ял из  виду.
Земля голубовато светилась  внизу.  Край  ее  уже  потемнел:  приближалась
короткая ночь.
   Справа вспыхнул огонек, - вероятно, взрыв портативной  ракеты  Крамера.
Нет, я не буду больше стрелять без толку. И вот  в  момент  моего  жуткого
отчаяния я увидел Звезду Кэц совсем не в том месте,  где  предполагал.  Не
помня себя от радости, я выстрелил  и  закувыркался  пуще  прежнего.  Мною
овладел страх. Эти цирковые упражнения были совсем не  в  моем  духе...  И
вдруг что-то ударило меня по ноге, затем по руке.  Уж  не  астероид  ли?..
Если  моя  одежда  прорвется,  я  моментально  обращусь  в  кусок  льда  и
задохнусь... У меня по коже поползли мурашки. Быть может, в  моем  костюме
уже образовалась скважина и  межпланетный  холод  пробирается  к  телу?  Я
почувствовал, что задыхаюсь. Правая рука чем-то сжата. Стук в скафандр,  и
я слышу глухой голос Крамера:
   - Наконец-то я поймал вас. Наделали вы мне хлопот... Я  думал,  что  вы
ловчее. Только не стреляйте больше, пожалуйста. Вы метались из  стороны  в
сторону, словно пиротехническая шутиха. Я едва не упустил вас из виду.  Вы
бы тогда совсем пропали.
   Крамер отбросил мой  белый  плащ,  в  котором  я  совсем  запутался,  и
живительные лучи Солнца быстро согрели меня.  Кислородный  аппарат  был  в
исправности, но я еле дышал от волнения. Крамер, подхватив меня под мышку,
как при первой высадке из ракеты, стрельнул слева,  справа,  сзади.  И  мы
помчались. Впрочем, движения я не ощущал,  видел  только,  что  "вселенная
стала на место". И Звезда Кэц будто падает вниз, а навстречу  нам  несется
звездочка  обсерватории.  Она  разгорается  все  сильнее  и  сильнее,  как
переменная звезда.
   Вскоре я мог различить внешний вид обсерватории. Это  было  необычайное
сооружение. Представьте  себе  правильный  тетраэдр:  четырехгранник,  все
грани  которого  -  треугольники.  В  вершинах  этих  треугольных  пирамид
помещены большие металлические  шары  со  множеством  круглых  окон.  Шары
соединены трубами. Как я узнал впоследствии, трубы эти  служат  коридорами
для  перехода  из   одного   шара   в   другой.   На   шарах   воздвигнуты
телескопы-рефлекторы. Огромные вогнутые зеркала соединены с шарами легкими
алюминиевыми фермами. Обычная на  земле  телескопная  труба  в  "небесном"
телескопе  отсутствует.  Здесь  она  не  нужна:  атмосферы  нет,   поэтому
рассеивания света не происходит. Кроме гигантских телескопов,  над  шарами
возвышаются   сравнительно    небольшие    астрономические    инструменты:
спектрографы, астрографы, гелиографы.
   Но вот Крамер замедлил полет и изменил направление, - мы приблизились к
одному из шаров по касательной лини и остановились вплотную  возле  трубы,
которая соединяла шары, не  коснувшись  ее.  Такая  предосторожность,  как
потом объяснил мне Крамер, была вызвана тем, что  обсерватория  не  должна
испытывать ни малейших толчков. Горе тому посетителю, который, причаливая,
толкнет обсерваторию. Тюрин гневно обрушится на  гостя,  заявив,  что  ему
испортили лучший снимок звездного неба и чуть ли не погубили его жизнь...
   Крамер осторожно нажал кнопку в стене. Дверь открылась, и мы проникли в
атмосферную камеру. Когда воздух наполнил  ее  и  мы  сняли  костюмы,  мой
проводник сказал:
   - Этот старик буквально прирос к телескопу. Он не отрывается  даже  для
еды. Пристроил возле себя баллончики, банки и посасывает из  трубки  пищу,
не прекращая наблюдений. Да вы и  сами  увидите.  Пока  вы  будете  с  ним
беседовать, я слетаю в новую оранжерею. Посмотрю, как там идут работы.
