Александр Беляев
   ЧЕЛОВЕК, НАШЕДШИЙ СВОЕ ЛИЦО

   OCR Палек, 1998 г.

   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

   ДРАМА МЕЙСТЕРЗИНГЕРА

   Снежная равнина. Истомленные собаки тянут нарты. Собак погоняет каюр,
но и он спотыкается от усталости. На  нартах  лежит  человек,  бессильно
свесив голову. Каюр падает Собаки останавливаются и, как по команде, ло-
жатся на снег.
   Рядом со снежной равниной растут кактусы. В тени зеленых каштанов  по
тротуару идет маленький человек, почти карлик, в отлично  сшитом  летнем
фланелевом костюме и шляпе-панаме с широкими полями. Он не может не  ви-
деть драмы в снежной пустыне, но равнодушно проходит мимо.
   Снежная равнина кончилась. Пустырь.  За  ним  пески,  пальмы,  оазис.
Здесь тоже происходит какая-то драма. Бедуин-наездник подхватывает  кра-
сивую девушку в европейском костюме, перекидывает через седло и  пускает
в карьер своего скакуна. Девушка кричит, простирает  руки,  бьется  Нес-
колько европейцев бросаются к лошадям и пускаются в погоню...
   Маленький человек рассеянным взглядом окидывает оазис, бедуина, пого-
ню и шагает дальше, комично выбрасывая ноги вперед.
   За пустыней - набережная. Идет погрузка большого океанского парохода.
Дымят четыре низких, наклоненных назад трубы Завывает сирена. На сходнях
подымается свалка. Кого-то поймали. Кто-то вырывается, падает вниз.
   Снова пустырь. За ним скалы. Гордо возвышается  средневековый  замок,
окруженный валами, рвами, наполненными водой. На подъемном мосту рыцарь,
подъехавший к замку. Он требует, чтобы ему  открыли  ворота.  На  башнях
стоят люди. Вдруг подъемный мост начинает подниматься. Испуганная лошадь
мечется, пытается спрыгнуть с моста...
   Не досмотрев, удастся ли ей это, или же она вместе со всадником попа-
дет в ловушку, маленький человек отводит взгляд  и  со  скучающим  видом
ворчит себе под нос:
   - Везде и всюду одно и то же... Тоска!
   И он еще выше подбрасывает ноги, шагая по гладкому тротуару.
   Здесь же, по асфальтовой дороге, течет беспрерывный  поток  автомоби-
лей, белых, синих, голубых, золотистых, как жужелица, блестящих  лимузи-
нов последней модели и стареньких фордов. Люди, которые едут в автомоби-
лях и идут по тротуарам, с таким же равнодушием смотрят на снежные  пус-
тыни, оазисы, океанские пароходы, средневековые замки, как  и  маленький
человек.
   Их гораздо больше интересует сам маленький человек. К нему  поворачи-
ваются все головы идущих и едущих.  Завидев  маленького  человека,  люди
многозначительно переглядываются. И на их лицах появляются улыбки,  а  в
глазах - величайший интерес, какой бывает лишь у  посетителей  зоопарка,
когда они видят необычайно экзотическое животное. И вместе  с  тем  люди
проявляют к маленькому человеку почтительное уважение. Знакомые незамет-
но толкают друг друга локтем и тихо говорят:
   - Смотри! Престо! Антонио Престо!
   - Да, как мало весит и как много стоит!
   - Говорят, его капитал равняется ста миллионам долларов.
   - Больше трехсот.
   - А ведь он еще так молод, счастливец!
   - Почему он не в автомобиле? Ведь у него одна из лучших машин в мире.
По особому заказу.
   - Это его обычная утренняя прогулка. Автомобиль следует за ним.
   А маленький человек продолжает спокойно идти вперед,  стараясь  ничем
не отличаться от других, не обращать на себя внимания. Но это ему удает-
ся не лучше, чем слону, который шествует среди толпы  зевак.  Необычайна
его фигура, необычайны жесты, мимика. Каждое его движение вызывает улыб-
ку, смех. Весь он - живое олицетворение смешного. Еще ребенком он  вызы-
вал смех у окружающих. Он мог быть весел, грустен,  задумчив,  мог  сер-
диться и негодовать, - результат был один: люди  смеялись.  Сначала  это
раздражало его, но впоследствии он привык. Что  же  делать?  Такова  его
внешность.
