Александр Беляев.
    Звезда Кэц

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Звезда Кэц". М., "Эй-Ди-Лтд", 1993.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 23 June 2001
   -----------------------------------------------------------------------

                                      Посвящаю памяти
                                      Константина Эдуардовича Циолковского



1. ВСТРЕЧА С ЧЕРНОБОРОДЫМ

   Кто бы мог подумать, что незначительный случай решит мою судьбу.
   В то время я был холост и жил в доме  научных  работников.  В  один  из
весенних ленинградских вечеров я сидел у открытого  окна  и  любовался  на
деревца сквера, покрытые  светло-зеленым  молодым  пушком.  Верхние  этажи
домов пылали палевыми лучами заката, нижние погружались в  синие  сумерки.
Вдали виднелись зеркало Невы  и  шпиль  Адмиралтейства.  Было  удивительно
хорошо, не хватало только музыки. Мой ламповый  радиоприемник  испортился.
Нежная мелодия, заглушенная стенами, чуть доносилась из соседней квартиры.
Я завидовал соседям  и  в  конце  концов  пришел  к  мысли,  что  Антонина
Ивановна,  моя  соседка,  без  труда  могла   бы   помочь   мне   наладить
радиоприемник. Я не был знаком с этой девушкой, но знал, что она  работает
ассистентом физико-технического института.  При  встрече  на  лестнице  мы
всегда приветливо раскланивались. Это показалось  мне  вполне  достаточным
для того, чтобы обратиться к ней за помощью.
   Через минуту я звонил у дверей соседей.
   Дверь мне открыла Антонина Ивановна. Это была симпатичная  девушка  лет
двадцати пяти. Ее большие серые глаза, веселые и бодрые, глядели чуть-чуть
насмешливо  и  самоуверенно,  а  вздернутый  нос  придавал  лицу  задорное
выражение. На ней было черное суконное  платье,  очень  простое  и  хорошо
облегавшее ее фигуру.
   Я почему-то неожиданно смутился  и  очень  торопливо  и  сбивчиво  стал
объяснять причину своего прихода.
   - В наше время стыдно не знать радиотехники,  -  шутливо  перебила  она
меня.
   - Я биолог, - пробовал оправдаться я.
   - Но у нас даже школьники знают радиотехнику.
   Этот укор она смягчила улыбкой, показав свои ровные зубы, и  неловкость
растаяла.
   - Пойдемте в столовую, я допью чай и пойду лечить ваш приемник.
   Я охотно последовал за ней.
   В просторной столовой за круглым столом сидела мать Антонины  Ивановны,
полная,  седая,  розоволицая  старушка.  Она   с   суховатой   любезностью
поздоровалась со мной и пригласила выпить чашку чаю.
   Я отказался. Антонина Ивановна допила чай, и мы направились ко мне.
   С необычайной быстротой она разобрала  мой  приемник.  Я  любовался  ее
ловкими руками с длинными, подвижными пальцами. Говорили мы  немного.  Она
очень скоро поправила аппарат и ушла к себе.
   Несколько дней я думал только о ней, хотел зайти снова, но  без  повода
не  решался.  И  вот,  стыдно  признаться,  но  я  нарочно  испортил  свой
приемник... И пошел к ней.
   Осмотрев повреждение, она насмешливо взглянула на меня и сказала:
   - Я не буду чинить ваш приемник.
   Я покраснел как вареный рак.
   Но на другой день снова пошел - доложить,  что  приемник  мой  работает
великолепно. И скоро для меня стало жизненной необходимостью видеть  Тоню,
как я мысленно называл ее.
   Она дружески относилась ко мне, по ее мнению, я, видите ли, был  только
кабинетный ученый, узкий специалист, радиотехники не знал, характер у меня
нерешительный, привычки стариковские - сиднем сидеть в  своей  лаборатории
или в кабинете. При каждой встрече она говорила мне  много  неприятного  и
советовала переделать характер.
   Мое самолюбие было оскорблено. Я  даже  решил  не  ходить  к  ней,  но,
конечно, не выдержал. Больше того, незаметно для себя я начал переделывать
свой характер: стал чаще гулять, пытался  заняться  спортом,  купил  лыжи,
велосипед и даже пособия по радиотехнике.
   Однажды, совершая добровольно-принудительную прогулку по Ленинграду,  я
на углу проспекта Двадцать Пятого Октября и улицы  Третьего  Июля  заметил
молодого человека с иссиня-черной бородой.
   Он пристально посмотрел на меня и решительно двинулся в мою сторону.
   - Простите, вы не Артемьев?
   - Да, - ответил я.
   - Вы знакомы с Ниной... Антониной Герасимовой?
   Я видел вас однажды с ней. Я хотел передать ей кое-что о Евгении Палее.
   В это время к незнакомцу подъехал автомобиль. Шофер крикнул:
   - Скорей, скорей! Опаздываем!
   Чернобородый вскочил в машину и, уже отъезжая, крикнул мне.
   - Передайте - Памир, Кэц...
   Автомобиль быстро скрылся за углом.
   Я вернулся домой в смущении. Кто этот человек? Он  знает  мою  фамилию?
Где он видел меня с Тоней или Ниной, как он  называл  ее?  Я  перебирал  в
памяти все встречи, всех знакомых... Этот характерный орлиный нос и острая
черная борода должны были запомниться. Но нет,  я  никогда  не  видал  его
раньше... А этот Палей, о котором он говорил? Кто это?
   Я  пошел  к  Тоне  и  рассказал  о  странной  встрече.  И   вдруг   эта
уравновешенная  девушка  страшно  разволновалась.  Она  даже   вскрикнула,
услыхав имя Палей. Она заставила меня повторить всю сцену встречи, а потом
гневно набросилась на меня  за  то,  что  я  не  догадался  сесть  с  этим
человеком в автомобиль и не расспросил у него обо всем подробно.
   - Увы, у вас характер тюленя! - заключила она.
   - Да, - зло ответил я. - Я  совсем  не  похож  на  героев  американских
