на  деревья,
словно пытаясь там спрятаться. Тем не менее вскоре несколько более пожилых
мужчин,  овладев  собой,  остановились  и   начали   прислушиваться.   Шум
приближался довольно медленно. Он доносился с той стороны, где лесная чаща
была особенно густой, и, казалось,  исходил  из  ряда  источников,  широко
растянутых в одну линию. Все это напоминало  большую  облаву,  когда  цепь
загонщиков старается шумом и криками вспугнуть дичь.
   По-видимому,  старейшины  племени  приняли  какое-то  решение.  Издавая
отрывистое повизгивание, которое, несомненно, означало определенный сигнал
или приказ, они  устремились  в  сторону,  противоположную  надвигающемуся
грохоту. Остальные последовали за  ними,  и  мы  увидели,  как  все  племя
ломится сквозь кусты, словно стадо вспугнутых оленей. Нова бросилась к нам
- вернее, как мне показалось, ко мне. Жалобный стон вырвался  из  ее  рта,
стон, похожий на отчаянный призыв, затем она прыгнула в чащу и скрылась из
глаз.
   Шум становился все громче, и мне уже чудился треск сучьев под  тяжелыми
сапогами.  Признаюсь,  я  тоже  потерял  голову.  Благоразумнее  было  бы,
конечно, остаться  на  месте  и  встретить  новых  представителей  Сороры,
которые перекликались явно человеческими голосами, - с каждой секундой это
становилось все очевиднее. Но после всех испытаний, выпавших на нашу долю,
этот звон, грохот и крики действовали мне на нервы. Панический страх  Новы
и ее сородичей захватил и меня. Я не мог ни думать, ни рассуждать, я  даже
не посоветовался со  своими  товарищами,  а  просто  бросился  в  кусты  и
помчался следом за юной красавицей.
   Так я пробежал несколько сот метров,  но  девушку  не  догнал.  Зато  я
заметил, что только Артур Левэн следует за мной:  видимо,  для  профессора
Антеля в его возрасте  такая  гонка  была  не  под  силу.  Молодой  физик,
задыхаясь, поравнялся со мной. Мы  взглянули  друг  на  друга,  сгорая  от
стыда. Я уже хотел было предложить Левэну вернуться или  по  крайней  мере
подождать нашего шефа, как  вдруг  совершенно  иные  звуки  заставили  нас
буквально подскочить.
   Теперь-то я не мог ошибиться.  В  джунглях  гремели  выстрелы  -  один,
второй, потом еще и еще с  неравными  паузами,  иногда  одиночные,  иногда
сдвоенные, до ужаса напоминая дублеты  наших  охотников.  Стреляли  где-то
впереди, в той стороне, куда устремились беглецы. Но пока мы  раздумывали,
цепь загонщиков приблизилась к нам, приблизилась  почти  вплотную,  и  нас
вновь охватила паника. Не  знаю  почему,  стрельба  показалась  мне  менее
опасной, во всяком случае более знакомой и не  столь  страшной,  чем  этот
адский концерт. Не рассуждая, я вновь бросился бежать,  стараясь,  однако,
избегать открытых мест  и  двигаться  как  можно  бесшумнее.  Артур  Левэн
последовал за мной.
   Так мы добежали до того места, где раздавались выстрелы. Я остановился,
потом начал пробираться дальше еще осторожнее, чуть ли не на четвереньках.
Мой товарищ не отставал от меня. Мы  вскарабкались  по  склону  невысокого
холма и залегли почти на самой его вершине, чтобы перевести  дух.  Впереди
росло всего несколько деревьев да полоса  кустарника.  Последние  метры  я
преодолел ползком, выглянул из кустов и... замер, словно оглушенный, не  в
силах  шевельнуться.  Зрелище,  представшее  моим  глазам,  было   слишком
невероятным, непосильным для жалкого человеческого рассудка.



9

   В том, что я увидел, было немало странных и даже страшных подробностей,
но сначала все мое внимание приковало к себе одно существо, которое стояло
неподвижно шагах в тридцати от нас и смотрело в нашу сторону.