   Он был почти карликом, имел непомерно длинное туловище, короткие  но-
ги, длинные руки взрослого человека, достигавшие колен. Его большая  го-
лова, широкая в верхней части и узкая в нижней, сохранила черты детского
строения. Особенно смешон был его мясистый нос, глубоко запавший в пере-
носице. Кончик носа загибался вверх, как турецкая туфля. Этот нос  обла-
дал необычайной подвижностью, отчего ежеминутно менялось не только выра-
жение, но и вся форма лица. Престо был подлинным, законченным уродом, но
в его уродстве не было ничего отталкивающего. Наоборот,  оно  возбуждало
симпатию. В его больших живых карих глазах светились доброта и  ум.  Это
было единственное исключительное в своем роде произведение природы.
   Антонио Престо шел с невозмутимым видом среди смеющейся толпы, комич-
но выкидывая вперед свои короткие ноги.
   Он свернул налево в кипарисовую аллею, которая вела к большому  саду.
В саду, посредине эвкалиптовой рощи, стояла  китайская  беседка.  Престо
вошел в нее и оказался в кабине лифта. Лифт среди сада  мог  бы  вызвать
удивление у всякого непосвященного, но Престо был хорошо знаком  с  этим
странным сооружением. Кивнув головой в ответ  на  приветствие  мальчика,
обслуживающего лифт. Престо бросил короткое приказание:
   - На дно!
   При этом он сделал такой выразительный жест рукой, будто хотел протк-
нуть землю до самой преисподней. Это было так смешно, что мальчик засме-
ялся. Престо грозно посмотрел на него. От его взгляда мальчик  засмеялся
еще громче.
   - Простите, мистер, но я не могу, право же не могу... -  оправдывался
мальчик.
   Престо со вздохом махнул рукой.
   - Ладно, Джон, не оправдывайся. Ты в этом виноват не больше,  чем  я.
Мистер Питч приехал? - спросил он у мальчика.
   - Двадцать минут тому назад.
   - Мисс Гедда Люкс?
   - Нет еще.
   - Ну, разумеется, - сказал с неудовольствием Престо. И нос его неожи-
данно зашевелился, как маленький хобот.
   Мальчик снова не удержался и взвизгнул от смеха. Хорошо, что  в  этот
момент лифт остановился, а то Престо рассердился бы на него.
   Антонио выскочил из кабины,  прошел  широкий  коридор  и  оказался  в
большой круглой комнате, освещенной сильными фонарями.  После  горячего,
несмотря на утренний час, солнца здесь было прохладно, и Престо вздохнул
с облегчением. Он быстро пересек круглую комнату и открыл дверь в сосед-
нее помещение. Как будто "машина времени" сразу перенесла его из двадца-
того века в немецкое средневековье.
   Перед ним был огромный зал, потолок которого замыкался вверху  узкими
сводами. Узкие и высокие окна и дверки, узкие и  высокие  стулья.  Через
окно падал свет, оставляя на широких каменных плитах пола четкий рисунок
готического оконного переплета. Престо вошел в полосу света и остановил-
ся. Среди этой высокой и узкой мебели фигура его казалась особенно мала,
неуклюжа, нелепа. И это было не случайно: в таком контрасте  был  строго
продуманный расчет режиссера.
   Старый немецкий замок был сделан из фанеры, клея, холста и красок  по
чертежам, этюдам и макетам выдающегося архитектора, который мог с честью
строить настоящие замки и дворцы. Но мистер Питч, - "Питч и Кё", -  вла-
делец киностудии, платил архитектору гораздо больше, чем могли бы  упла-
тить ему титулованные особы за постройку настоящих замков, и  архитектор
предпочитал строить бутафорские замки из холста и фанеры.
   В средневековом замке, вернее в углу зала и за его фанерными стенами,
шла суета. Рабочие, маляры, художники и плотники под руководством самого
архитектора заканчивали установку декораций. Необходимая мебель - насто-
ящая, а не бутафорская - уже стояла в "замке".  Инженер-электрик  и  его
помощник возились с юпитерами - огромными лампами во много тысяч  свечей
каждая. Главное в кинофильме - свет. Немудрено, что он составляет основ-
ную заботу постановщиков. Мистер Питч и Кё могли  позволить  себе  такую
роскошь: устроить огромный павильон под землей, чтобы яркое калифорнийс-
кое солнце не мешало эффектам искусственного освещения  при  павильонных
съемках.
