начал изъясняться  на  своем  собачьем  языке.
Потом я понял: меня просит к себе Зорина.
   Я поднялся, Джипси полетел вперед, махая своими перепончатыми лапами, я
за ним. Долетев до конца лаборатории, я надел теплый костюм  и  "вошел"  в
камеру. Под потолком "парил" баран. У него была такая длинная шерсть,  что
ног совершенно не было видно. Я пощупал мягкое шелковистое руно.  Поистине
золотое руно! Шерсть окружала барана, как облако.
   - Недурно! - сказал я. - Вы делаете успехи.
   - И представьте, - обрадовалась Зорина,  -  совсем  недавно  я  стригла
барана. Вот шерсть опять отросла и даже длиннее  прежнего.  Но  она  стала
несколько жестче. Это озаботило меня.
   - Что вы, шелк не может быть мягче, - возразил я.
   - Но паутина тоньше шелка, - в свою очередь, возразила  Зорина.  -  Вот
попробуйте снятое руно. -  И  она  подала  мне  клок  белоснежной  шерсти,
легкой, как газ.
   Зорина права: снятая шерсть была тоньше.
   - Неужели после стрижки  шерсть  становится  грубее?  -  спросила  меня
девушка.
   Я не мог ответить сразу.
   - Холодно здесь, - заметил я. - Выйдемте отсюда и побеседуем.
   Мы перешли из камеры в  лабораторию,  сняли  шубы  и,  "повесив  их  на
воздух" рядом с собой, начали разговор. В окно заглядывало  синее  Солнце.
Где-то внизу висел гигантский месяц Земли. Брильянтовой россыпью  светился
Млечный  Путь.  Белели  пятнышки  туманности.  Знакомая,   уже   привычная
картина... Зорина слушала меня, зацепившись  пальцем  ноги  за  ремешок  в
"потолке". Я, обняв Джипси за голову, примостился возле самого окна.
   Вдруг Джипси тревожно проворчал: "Кгмррр..." В этот же момент я услышал
голос Крамера:
   - Небесная идиллия! Дуэт на Звезде!
   Я переглянулся с Зориной. Ее брови нахмурились. Джипси снова  заворчал,
но я успокоил его. Крамер, махая веером правой руки, делал медленные круги
в воздухе, приближаясь к нам.
   - Мне надо поговорить с Верой! - сказал он, остановившись  и  глядя  на
меня в упор.
   - Я вам мешаю? - спросил я.
   - Надо самому быть догадливым, - злобно ответил Крамер. - С вами у меня
будет разговор попозже.
   Я резко оттолкнулся ногой от стенки и полетел в  противоположный  конец
лаборатории.
   - Куда же вы, Артемьев? - услышал я за собой голос Зориной.
   Оглянувшись на полдороге, я увидел, что Джипси колеблется -  лететь  ли
за мной, или оставаться с девушкой, которую он любил не меньше меня.
   - Идем, Джипси! - крикнул я.
   Но Джипси, в первый раз за все время, не исполнил моего приказания.  Он
ответил мне, что останется с Зориной  и  будет  охранять  ее.  Этот  ответ
Крамер, конечно, не понял. Для него "слова" Джипси были набором  ворчанья,
лая и чавканья челюстями. Тем лучше!
   Я полетел к камере дрозофил и остановился, прислушиваясь  к  тому,  что
делается в другом конце лаборатории.  Странный  вид  Крамера  и  поведение
собаки, почувствовавшей опасность, настроили меня тревожно.
   Но все было тихо. Джипси не ворчал, не лаял. И голоса Крамера  не  было
слышно. Наверное, он говорил очень тихо. Атмосфера в нашей лаборатории  не
так плотна, как на Земле, и потому звуки приглушены. Прошло минуты  две  в
напряженном ожидании. И вдруг до  меня  долетел  неистовый  призывный  лай
Джипси. Потом он умолк, и только слышалось глухое ворчанье.
   Я рванулся и полетел обратно, хватаясь на лету за выступы перегородок и
этим нагоняя скорость.
   Ужасная картина представилась моим глазам.
   Крамер душил Зорину. Вера старалась разжать его  руки,  но  ей  это  не
удавалось.  Джипси  вцепился  зубами  Крамеру  в  плечо.  И  тот,  пытаясь
освободиться от собаки, делал резкие движения всем телом. Джипси  отчаянно
махал лапами. И все трое вертелись посреди лаборатории, как клубок.
   Я с налету врезался в группу сплетенных тел и схватил Крамера за горло.
Больше мне ничего не оставалось делать.