   Я едва не вскрикнул от изумления. Да, да, несмотря на панику,  несмотря
на весь трагизм нашего положения - ведь мы очутились между  загонщиками  и
стрелками,  -  беспредельное  удивление  подавило  во  мне  все  остальные
чувства, когда я увидел создание, подстерегавшее дичь из засады.  Ибо  это
была обезьяна, горилла огромного роста! Тщетно я твердил себе, что, должно
быть, сошел с ума, - в  своем  определении  я  не  мог  ошибиться.  Однако
встреча с гориллой даже на Сороре сама по себе не представляла  бы  ничего
сверхневероятного. Меня гораздо больше поразило то, что эта  горилла  была
прилично одета, совсем как человек, а главное - явно  чувствовала  себя  в
одежде свободно и естественно. Именно эта естественность  и  произвела  на
меня такое ошеломляющее впечатление. С первого же  взгляда  я  понял,  что
обезьяна не была кем-то специально наряжена. Одежда была привычна для нее,
точно так же, как нагота для Новы и ее соплеменников.
   Горилла носила такой же костюм, как мы с вами, я хочу сказать, как наши
охотники,  приглашенные  на  одну  из  тех  грандиозных   облав,   которые
устраиваются  у  нас  для  послов  и  других  важных  персон   по   случаю
официального открытия охотничьего сезона. Ее  коричневая  куртка  казалась
сшитой в лучшем парижском ателье, а под ней  виднелась  рубаха  в  крупную
клетку, какие обычно носят наши  спортсмены.  Слегка  расширяющиеся  книзу
бриджи были заправлены в гетры. Но  на  этом  сходство  кончалось:  вместо
ботинок горилла была обута в пару толстых черных перчаток.
   И это была  именно  горилла,  я  видел!  Из  воротника  рубахи  торчала
заросшая  черной  шерстью  уродливая  голова  с   остроконечным   черепом,
приплюснутым носом и  огромными  обезьяньими  челюстями.  Горилла  стояла,
слегка наклонившись вперед,  в  типичной  позе  охотника,  подстерегающего
добычу, и ее длинные руки сжимали ружье.  Она  притаилась  точно  напротив
меня, по другую сторону  широкой  просеки,  к  которой  приближалась  цепь
загонщиков.
   Внезапно горилла насторожилась. Я тоже услышал  в  кустах  чуть  правее
себя легкий шорох. Горилла повернула голову, одновременно поднимая  ружье,
чтобы сразу  прицелиться.  С  вершины  холма  я  заметил,  как  колеблется
кустарник, сквозь который продирался наугад один из беглецов. Мне хотелось
крикнуть, предостеречь его, настолько очевидны были намерения обезьяны. Но
я не смог, да и не  успел:  человек  уже  выскочил  на  открытое  место  с
быстротой оленя. Выстрел настиг его, когда он  был  на  середине  просеки.
Человек подпрыгнул, упал, забился в конвульсиях и испустил дух.
   Но я не сразу обратил  взгляд  на  убитого  -  все  мое  внимание  было
поглощено гориллой. Я пристально следил за ней с того мгновения, когда она
услышала шорох, и был поражен богатством ее мимики: сначала морда  гориллы
выражала  напряженное  ожидание  охотника,  подстерегающего  дичь,   затем
жестокую радость от удачного выстрела, и самым удивительным во  всем  этом
было то, что она выражала свои чувства чисто  _по-человечески_.  Это  меня
потрясло больше всего! В глазах уродливой гориллы светился разум,  который
полностью отсутствовал у людей Сороры.
   Впрочем, чувство опасности, угрожавшей мне самому,  быстро  возобладало
над удивлением. Выстрел заставил меня снова взглянуть на жертву, и я  стал
свидетелем ее страшной агонии. Затем я с ужасом заметил, что  вся  просека
усеяна  человеческими   телами.   Последние   мои   иллюзии   относительно
происходящего рассеялись. Шагах в ста от первой гориллы я  увидел  вторую,
одетую точно так же. Вне всяких сомнений, это была облава,  фантастическая
облава, в которой охотниками были обезьяны,  расставленные  по  номерам  с
одинаковыми интервалами, а дичью - люди, во всем похожие на нас, мужчины и
женщины, чьи обнаженные тела, простреленные, скорченные, застывшие в самых
диких позах, валялись на окровавленной земле. И я сам, увы,  участвовал  в
облаве... в качестве дичи!