   Из-за декораций выглядывали статисты и статистки,  уже  наряженные  в
средневековые костюмы и загримированные. Все они с любопытством,  почте-
нием и в то же время с невольной улыбкой смотрели на молодого  человека,
стоящего в "солнечном" луче посредине залы. Статисты шептались:
   - Сам...
   - Антонио Престо...
   - Боже, какой смешной! Он даже в жизни не может постоять спокойно  ни
одной минуты.
   Да, это был "сам" - Антонио Престо, неподражаемый комический  артист,
затмивший славу былых корифеев экрана: Чаплиных, Китонов,  Бэнксов.  Его
артистический псевдоним чрезвычайно метко  определял  его  стремительную
сущность. Престо ни секунды не оставался спокойным. Двигались его  руки,
его ноги, его туловище, его голова и его неподражаемый нос.
   Трудно было объяснить, почему каждый его жест возбуждает  такой  неу-
держимый смех. Но противиться этому смеху никто не мог.  Даже  известная
красавица леди Трайн не могла удержаться от смеха, хотя, как  утверждают
все знавшие ее, она не смеялась никогда в жизни, скрывая  свои  неровные
зубы. По мнению американской критики, смех леди Трайн был высшей победой
гениального американского комика.
   Свой природный дар Престо удесятерил очень своеобразной  манерой  иг-
рать. Престо любил играть трагические роли. Для него специально писались
сценарии по трагедиям Шекспира, Шиллера, даже Софокла... Тонио - Отелло,
Манфред, Эдип... Это было бы профанацией, если бы Престо не играл  своих
трагических ролей с подкупающей искренностью и глубоким чувством.
   Комизм Бэстера Китона заключался в  противоречии  его  "трагической",
неподвижной маски лица с комичностью положений. Комизм Тонио Престо  был
в противоречии и положений, и обстановки, и даже его  собственных  внут-
ренних переживаний с его невозможной нелепой, немыслимой фигурой, с  его
жестами паяца. Быть может, никогда еще комическое не поднималось до  та-
ких высот, почти соприкасаясь с трагическим. Но зрители этого не замеча-
ли.
   Только один человек, крупный европейский писатель и оригинальный мыс-
литель, на вопрос американского журналиста о том, как ему нравится  игра
Антонио Престо, ответил: "Престо страшен в своем безнадежном бунте".  Но
ведь это сказал не американец, притом  он  сказал  фразу,  которую  даже
трудно понять. О каком бунте, о бунте против кого говорил писатель? И об
этой фразе скоро забыли. Только Антонио Престо бережно сохранил в памяти
этот отзыв иностранца, которому удалось заглянуть в  его  душу  Это  был
бунт обделенного природой урода, который стремился к полноценной челове-
ческой жизни. Трагическая в своей безнадежности борьба.
   Но и право играть трагедии досталось ему не легко. В первые годы  его
заставляли выступать только в шутовских ролях, ломаться, кривляться, по-
лучать пинки и падать на потеху зрителей. В его дневнике  имелись  такие
записи:
   12 марта
   Вчера вечером прочитал новый сценарий.  Он  возмутил  меня.  Дурацкий
сценарий, а для меня - дурацкая роль.
   Сегодня зашел к нашему директору, говорю:
   - Глупее ваш сценарный департамент не мог придумать  сценария?  Когда
же это кончится?
   - Когда публика поумнеет и ей перестанут нравиться такие картины. Они
дают доллары, и это все, - ответил он.
   Опять доллары! Все для них!
   - Но вы сами развращаете зрителей,  портите  их  вкус  подобной  пош-
лостью! - воскликнул я.
   - Если у вас такая точка зрения, вам лучше не сниматься для экрана, а
поступить воспитателем в пансион благородных девиц. У нас  коммерческое,
а не педагогическое предприятие. Пора вам это понять, - спокойно  возра-
зил директор.
   Можно ли было продолжать разговор с таким человеком? Я ушел  от  него
взбешенный. В ярости бессилия, в это утро я умышленно переигрывал, утри-
ровал самого себя, гаерствовал, валял дурака. Нате! получайте, если  вам
только это надо! В то же время думал: неужели режиссер не остановит  мои
клоунады? Но он не остановил. Он был доволен! А в перерыве ко мне  подо-
шел директор, который, как оказалось, следил за моей игрой,  хлопнул  по
плечу и сказал:
   - Вижу, что вы одумались. Давно бы так. Вы играли сегодня, как никог-
да. Фильм будет иметь колоссальный успех. Мы отлично заработаем!