   Он  вновь  надел  скафандр.  А  я,   открыв   дверь,   ведущую   внутрь
обсерватории, попал в освещенный электрическим светом коридор. Лампы  были
у меня под ногами, - оказывается, я влетел в  обсерваторию  вниз  головой.
Чтобы случайно  не  раздавить  ногами  лампы,  я  поспешил  ухватиться  за
спасительные ремешки у стен. Складные крылья были со мною, но я не решился
пустить их в ход в святилище страшного старика. Таким рисовался он мне  по
рассказам Крамера и директора.
   Было очень тихо. Обсерватория казалась совершенно  необитаемой.  Только
мягко гудели вентиляторы,  да  где-то  раздавалось  шипение,  по-видимому,
кислородных аппаратов. Я не знал, куда мне направиться.
   - Эй, послушайте, - сказал я и кашлянул.
   Полное молчание...
   Я кашлянул громче, затем крикнул:
   - Есть здесь кто-нибудь?
   Из дальней двери показалась лохматая голова юного негра:
   - Кто? Что? - спросил он.
   - Федор Григорьевич Тюрин дома? Принимает? - пошутил я.
   На черном лице белозубым оскалом сверкнула улыбка.
   - Принимает. А я спал. Я всегда сплю, когда у нас во Флориде  ночь.  Вы
вовремя меня разбудили, - сказал словоохотливый негр.
   - Как же вы из Флориды попали на небо? - не утерпел я.
   - Пароходом, поездом, аэропланом, дирижаблем, ракетой.
   - Да, но... почему?
   - Потому, что я любопытный. Здесь так  же  тепло,  как  во  Флориде.  Я
помогаю профессору, - слово "профессор" он произнес с уважением, - он ведь
совсем дитя. Если бы не я, он умер бы с голоду  возле  своего  окуляра.  У
меня есть обезьянка Микки. С ней не скучно. Есть  книги.  И  есть  большая
интересная книга - небо. Профессор рассказывает мне о звездах.
   "По-видимому, этот старик не такой уж страшный", - подумал я.
   - Летите прямо по коридору до шара. В шаре есть канат.  И  он  приведет
вас к профессору Тюрину.
   Послышался крик обезьянки.
   - Что? Не можешь посмотреть, кто здесь? С кем  я  разговариваю?  Ха-ха!
Она теперь  барахтается  в  воздухе  посреди  комнаты  и  никак  не  может
опуститься на пол. У нее непременно отрастут крылья, -  убежденно  добавил
негр. - Без крыльев тут плохо.
   Я пролетел до сферической стены - ею  заканчивался  коридор,  -  открыл
дверцы и очутился в  "шаре".  К  стенкам  шара  были  прикреплены  машины,
аппараты, ящики, баллоны. От входной двери наискось был протянут  довольно
толстый канат. Он пропадал в отверстии перегородки, которая разделяла  шар
на  половины.  Я  ухватился  за  канат  и,  перебирая  его  руками,  начал
подвигаться вперед - вниз или вверх, не  могу  сказать.  С  этими  земными
понятиями приходится распроститься раз навсегда.
   Наконец я пролез в отверстие и увидал человека. Он лежал в  воздухе.  А
от него во все стороны шли тонкие шелковые шнуры, прикрепленные к стенкам.
   "Как паук в своей паутине", - подумал я.
   - Джон? - спросил он неожиданно тонким голосом.
   - Здравствуйте, товарищ Тюрин. Я Артемьев. Прилетел...
   - А, знаю. Директор говорил. На Луну? Да. Летим. Отлично.
   Он говорил, не отрывая глаз от окуляра и не делая ни одного движения.