приключенческих фильмов и  горжусь  этим.  Прыгать  в  машину  незнакомого
человека... Слуга покорный.
   Она задумалась и, не слушая меня, повторяла, как в бреду:
   - Памир... Кэц... Памир... Кэц.
   Потом кинулась к книжным полкам, достала карту Памира и  начала  искать
Кэц.
   Но, конечно, никакого Кэца на карте не было.
   - Кэц... Кэц... Если не город, так что же это: маленький  кишлак,  аул,
учреждение?.. Надо узнать, что такое Кэц! - воскликнула она. - Во  что  бы
то ни стало сегодня же или не позже завтрашнего утра...
   Я не узнавал Тоню. Сколько  неукротимой  энергии  было  скрыто  в  этой
девушке, которая умела так  спокойно,  методически  работать!  И  все  это
превращение произвело одно  магическое  слово  -  Палей.  Я  не  осмелился
спросить у нее, кто он, и постарался поскорее уйти к себе.
   Не стану скрывать, я не спал эту ночь, мне было очень  тоскливо,  а  на
другой день не пошел к Тоне.
   Но поздно вечером она сама явилась ко мне, приветливая и спокойная, как
всегда. Сев на стул, она сказала:
   - Я узнала, что такое Кэц: это новый город на Памире, еще не нанесенный
на карту. Я  еду  туда  завтра,  и  вы  должны  ехать  со  мной.  Я  этого
чернобородого не знаю, вы поможете  отыскать  его.  Ведь  это  ваша  вина,
Леонид Васильевич, что  вы  не  узнали  фамилию  человека,  который  имеет
сведения о Палее.
   Я в изумлении вытаращил глаза.  Этого  еще  недоставало.  Бросить  свою
лабораторию, научную работу и  ехать  на  Памир,  чтобы  искать  какого-то
Палея!
   - Антонина Ивановна, - начал я сухо, - вы, конечно, знаете, что не одно
учреждение  ждет  окончания  моих  научных  опытов.  Сейчас  я,  например,
заканчиваю работу по задержке дозревания фруктов. Опыты эти давно велись в
Америке и ведутся у нас. Но практические  результаты  пока  невелики.  Вы,
вероятно, слыхали, что консервные фабрики на юге, перерабатывающие местные
фрукты:  абрикосы,  мандарины,  персики,  апельсины,  айву  -  работают  с
чрезмерной нагрузкой месяц-полтора, а десять-одиннадцать  месяцев  в  году
простаивают. И это потому,  что  фрукты  созревают  почти  одновременно  и
переработать их сразу невозможно. Поэтому каждый год  гибнет  чуть  ли  не
девять десятых урожая...
   Увеличить число фабрик, которые десять  месяцев  в  году  находятся  на
простое, тоже невыгодно. Вот мне и поручили текущим  летом  отправиться  в
Армению, чтобы на месте поставить чрезвычайно важные  опыты  искусственной
задержки  созревания  фруктов.   Понимаете?   Фрукты   снимаются   немного
недозревшими и затем дозревают постепенно, партия за партией, по мере того
как заводы справляются со  своей  работой.  Таким  образом,  заводы  будут
работать круглый год, а...
   Я посмотрел на Тоню и запнулся.  Она  не  перебивала  меня,  она  умела
слушать, но лицо ее  все  больше  мрачнело.  На  лбу,  меж  бровей,  легла
складка, длинные ресницы были опущены. Когда она подняла на меня глаза,  я
увидел в них презрение.
   - Какой ученый-общественник! - сказала она ледяным тоном. - Я тоже  еду
на Памир по делу, а не как искательница приключений. Мне во что бы  то  ни
стало надо разыскать Палея. Путешествие  не  продлится  долго.  И  вы  еще
успеете попасть в Армению к сбору урожая...
   Гром и молния! Не мог же я сказать ей, в какое  нелепое  положение  она
меня ставит! Ехать с любимой девушкой на  поиски  неведомого  Палея,  быть
может, моего соперника! Правда,  она  сказала,  что  она  не  искательница
приключений и едет по делу. Какое же дело связывает ее с Палеем?  Спросить
не позволяло самолюбие. Нет, довольно с меня. Любовь  мешает  работе.  Да,
да! Раньше я засиживался в лаборатории до позднего вечера, а теперь ухожу,
как только пробьет четыре.  Я  уже  хотел  еще  раз  отказаться,  но  Тоня
предупредила меня:
   - Вижу, мне придется ехать одной,  -  сказала  она  поднимаясь.  -  Это
осложняет дело, но, может быть, мне  удастся  найти  чернобородого  и  без
вашей помощи. Прощайте, Артемьев. Желаю вам успешного дозревания.
   - Послушайте, Антонина Ивановна!.. Тоня!..
   Но она уже вышла из комнаты.
   Идти за ней?  Вернуть?  Сказать,  что  я  согласен?..  Нет,  нет!  Надо
выдержать характер. Теперь или никогда.
   И я выдерживал характер весь вечер, всю бессонную ночь, все хмурое утро
следующего дня. В лаборатории я не мог смотреть на сливы  -  предмет  моих
опытов.
   Тоня,  конечно,  поедет  одна.  Она  не  остановится  ни  перед  какими
трудностями. Что произойдет на Памире, когда она  найдет  чернобородого  и
через него Палея? Если бы я сам  присутствовал  при  встрече,  мне  многое
стало бы ясным. Я не поеду с Тоней - это значит разрыв. Недаром, уходя она
сказала "прощайте". Но все же я  должен  выдержать  характер.  Теперь  или
никогда.
   Конечно, я не поеду. Но нельзя же быть невежливым - простая  любезность
требует помочь Тоне собраться в дорогу.
   И вот еще не пробило четырех часов, я уже прыгал через  пять  ступенек,
сбегая с четвертого этажа. Не  хуже  старого  американского  киногероя,  я
вскочил на ходу в троллейбус и помчался домой. Кажется, я даже  без  стука
ворвался в комнату Тони и крикнул:
   - Я еду с вами, Антонина Ивановна!
   Не знаю, для кого большей неожиданностью было это восклицание - для нее
или для меня самого. Кажется, для меня.
   Так я был вовлечен в цепь самых невероятных приключений.