   Я готов был броситься и задушить этого человека или завыть, как соба-
ка.
   Но что я могу сделать? Куда бежать? Бросить  искусство?  Покончить  с
собой?.. Придя домой, три часа играл на скрипке, - это успокаивает меня,
- и думал, ища выхода, но ничего не придумал. Стена...
   Только когда он достиг мировой  известности,  киноторгаши  принуждены
были согласиться с капризами - "причудами" - Престо и с неохотой  допус-
тили его играть трагические роли. Впрочем, они успокоились, когда увиде-
ли, что у Престо "трагедии выходят смешней комедий".
   - Гофман, Гофман! Вы находите, что свет  дан  под  хорошим  углом?  -
спросил Антонио у оператора.
   Оператор Гофман, флегматичный толстяк  в  клетчатом  костюме,  внима-
тельно посмотрел в визир аппарата. Свет падал так на  лицо  Престо,  что
впадина носа недостаточно ярко обозначилась тенью.
   - Да, свет падает слишком отвесно. Опустите софит и  занесите  юпитер
немного влево.
   - Есть! - ответил рабочий, как отвечают на корабле.
   Резкая тень пала на "седло" носа Антонио, отчего лицо  сделалось  еще
более смешным. В луче этого света у окна  должна  была  произойти  сцена
трагического объяснения неудачного любовника, - которого играл Престо, -
бедного мейстерзингера, с златокудрой дочерью короля. Роль королевны ис-
полняла звезда американского экрана Гедда Люкс.
   Тонио Престо обычно сам режиссировал фильмы, в которых участвовал.  И
на этот раз до приезда Гедды Люкс он начал проходить со статистами неко-
торые массовые сцены. Одна молодая, неопытная статистка прошла по  сцене
не так, как следовало. Престо простонал и попросил ее  пройти  еще  раз.
Опять не так. Престо замахал руками, как ветряная мельница,  и  закричал
очень тонким, детским голосом:
   - Неужели это так трудно ходить по полу? Я вам сейчас покажу, как это
делается.
   И, соскочив с своего помоста. Престо показал. Показал он  очень  наг-
лядно и верно. Все поняли, что требуется. Но вместе с тем это  было  так
смешно, что статисты не удержались и  громко  засмеялись.  Престо  начал
сердиться. А когда он сердился, то был смешон, как никогда. Смех статис-
тов сделался гомерическим. Бароны и рыцари хватались за животы и едва не
падали на пол, придворные дамы смеялись до слез и портили себе  грим.  У
короля слетел парик. Престо смотрел на это стихийное бедствие,  произве-
денное его необычайным дарованием, потом вдруг топнул  ногой,  схватился
за голову, побежал и забился за кулисы. Успокоившись, он вернулся в "за-
мок" побледневшим и сказал:
   - Я буду отдавать приказания из-за экрана.
   Репетиция продолжалась. Все его замечания были очень толковы и  обли-
чали в нем талант и большой режиссерский опыт.
   - Мисс Гедда Люкс приехала! - возвестил помощник режиссера.
   Престо передал бразды правления помощнику и  отправился  одеваться  и
гримироваться.
   Через двадцать минут он вышел в ателье уже в костюме  мейстерзингера.
Костюм и грим не могли скрыть его уродства. О, как он был  смешон!  Ста-
тисты с трудом удерживали смех и отводили глаза в сторону.
   - Но где же Люкс? - нетерпеливо спросил Тонио.
   Партнерша заставила себя ожидать. Для всякой другой артистки  это  не
прошло бы даром, но Люкс могла позволить себе такую вольность.
   Наконец она явилась, и ее появление произвело,  как  всегда,  большой
эффект. Красота этой женщины была необычайна. Природа как будто накапли-
вала по мелочам сотни лет все, что может очаровывать  людей,  копила  по
крохам, делала отбор у прабабушек, чтобы, наконец, вдруг собрать воедино
весь блистательный арсенал красоты и женского очарования.
   У Антонио Престо нервно зашевелился туфлеобразный нос, когда он  пос-
мотрел на Люкс. И все, начиная от первых  артистов  и  кончая  последним
плотником, устремили свои глаза на Гедду. Статистки смотрели на нее поч-
ти с благоговейным обожанием.
   Нос Престо приходил все в большее движение, как  будто  он  вынюхивал
воздух.