   - Садиться не приглашаю: не на чем. Да и не нужно.
   Я постарался осторожно  подобраться  поближе  к  "пауку",  чтобы  лучше
рассмотреть  его  лицо.  Первое,  что  я  увидел,  -  это  огромную  копну
белоснежных густых волос и бритое, немного бледное лицо  с  прямым  носом.
Когда Тюрин чуть-чуть повернул голову в  мою  сторону,  я  встретил  живой
взгляд черных глаз с красноватыми веками. Вероятно,  он  переутомлял  свои
глаза.
   Я кашлянул.
   - Не кашляйте в мою сторону, беспорядок наделаете! - строго сказал он.
   "Начинается, - подумал я. - Уж и кашлять нельзя".
   Но, присмотревшись, я понял, почему нельзя кашлять.
   Тюрин разложил в воздухе книги,  бумагу,  карандаши,  тетради,  носовой
платок, трубку, портсигар. Малейшее движение  воздуха  -  и  вещи  улетят.
Придется звать Джона  на  помощь,  -  ведь  самому  профессору,  наверное,
нелегко распутать свою паутину. Он, очевидно, этой  паутиной  поддерживает
свое тело в неподвижном состоянии у объектива телескопа.
   - Очень большая труба у вашего телескопа,  -  сказал  я,  чтобы  начать
разговор.
   Тюрин рассмеялся довольным смехом.
   - Да, земным астрономам о таком  телескопе  не  приходится  и  мечтать.
Только трубы  никакой  нет.  Разве,  подлетая,  вы  не  заметили  этого?..
Простите, чтобы не забыть, я должен продиктовать несколько слов.
   И  он   начал   говорить   фразы,   пересыпанные   астрономическими   и
математическими терминами. Потом плавно  протянул  руку  вбок  и  повернул
рычажок на черном ящике, который также был привязан шнурами. Если  бы  эти
движения показать на экране, зрители были бы уверены, что механик  слишком
медленно вертит ручку аппарата.
   - Автоматическая запись на ленте - домашний секретарь, - пояснил Тюрин.
- Спрятан в коробочке, работает  безукоризненно  и  есть  не  просит.  Это
скорее, чем  записывать  самому.  Наблюдаю  и  тут  же  диктую.  Машина  и
математические исчисления  помогает  мне  производить.  На  всякий  случай
карандаш и бумага при мне. Только не  дышите  в  мою  сторону...  Да,  так
телескоп... Такого на Земле не построить. Там вес ставит предел  величине.
Это у меня зеркальный телескоп-рефлектор.  И  не  один.  Зеркала  имеют  в
диаметре сотни метров. Рефлекторы гигантских размеров. И сделаны они здесь
из небесных материалов,  стекло  -  из  кристаллических  метеоров.  Я  тут
настоящий промысел метеоров-болидов организовал... Да, о чем я... Разве на
Земле можно заниматься астрономией? Они там кроты по сравнению со мной.  Я
здесь за два года опередил их на целое столетие. Вот подождите, скоро  мои
труды будут опубликованы... Возьмите планету Плутон. Что о  ней  знают  на
Земле?  Время  обращения  вокруг  Солнца  в  сутках  знают?  Нет.  Среднее
расстояние от Солнца? Наклонение эклиптики? Нет.  Масса?  Плотность?  Сила
тяжести на экваторе? Время вращения на  оси?  Нет,  нет  и  нет.  Открыли,
называется, планету!..
   Он по-стариковски захихикал.
   - А белые карлики, двойные звезды? А строение галактической системы?  А
общее  строение  вселенной?..  Да  что  говорить!  Даже  атмосферу  планет
солнечной системы толком не знают!  До  сих  пор  спорят.  А  у  меня  тут
открытий на двадцать Галилеев хватит. Я не  хвалюсь  этим,  потому  что  в
данном случае не человек красит место, а место человека. Любой астроном на
моем месте сделал бы то же. И  работаю  я  не  один.  У  меня  целый  штат
астрономов... Уж  если  кто  был  гениален,  так  это  тот,  кто  придумал
надземную обсерваторию. Да, Кэц. Ему мы этим обязаны.