   Не выдержав этого ужаса, я отвел  взгляд  от  просеки.  Лучше  уж  было
смотреть  на  карикатуру,  и  я  снова   стал   наблюдать   за   гориллой,
преграждавшей мне путь. Она повернулась, и я увидел за  ее  спиной  другую
обезьяну, которая стояла позади, как слуга возле своего хозяина.  Это  был
шимпанзе,  шимпанзе  маленького  роста,  по-видимому,  еще  молодой,   но,
клянусь, обыкновенный шимпанзе! Одет он был, правда, не  столь  изысканно,
как горилла, - в простую рубаху и брюки, но тем не менее ловко  справлялся
со своим делом. Его роль сразу стала мне понятна, когда горилла  протянула
маленькому шимпанзе ружье, а тот подал ей  другое,  заряженное.  Затем  он
быстро достал из патронташа патроны, сверкнувшие под  лучами  Бетельгейзе,
и,   перезарядив   первое   ружье,   снова   занял   свое   место   позади
гориллы-стрелка.
   Все эти впечатления обрушились на меня в мгновение ока.  Я  пытался  их
проанализировать, осмыслить, но на это у меня не было времени. Артур Левэн
лежал рядом со мной, оцепенев от  страха,  и  ничем  не  мог  мне  помочь.
Опасность возрастала с  каждой  секундой.  Цепь  загонщиков  приближалась.
Поднятые ими шум и крик  становились  невыносимыми.  Мы  были  оглушены  и
охвачены паникой, как  дикие  звери,  как  эти  несчастные  люди,  которые
пробегали мимо нас. Племя оказалось гораздо многочисленнее, чем  я  думал,
потому что мужчины и женщины  все  еще  выскакивали  на  просеку,  где  их
подстерегала ужасная смерть.
   Впрочем, не всех. Пытаясь сохранить хладнокровие, я наблюдал с  вершины
холма за поведением беглецов. Большинство, обезумев  от  страха,  с  шумом
ломилось прямо через кусты, предупреждая таким  образом  обезьян,  которые
расстреливали людей в упор. Однако другие вели  себя  гораздо  осторожнее,
как старые кабаны-секачи, уже побывавшие во многих облавах  и  научившиеся
всяким хитростям. Эти беглецы неслышно подбирались к просеке и замирали  в
чаще,  выжидая,  когда  ближайший  охотник  отвернется.  Едва   что-нибудь
отвлекало  гориллу,  они  вскакивали  из  кустов  и  мгновенно  пересекали
смертоносную зону. Многим  удавалось  благополучно  перебежать  просеку  и
нырнуть в спасительные заросли на другой стороне.
   Возможно, это был наш единственный шанс на спасение.  Я  сделал  Левэну
знак следовать за собой и пополз к последним кустам перед просекой.  Когда
мы  добрались  до  них,  меня   вдруг   охватило   совершенно   неуместное
негодование. Как, я, человек, буду прибегать ко всяческим  уловкам,  чтобы
перехитрить обезьяну? Это ниже моего достоинства! Я должен просто встать и
отлупить палкой этих взбесившихся животных. Однако нарастающий шум  облавы
мигом избавил меня от идиотского самомнения.
   Охота завершалась, и грохот стоял адский. Загонщики были уже у  нас  за
спиной. Одного из них я успел разглядеть сквозь листву. Это была  огромная
горилла, которая вопила и  улюлюкала  во  все  горло,  стуча  дубинкой  по
стволам   деревьев.   Мне   она   показалась   в   десять   раз   страшнее
горилл-охотников. Левэн весь затрясся, щелкая зубами, а я затаил  дыхание,
выжидая благоприятного момента для решительного броска.