   - Джипси! Вызывай на помощь! Звонок! Телефон! - крикнул я.
   Крамер хрипел, но не выпускал шеи Зориной. Его руки словно  окостенели.
Лицо было искажено, глаза безумны.
   Джипси помчался к звонковому номератору и нажал кнопку "тревоги". Затем
вновь вернулся ко мне и вцепился Крамеру в нос. Крамер закричал и отпустил
руки. Джипси тотчас же разжал челюсти.
   Но нам еще рано было праздновать победу. Правда, мне удалось оттолкнуть
Веру подальше от Крамера. Но в следующий момент он сильно ударил Джипси  в
его курносое "лицо" и набросился на меня. Началась необычайная  борьба.  Я
отчаянно  махал  крыльями,  чтобы  увернуться  от  Крамера.   Однако   мой
противник, более привычный к движениям в  невесомом  пространстве,  быстро
изменял положение и неожиданно оказывался возле моей головы. Тогда  Джипси
бросался между нами, угрожая снова вцепиться в лицо Крамера.
   Крамер неистово наносил мне удары кулаком и ногами. Но, на мое счастье,
кулаки врага не имели ни малейшего веса. И я чувствовал удар только тогда,
когда Крамер налетал на меня, оттолкнувшись от стены.
   Наконец ему удалось схватить меня сзади, и его руки стали подбираться к
моей шее. Тут Джипси повис на кисти  его  правой  руки.  Крамеру  пришлось
освободить левую, чтобы отбросить собаку, но в это время  к  нашей  свалке
присоединилась Вера. Она ухватила Крамера за ноги.
   - Оставьте, Крамер! Вам не справиться одному с троими! -  уговаривал  я
его.
   Но он был как бешеный.
   В лаборатории послышались голоса людей, и вскоре пять юношей  растащили
нас. Крамер продолжал драться, вырываться  и  неистово  кричать.  Пришлось
четверым держать его, а одному слетать за веревкой на наш небольшой склад.
Крамера связали.
   - Сбросьте меня в безвоздушное пространство! - прохрипел он.
   - Какой позор! - сказал один из прибывших. - Никогда еще  подобного  не
было на Кэц!
   - Наш директор, товарищ Пархоменко,  имеет  и  судебные  полномочия.  Я
думаю, этот первый  хулиганский  поступок  будет  и  последним,  -  сказал
другой.
   - Не судите его раньше времени, товарищи, - примирительно сказал  я.  -
Мне кажется, что Крамера надо не судить, а лечить. Он болен.
   Крамер стиснул зубы и замолчал.
   Опасаясь, что он снова начнет драться, его так и одели  в  "водолазный"
костюм связанным по рукам и ногам и  доставили  на  Кэц  как  груз.  Мы  с
Зориной также последовали  туда.  В  лаборатории  оставили  только  одного
дежурного и Джипси.
   Когда мы прибыли на Кэц, я настоял на  том,  чтобы  Крамера  немедленно
показали Меллер. Я рассказал ей о его поведении с начала моего  знакомства
с ним вплоть до последнего его поступка. И помянул  также  о  том,  что  и
Фалеев, по моему мнению, заболел и телесно и психически и что, быть может,
причина их болезни одна и та же.
   Меллер внимательно выслушала меня и сказала:
   - Да, это весьма вероятно. Условия на Звезде слишком  необычны.  У  нас
уже  были  случаи  острого  помешательства.  Один  из   первых   "небесных
переселенцев" вообразил, что он "на том свете". Можете  представить  себе,
какие пережитки еще существуют в нашей психике!
   Она потребовала, чтобы к ней привели Крамера, а затем Фалеева.
   Крамер не отвечал на вопросы, был угрюм и только один раз повторил свою
фразу:
   - Сбросьте меня в безвоздушное пространство.
   Фалеев проявлял "тихое недоумение", как в шутку выразилась  Меллер.  Из
ответов Фалеева она все же, видимо, сделала кое-какие заключения. И  когда
обоих увели, она сказала:
   - Вы совершенно правы. Они оба больны, и серьезно больны.  О  суде  над
Крамером не может быть и речи.  Его  нужно  только  пожалеть.  Это  жертва
научного долга. Но как же вы, биолог, не догадались о причине?
   - Я здесь недавний гость, и я не медик... - смущенно ответил я.
   - А между тем вы легко  могли  бы  догадаться.  Впрочем,  и  я,  старая
кочерыжка, не лучше вас. Тоже прозевала... Все дело в  космических  лучах!