   У отверстия что-то зашевелилось. И я увидел обезьянку, а затем курчавую
голову Джона. Крепко  запустив  пальчики  в  густую  шевелюру  негритенка,
обезьянка восседала у него на голове.
   - Товарищ профессор! Вы еще не завтракали? - сказал Джон.
   - Провались! - ответил Тюрин.
   Обезьянка визгливо закричала.
   - Вот и Микки тоже говорит. Выпейте горячего кофе, - настаивал Джон.
   - Сгинь, пропади! Убери свою крикунью.
   Обезьянка закричала еще пронзительнее.
   - Не уберу, пока не позавтракаете!
   - Ну хорошо, хорошо. Вот видишь, уже начал, пью, ем.
   Тюрин осторожно притянул к себе баллон и, открыв кран  трубки,  пососал
раз-другой.
   Обезьянка и голова Джона скрылись, но через несколько  минут  вынырнули
снова. Так повторялось до тех пор, пока, по  мнению  Джона,  профессор  не
насытился.
   - И это каждый день, - со вздохом сказал Тюрин. - Прямо истязатели.  Но
и то сказать, без них я  совершенно  забываю  о  еде.  Астрономия  -  это,
молодой друг мой, такая увлекательная вещь!.. Вы думаете,  что  астрономия
наука? Наука о звездах?  Нет.  По-настоящему  говоря,  это  мировоззрение.
Философия.
   "Началось", - с испугом подумал я.  И,  чтобы  ускользнуть  от  опасной
темы, спросил:
   - Скажите, пожалуйста, нужен ли биолог при путешествии на Луну?
   Тюрин  осторожно  повернул  голову  и  посмотрел  на  меня   испытующе,
недоверчиво.
   - А вы что же, о философии и слушать не хотите?
   Вспомнив напутствия Крамера, я поспешно ответил:
   - Наоборот, я очень интересуюсь философией, но сейчас... осталось  мало
времени, мне нужно подготовиться. Я хотел бы знать...
   Тюрин припал к окуляру телескопа и молчал.  Неужто  рассердился?  Я  не
знал, как выйти из неловкого положения. Но Тюрин неожиданно заговорил:
   - Я никого не имею на Земле. Ни жены, ни детей.  В  обычном  смысле,  я
одинок. Но мой дом, моя родина - вся Земля и все небо.  Моя  семья  -  все
трудящиеся мира, такие же славные ребята, как и вы.
   От этого внезапного комплимента у меня полегчало на душе.
   - Вы думаете, здесь, в этом паучьем углу,  я  оторвался  от  Земли;  ее
интересов?  Нет.  Мы  здесь  делаем  большое  дело.  Вам   еще   предстоит
познакомиться со всеми научными разветвлениями Звезды Кэц.
   - Кое с чем я уже познакомился в библиотеке. "Солнечные столбы"...
   Тюрин вдруг  плавно  протянул  руку,  включил  аппарат  "автоматический
секретарь" и продиктовал ему несколько фраз, по-видимому,  записывая  свои
последние наблюдения или мысли. Потом продолжал:
   - Я гляжу на небо. И что больше всего поражает мой ум? Вечное движение.
Движение - это жизнь. Остановка движения -  смерть.  Движение  -  счастье.
Связанность, остановка  -  страдание,  несчастье.  Счастье  в  движении  -
движении тела, мысли. На этом фундаменте можно построить даже мораль.  Как
вы полагаете?
   Наступил критический момент. Я не знал, что ответить.
   - Мне кажется, вы правы, - наконец сказал я. -  Но  эту  глубокую  идею
необходимо продумать.