   И тут мой несчастный товарищ, сам того не сознавая, спас меня, но какой
ценой! Совершенно потеряв голову, Левэн  вскочил  и  бросился  бежать,  не
разбирая дороги. Он появился на  открытом  пространстве  прямо  под  дулом
ружья ближайшего стрелка. Далеко  уйти  ему  не  удалось.  Выстрел  словно
переломил его надвое, и Левэн свалился рядом с трупами остальных беглецов,
усеявших всю просеку. У меня не было времени его оплакивать, да это ему бы
и не помогло. Сжавшись в комок, я  ждал,  чтобы  горилла  протянула  ружье
своему слуге. Едва она это сделала, я, в свою очередь, выскочил из  кустов
и бросился через просеку. Словно во сне, я видел,  как  горилла  торопливо
схватила заряженное ружье, но я уже  нырнул  в  заросли,  прежде  чем  она
успела  прицелиться.  До  моих  ушей  донесся  ее  возглас,   похожий   на
ругательство, однако я не стал терять времени на размышления об этой новой
несуразице.
   Итак, я выиграл. Меня переполняли восторг и гордость,  целительные  для
моего уязвленного самолюбия. Я продолжал бежать со всех ног, стараясь  как
можно  быстрей  уйти  подальше  от  места  кровавой  бойни.  Вскоре  крики
загонщиков за моей спиной смолкли. Я был спасен.
   Спасен? Увы, я недооценил коварство обезьян Сороры! Не пробежав  и  ста
метров, я споткнулся и с размаху налетел на какое-то препятствие,  скрытое
в зарослях кустарника. Это препятствие  оказалось  растянутой  над  землей
сетью с крупными ячейками и кошелями, в одном из которых я запутался. Увы,
я был не одинок! Сеть перекрывала довольно широкую полосу леса,  и  в  ней
барахталось  множество  пленников,  избежавших   расстрела   на   просеке.
Отчаянные  рывки  сети  и  злобный   визг   справа   и   слева   от   меня
свидетельствовали об их тщетных усилиях вырваться на свободу.
   Звериная, слепая  ярость  овладела  мной,  когда  я  почувствовал,  что
попался  в  ловушку,  ярость,  настолько  необоримая,  что  я   забыл   об
осторожности и утратил всякую способность соображать. Словно  обезумев,  я
делал как раз то, чего по здравому разумению нельзя было делать,  то  есть
барахтался и  отбивался  от  сети,  пока  совершенно  не  запутался.  Дело
кончилось тем, что я вообще больше не  мог  шевельнуться.  Мне  оставалось
только прислушиваться и, затаившись, ждать  прихода  обезьян,  от  которых
зависела моя жизнь.



10

   Смертельный ужас охватил меня, когда я увидел приближающихся охотников.
Мне казалось, что они сейчас же приступят к уничтожению пленников: ведь  я
уже был свидетелем их невероятной жестокости.
   Впереди шли стрелки - все гориллы. Тут я заметил, что они безоружны,  и
в душе моей затеплилась надежда. За стрелками следовали  загонщики,  среди
которых, помимо  горилл,  было  примерно  такое  же  количество  шимпанзе.
Гориллы-стрелки держались по-хозяйски, словно  истинные  аристократы;  они
были в  превосходном  настроении  и,  видимо,  не  питали  никаких  дурных
намерений.
   Поистине надо привыкнуть, как я, ко всем парадоксам этой планеты, чтобы
написать подобную фразу, не задумываясь над ее нелепостью! И тем не  менее
так оно и было на самом деле: гориллы выглядели настоящими  аристократами.
Они весело  переговаривались  на  непонятном,  но  вполне  членораздельном
языке, мимика их выражала  все  оттенки  человеческих  чувств,  которые  я
тщетно пытался отыскать на лице Новы. Увы, я  не  знал  даже,  что  с  ней
стало! При одном воспоминании о кровавой просеке  меня  охватывала  дрожь.
Теперь-то  я  понимал,  почему  Нова  так  взволновалась,  увидев   нашего
маленького шимпанзе. Здесь, на Сороре, люди и обезьяны свирепо  ненавидели
друг друга. Чтобы в этом убедиться, достаточно было посмотреть, как  ведут
себя пленники при виде приближающихся охотников. Они судорожно  дергались,
подпрыгивая на четвереньках, бешено скрежетали зубами  и  с  пеной  у  рта
грызли веревки сети.
   Не обращая внимания на всю эту суматоху, гориллы-охотники  -  я  поймал
себя на том, что невольно называю  их  господами,