Вы подумайте. Уже на  высоте  каких-нибудь  двадцати  трех  километров  от
поверхности Земли сила космического излучения в триста раз больше, чем  на
Земле. Через  земную  атмосферу  до  поверхности  Земли  проникает  только
ничтожное количество этих лучей. Мы же находимся за границей  атмосферы  и
подвергаемся  длительному  действию  космических  лучей,  в   тысячу   раз
большему, чем на Земле...
   - Позвольте, - перебил я. - Но ведь тогда все жители Кэц должны были бы
перебеситься или выродиться в уродов. Однако этого не происходит.
   Меллер укоризненно покачала головой.
   - И вы все еще не понимаете! Этим мы обязаны  строителям  Кэц.  Хотя  и
существовало мнение, что космические лучи опасности  не  представляют,  но
строители Кэц все же создали в оболочках наших небесных жилищ изоляционные
слои,  которые  предохраняют  от  действия   самых   сильных   космических
излучений. Понятно?
   - Я не знал этого...
   - А вот часть лаборатории - физиологии растений и зоолаборатория - были
созданы так, чтобы пропускать максимальное количество  космических  лучей.
Мы должны были определить, как воздействуют они  на  организм  животных  и
растений. Ведь все ваши опыты с дрозофилами и более крупными животными  на
чем основаны? Все эти мутации откуда происходят? От  действия  космических
лучей. Вы это знаете?
   - Я это знаю. И теперь понял...
   - Наконец-то. Дрозофилы изменяются; из собак, козлов,  баранов  невесть
какие чудища получаются. А  вы  сами  что  -  из  другого  теста?  На  них
действует,  на  вас  не  действует?  И  ведь  я  же  знала  это!  Знала  и
предупреждала. А меня вот  такие  биологи,  как  вы,  уговаривали:  ничего
опасного! Ну  и  довели  одного  до  сумасшествия,  другого  до  уродства.
Космические  лучи  оказывали  действие  на  железы,   железы   влияли   на
физиологические и психические функции. Это ясно... У Фалеева  акромегалия.
С этой болезнью мы скоро справимся. А с Крамером придется  повозиться.  Да
если и вы, друг мой, проработали бы в  такой  лаборатории  года  два,  то,
наверное, и с вами случилась бы такая же неприятная история.
   - Но что же теперь делать? Я не могу оставить работу.
   - Вы и не оставляйте. Придумаем что-нибудь. Работают  же  рентгенологи,
радиологи  с  опасными  лучами,  надо  только  умело   изолировать   себя.
Изоляционные шлемы с козырьком, изоляционная одежда.  Подопытные  животные
могут  находиться  под  непосредственным  действием  лучей,   научные   же
сотрудники - под "крышей", не пропускающей космический "дождь". И выходить
под такой "ливень" в опытную камеру можно только с  "зонтиком".  Я  сделаю
распоряжение, и наши инженеры устроят все нужное.



20. ЧЕРНОБОРОДЫЙ ЕВГЕНЬЕВ-ПАЛЕЙ

   Прошло восемь месяцев с тех пор, как я оставил Землю.
   Звезда  Кэц  готовилась  к  празднику.  Здесь  каждый  год  с   большой
торжественностью празднуется день основания Звезды. Старожилы рассказывали
мне, что к этому дню на Звезду Кэц слетаются все небесные  колонисты,  где
бы они ни были. Делают  доклады,  выслушивают  отчеты  о  годовой  работе,
сообщают о своих достижениях, делятся опытом, строят планы на  будущее.  В
этом году готовился  особенно  торжественный  праздник.  Я  ожидал  его  с
большим нетерпением: я знал, что увижу, наконец,  не  только  Тоню,  но  и
неуловимого чернобородого.
   На Звезде уже начались подготовительные работы. Из оранжереи  приносили
вьющиеся растения, цветы и декорировали главный  зал.  Художники  рисовали
плакаты, портреты, диаграммы, музыканты разучивали новые песни и  кантаты,
артисты  репетировали  пьесу,  руководители  научной   работы   составляли
доклады.
   Весело  было  летать  по  "вечерам"   вдоль   озелененного   "тоннеля",
украшенного  разноцветными  лампами.  Всюду  была  предпраздничная  суета,
слышались пение, музыка, молодые  голоса.  Каждый  день  появлялись  новые
лица.  Преобладала  молодежь.  Знакомые  встречали  друг   друга   шумными
приветствиями и оживленно делились впечатлениями.
   - Ты откуда?
   - С пояса астероидов.
   - На кольце Сатурна был?
   - Как же!
   - Расскажи! Расскажи! - слышались голоса.