   - Ага! Вы все-таки находите, что это глубокая идея?  -  весело  запищал
профессор и впервые резво повернулся в мою сторону. Паутина  заколебалась.
Хорошо, что здесь невозможно падение.
   - Я непременно продумаю  эту  идею,  -  сказал  я,  чтобы  окончательно
завоевать симпатию своего будущего товарища по путешествию. - А сейчас  за
мною залетит товарищ Крамер, и я хотел бы...
   - Ну что бы вы хотели знать? Зачем на Луне может  понадобиться  биолог?
Луна ведь совершенно мертвая планета. На Луне полное отсутствие  атмосферы
и потому абсолютно отсутствует органическая жизнь. Так принято  думать.  Я
позволю себе мыслить несколько иначе. Мой  телескоп...  Да,  вот  извольте
взглянуть на  Луну.  Цепляйтесь  по  этим  шнурам,  только  осторожно.  Не
заденьте книг. Вот так! Ну, одним глазком...
   Я взглянул в объектив и  поразился.  Поверхность  Луны  была  на  очень
близком расстоянии, я отчетливо различал даже отдельные глыбы  и  трещины.
Край одной такой глыбы блестел разноцветными огнями.  Очевидно,  это  были
выходы кристаллических горных пород.
   - Ну, что скажете? - самодовольно сказал профессор.
   - Мне кажется, что я вижу Луну ближе, чем Землю с высоты Звезды Кэц.
   - Да, а если вы посмотрите на Землю в мой  телескоп,  то  разглядите  и
свой Ленинград... Так вот. Я полагаю на основе  моих  наблюдений,  что  на
Луне есть хотя бы ничтожное количество газов. Следовательно, могут быть  и
кое-какие растения... Завтра мы с вами полетим проверять.  Я,  собственно,
не любитель путешествий.  Мне  и  отсюда  видно.  Но  на  этой  экспедиции
настаивает наш директор. Дисциплина  прежде  всего...  Так  вот...  Теперь
вернемся к нашему разговору о философии движения...
   Бесконечное   прямолинейное   движение   ничем   не    отличается    от
неподвижности.  Бесконечность  впереди,  бесконечность   позади,   -   нет
масштаба. Всякий пройденный отрезок пути  по  сравнению  с  бесконечностью
равен нулю.
   Но как же быть с движением во всем Космосе? Космос  вечен.  Движение  в
нем не прекращается. Неужто же и движение Космоса - бессмыслица?
   Я несколько лет думал о природе движения, пока не нашел,  наконец,  где
зарыта собака.
   Дело  оказалось  совсем  простым.  Факт  тот,  что  в  природе   вообще
отсутствует непрерывное бесконечное  движение  -  и  прямолинейное,  и  по
кривой. Всякое движение  прерывисто,  вот  в  чем  секрет.  Еще  Менделеев
доказал закономерную  прерывистость  величин  (даже  величин!),  в  данном
случае -  атомов.  Эволюционное  учение  заменяется,  вернее  углубляется,
генетическим, все большая роль отводится в  развитии  организмов  скачкам,
мутациям. Прерывистость магнитных величин доказана  Вейсом,  прерывистость
лучеиспускания  -  Бланком,  прерывистость  термических  характеристик   -
Коноваловым. Космос  вечен,  но  все  движения  в  Космосе  -  прерывисты.
Солнечные системы рождаются, развиваются, дряхлеют  и  умирают.  Рождаются
новые разнообразные системы. Имеют конец и начало,  а  значит,  и  масштаб
измерения. То же происходит и в органическом мире... Вам все  понятно?  Вы
следите за моей мыслью?..
   На мое счастье, из люка вновь показалась голова негра с обезьянкой.
   - Товарищ Артемьев, Крамер ждет вас в атмосферной камере, - сказал он.
   Я поспешил проститься с профессором и выполз из этого паучьего угла.