   - Свет! - крикнул Престо тонким  голосом,  ставшим  от  волнения  еще
пронзительней и тоньше.
   Целый океан света разлился по ателье. Казалось, будто Гедда Люкс при-
несла его с собой. Ее псевдоним так же хорошо шел к ней, как "Престо"  -
к ее партнеру".
   Перед съемкой Престо решил прорепетировать главный кадр -  объяснение
мейстерзингера с дочерью короля.
   Люкс уселась в высокое кресло у окна, поставила ногу в расшитой золо-
том туфельке на резную скамеечку и взяла в руки шитье. У ног  ее  улегся
великолепный дог тигровой масти. А в  почтительном  расстоянии  от  Люкс
стал Престо и под аккомпанемент лютни начал декламировать поэму о  любви
бедного певца к благородной даме. Дочь короля не смотрит  на  него.  Она
все ниже склоняет голову и чему-то улыбается. Быть может, в этот  момент
она думает о прекрасном рыцаре, который  на  последнем  турнире  победил
всех соперников во славу ее красоты и был удостоен ее  небесной  улыбки.
Но мейстерзингер понимает эту улыбку по-своему - недаром он поэт.
   Он приближается к ней, он поет все более страстно, потом падает перед
нею на колени и начинает говорить о своей любви.
   Неслыханная дерзость! Невероятное оскорбление! Ужасное  преступление!
Королевна, не поднимая головы от шитья, хмурится. Глаза ее мечут  искры,
она топает маленькой ножкой в золоченой туфельке  по  резной  скамеечке,
зовет слуг и приказывает увести дерзкого поэта.  Входят  слуги,  хватают
мейстерзингера и уводят в тюрьму. Мейстерзингер знает, что  его  ожидают
пытки и казнь, но он не жалеет о том, что сделал, и посылает своей  воз-
любленной последний взгляд, исполненный любви и преданности.  Он  охотно
примет смерть.
   Сцена прошла прекрасно. Престо удовлетворен.
   - Можно снимать, - говорит он Гофману.
   Оператор уже стоит у аппарата. Всю сцену он наблюдал  через  визирное
стеклышко. Престо вновь становится у кресла Люкс.
   Ручка аппарата завертелась. Сцена повторялась  безукоризненно.  Мейс-
терзингер поет, королевна наклоняет свое лицо все ниже и чему-то  улыба-
ется. Мейстерзингер подходит к королевне, бросается на колени и начинает
под музыку свою страстную речь Престо увлечен. Он не только играет  жес-
тами и богатой мимикой своего  подвижного  лица.  Он  говорит  и  шепчет
страстные признания с такой искренностью и силой, что Люкс, забывая  де-
сятки раз проделанную последовательность движений  и  жестов,  чуть-чуть
приподнимает голову и с некоторым удивлением взглядывает на своего парт-
нера одними уголками глаз.
   И в этот момент происходит нечто, не предусмотренное ни сценарием, ни
режиссером.
   Престо, коротконогий, большеголовый, со своим туфлеобразным,  подвиж-
ным носом, признается в любви! Это показалось Гедде Люкс  столь  несооб-
разным, нелепым, комичным, невозможным, что она вдруг засмеялась неудер-
жимым смехом.
   Это был смех, который охватывает вдруг человека, как приступ страшной
болезни, и держит, не выпуская из своих рук, потрясая тело в  судорожном
напряжении, обессиливая, вызывая слезы на глазах. Люкс смеялась так, как
не смеялась никогда в жизни Она едва успевала переводить дыхание и снова
заливалась бесконечным серебристым смехом. Вышивание  выпало  у  нее  из
рук, одна из золотистых кос спустилась до пола. Встревоженный дог  вско-
чил и с недоумением смотрел на свою хозяйку.  Растерянный  Престо  также
поднялся на ноги и, мрачно сдвинув брови, смотрел на Люкс.
   Смех так же заразителен, как зевота. Не прошло и минуты, как перекаты
смеха уже неслись по всему ателье. Статисты, плотники, монтеры,  декора-
торы, гримеры-все были во власти смеха.
   Престо стоял еще несколько секунд, как громом пораженный, потом вдруг
поднял руки и с искаженным лицом, сжав кулаки, сделал шаг к Люкс. В  эту
минуту он был скорее страшен, чем смешон.
   Люкс посмотрела на него, и смех ее вдруг оборвался И так же  внезапно
замолк смех во всем ателье Оркестр давно прекратил игру, так как у  сме-