   Вокруг рассказчика немедленно  образовывалась  плотная  группа,  вернее
рой:  тяжесть  была  ничтожна,  и  многие  слушатели  летали  над  головой
рассказчика.
   - Кольцо Сатурна, как вы знаете, представляет собой мириады  летящих  в
одном направлении осколков. Это, вероятно, остатки разорвавшейся на  части
планетки - спутника Сатурна. Есть совсем небольшие камешки, есть  огромные
глыбы и целые горы.
   - А можно ходить по кольцу, перескакивая с камня на камень?  -  спросил
кто-то.
   - Конечно, можно, - смеясь ответил рассказчик, и  нельзя  было  понять,
говорит ли он правду, или шутит.  -  Я  так  и  делал.  Некоторые  осколки
действительно летят так близко, что можно перешагнуть с одного на  другой.
Но, вообще говоря, расстояния между ними не так уж малы. Однако при помощи
наших портативных ракет мы легко перелетали с осколка на осколок. Вот  где
богатство,  товарищи!  Некоторые  куски  состояли  из  сплошного   золота,
некоторые - из серебра, но большинство было из железняка.
   - И ты, конечно, привез золото?
   - Образцы привезли. Кольца Сатурна хватит нам на сотни  лет.  Мы  будем
извлекать камень за камнем из этого  чудесного  ожерелья.  Сначала  мелкие
камни, а затем возьмемся и за большие.
   - И Сатурн лишится своего прекрасного украшения. Это все-таки жалко,  -
сказал кто-то.
   - Да, признаюсь, зрелище эффектное. Подлетая к кольцу в одной плоскости
с ним,  видишь  только  его  ребро  -  тонкую  светящуюся  линию,  которая
прорезает также светящуюся планету. Если смотришь сверху,  видишь  сияющее
кольцо необычайной красоты. Сбоку - золотую дугу, опоясывающую полнеба, то
правильную, то вытянутую эллипсисом или даже параболой. Прибавьте к  этому
десять лун-спутников, и вы представите себе, какое  поразительное  зрелище
ожидает путешественника.
   - А на Сатурн не спускались?
   - Нет, это мы тебе оставили, - сказал рассказчик.  Все  рассмеялись.  -
Вот на Фебе были, на Япете были. Маленькие  луны,  лишенные  атмосферы,  и
больше ничего. Но вид неба отовсюду изумительный.
   - Словом, мы изучили стратосферу, как  атмосферу  собственной  комнаты.
Для нас больше нет тайн... - послышался голос аэролога, пролетавшего  мимо
рука об руку с моим знакомым Соколовским.
   Я помахал рукой геологу и вдруг увидел Тюрина. Он осторожно  ступал  по
полу рядом с директором Пархоменко и что-то  говорил  о  движении.  Уж  не
собирается ли он сделать доклад о своей философии движения?..
   Пархоменко подошел к Зориной. Не первый раз я встречаю директора вместе
с этой девушкой. Хорошо, что Крамер не видит. Он, бедняга, все еще сидит в
изоляторе. Тюрин, с классической рассеянностью ученого, даже  не  заметил,
что потерял своего спутника, и медленно пошел дальше разглагольствуя:
   -  Движение  -  благо,  неподвижность  -   зло.   Движение   -   добро,
неподвижность...
   Звуки оркестра заглушили речь проповедника новой философии.
   Я облетел весь главный коридор, заглянул в огромный зал, в столовую, на
"стадион", в бассейн.  Всюду  порхающие,  скачущие,  лазящие  люди.  Всюду
звонкие голоса и смех. Но среди них нет Тони... Мне стало  тоскливо,  и  я
отправился в зоолабораторию побеседовать со своим четвероногим другом...
   Наконец настал день праздника. Для того чтобы многочисленные  колонисты
могли расположиться удобнее,  силу  тяжести  на  Звезде  почти  совершенно
уничтожили. И собравшиеся разместились равномерно по  всему  пространству.
Они облепили стены, наполняя зал, как мухи-дрозофилы стеклянную коробку.
   В  конце  коридора  была  сооружена   "эстрада".   За   нею   помещался
художественно исполненный светящийся транспарант. На нем  была  изображена
наша Земля, над нею - Звезда Кэц, еще выше  -  Луна.  В  большом  овальном
отверстии транспаранта виднелась платиновая статуя Константина Эдуардовича
Циолковского. Он был изображен  в  своей  любимой  рабочей  позе:  положив
дощечку с бумагой на колени. В  правой  руке  его  был  карандаш.  Великий
изобретатель, указавший людям путь  к  звездам,  как  будто  прервал  свою
работу,   прислушиваясь   к   тому,   что    будут    говорить    ораторы.