   Признаюсь, Тюрин заставил меня подумать о  его  философии.  "Счастье  в
движении".  Но  какое  печальное  зрелище,  если  посмотреть  со  стороны,
представляет  собой  творец  философии  движения!  Затерянный   в   темных
пространствах неба, опутанный паутиной, неподвижно висит он  дни,  месяцы,
годы...  Но  он  счастлив,  это  несомненно.  Недостаток   движения   тела
заменяется интенсивным движением мысли, мозговых клеток.



12. ТЮРИН ТРЕНИРУЕТСЯ

   Крамер ждал меня, не снимая своего скафандра, - он, видимо,  торопился.
Я быстро оделся. И мой провожатый, понизив атмосферное давление  почти  до
полного вакуума, открыл наружную дверь. Крепко держа меня перед собой,  он
осторожно отделился от стенок обсерватории боковым скользящим движением  и
при  помощи  легких  выстрелов  повернулся  к  Звезде  Кэц.  Потом  сделал
несколько сильных выстрелов, и мы понеслись с огромной  быстротой.  Теперь
Крамер мог бы выпустить меня из рук, но, видимо не  доверяя  больше  моему
"летному искусству", он придерживал сзади мой локоть.
   Взглянув на приближающуюся Звезду Кэц,  я  заметил,  что  она  довольно
быстро вращается на своей поперечной оси. Очевидно, ремонт  оранжереи  был
окончен,  и  теперь  искусственно  создавалась  более  значительная   сила
тяжести.
   Нелегкая задача - пришвартоваться  к  крылу  вращающейся  мельницы.  Но
Крамер справился с этим. Он начал  описывать  круги  над  концом  цилиндра
Звезды в направлении его вращения. Уравняв таким образом наше  движение  с
движением цилиндра, он ухватился за скобу.
   Не успел я раздеться, как меня вызвала к себе Меллер.
   Не знаю, намного ли в ракете увеличилась тяжесть. Вероятно, она была не
более одной десятой земной. Но я почувствовал знакомое приятное напряжение
мускулов. Радостно было "ходить" ногами "по полу", вновь  обрести  верх  и
низ.
   Я бодро вошел к Меллер.
   - Здравствуйте, - сказала она. - Я послала за Тюриным. Он сейчас  будет
здесь. Как вы его нашли?
   - Оригинальный человек, - ответил я. - Однако я ожидал встретить...
   - Я не о том, - прервала Меллер. - Как он  выглядит?  Я  спрашиваю  как
врач.
   - Очень бледен. Несколько одутловатое лицо...
   - Разумеется. Он ведет  совершенно  невозможный  образ  жизни.  Ведь  в
обсерватории  есть  небольшой  сад,  гимнастический  зал,   аппараты   для
тренировки мускулатуры, но он  совершенно  пренебрегает  своим  здоровьем.
Признаться, это я уговорила директора отправить Тюрина на  Луну  и  впредь
буду настаивать на коренном изменении  его  жизненного  режима,  иначе  мы
скоро потеряем этого исключительного человека.
   Явился Тюрин. При ярком освещении амбулатории  он  выглядел  еще  более
нездоровым. К тому же его ножные мышцы совершенно отвыкли от  движения  и,
возможно, частично атрофировались. Он едва держался на ногах.  Колени  его
подгибались, ноги дрожали, он беспомощно размахивал руками.  Если  бы  его
сейчас перенесли на Землю, он, вероятно, почувствовал бы  себя,  как  кит,
выброшенный на берег.
   - Вот до чего вы  себя  довели!  -  укоризненно  начала  Меллер.  -  Не
человек, а кисель.
   Маленькая  энергичная   женщина   отчитывала   старого   ученого,   как
непослушного ребенка. В заключение она отправила его на  массаж,  приказав
после массажа явиться на медицинский осмотр.
   Когда Тюрин ушел, Меллер обратилась ко мне:
   - Вы биолог и поймете меня. Тюрин - исключение. Все мы