Художник-скульптор передал с  необыкновенной  выразительностью  напряжение
лица глуховатого старца и радостную улыбку человека, "не прожившего даром"
свою долгую жизнь. Это  серебристо-матовая  статуя,  эффектно  освещенная,
оставляла незабываемое впечатление.
   Стол  президиума  заменяло  висящее  в  воздухе  золотое  кольцо.   Оно
напоминало "новоземие". Вокруг этого кольца, придерживаясь за него руками,
расположились члены президиума. В центре появился директор Пархоменко. Зал
приветствовал его возгласами и аплодисментами.
   Я почувствовал, что кто-то прикоснулся к моей руке. Я обернулся - Тоня!
   - Ты!.. - только и мог воскликнуть я. Так, неожиданно для себя, я  стал
называть Тоню на "ты".
   Вопреки правилами Кэц, мы крепко пожали друг другу Руки.
   - Работа задержала! - сказала Тоня. -  Я  сделала  еще  одно  открытие.
Очень полезное здесь, но, к сожалению, очень мало применимое  на  Земле...
Помнишь тот случай, когда маленький астероид едва  не  вызвал  катастрофу,
пронизав наше жилище? Это убедило меня в том, что  как  ни  мало  вероятны
такие случаи с точки зрения вероятности, но они все же случаются. И вот  я
изобрела...
   - Значит, не открытие, а изобретение?
   - Да, изобретение. Я изобрела аппарат, который реагирует на приближение
даже малейших астероидов и автоматически заблаговременно отодвигает Звезду
с их пути.
   - Вроде радиоаппаратов, предупреждающих о  появлении  на  пути  корабля
айсбергов?
   - Да, с тою только разницей, что мой аппарат не  только  предупреждает,
но  и  отодвигает  наш  "корабль"  в  сторону.  Я  после   расскажу   тебе
подробнее... Пархоменко уже начинает свой доклад.
   Все стихло.
   Директор поздравил собравшихся с "успешным окончанием звездного  года".
Взрыв аплодисментов, и снова тишина.
   Потом он,  подводя  итоги,  говорил,  что  Звезда  Кэц,  детище  Земли,
"начинает возвращать долг своей матери". Он говорил, что у  кэцовцев  есть
огромные  достижения,  что  они  своими  трудами  в  области   астрономии,
аэрологии, геологии, физики, биологии обогатили все человечество.  Сколько
сделано крупнейших научных открытий,  сколько  разрешено  неразрешимых  на
Земле  задач!  Необычно  ценные  открытия  сделал,  например,  Тюрин.  Его
"Строение Космоса" войдет в историю науки как классический труд, создающий
эпоху. Его имя становится в ряд имен таких титанов  науки,  как  Ньютон  и
Галилей.
   Высокую  оценку  получили   и   работы   аэролога   Кистенко,   геолога
Соколовского,  "выдающегося  изобретателя  и   экспериментатора   товарища
Герасимовой", упомянуты были мои скромные труды, как  мне  кажется,  не  в
меру оцененные.
   - Истинным героем -  завоевателем  небесных  пространств  проявил  себя
товарищ Евгеньев, - сказал Пархоменко и начал аплодировать кому-то  позади
себя.
   Евгеньев! Чернобородый! Я вытягиваю шею, чтобы разглядеть его, но герой
скрывается. Он не вышел даже на аплодисменты.
   - Он, товарищи, скромничает, - говорит Пархоменко. - Но мы заставим его
сделать доклад  о  своих  необычайных  приключениях  в  поясе  астероидов.
Начальник экспедиции должен отчитаться перед нами.
   Евгеньев, наконец, показался в кольце. Я сразу узнал его.
   - А ты бы узнала? - спросил я Тоню.
   Тоня улыбнулась.
   - Среди безбородых - да, но среди таких же бородатых, как он, едва  ли.
Я ведь его только мельком видела, когда он ехал на аэродром.
   Евгеньев  заговорил.  При  первых  же  его  словах  Тоня  вдруг  сильно
побледнела.
   - Что с тобой? - испуганно воскликнул я.
   -  Да  ведь  это  же  Палей!  Его  голос...  Но   как   он   изменился!
Палей-Евгеньев... ничего не понимаю!
   Я, вероятно,  побледнел  не  меньше  Тони:  так  взволновала  меня  эта
новость.
   - Как только он кончит речь, пойдем к нему! - сказала Тоня  решительным
тоном.
   - Может быть, тебе удобнее одной? Вам много о чем надо поговорить.
   - У нас не