2. ДЕМОН НЕУКРОТИМОСТИ

   Я смутно помню наше путешествие от Ленинграда до таинственного Кэца.  Я
был слишком взволнован  своей  неожиданной  поездкой,  смущен  собственным
поведением, подавлен Тониной энергией.
   Тона не хотела  терять  ни  одного  лишнего  дня  и  составила  маршрут
путешествия, использовав все быстрые современные средства сообщения.
   От  Ленинграда  до  Москвы  мы  летели  на  аэроплане.  Над  Валдайской
возвышенностью нас здорово потрепало, а так как я не выношу ни морской, ни
воздушной качки, мне стало плохо. Тоня заботливо ухаживала за мной. В пути
она стала ко мне  относиться  тепло  и  ровно  -  словом,  переменилась  к
лучшему. Я все больше изумлялся: сколько сил, женской ласки,  заботливости
у этой девушки! Перед путешествием она работала больше меня, но на ней это
совершенно не отразилось,  Она  была  весела  и  часто  напевала  какие-то
песенки.
   В  Москве  мы  пересели  на  полуреактивный  стратоплан   Циолковского,
совершающий прямые рейсы Москва - Ташкент.
   Эта  машина  летела  с  бешеной  скоростью.  Три  металлические  сигары
соединены боками, снабжены хвостовым оперением и покрыты  одним  крылом  -
таков  внешний  вид  стратоплана.  Тоня  немедленно  ознакомилась  с   его
устройством и объяснила мне, что пассажиры и  пилоты  помещаются  в  левом
боковом корпусе, в правом  -  горючее,  а  в  среднем  -  воздушный  винт,
сжиматель воздуха, двигатель и холодильник;  что  самолет  движется  силой
воздушного винта и отдачею продуктов горения. Она говорила еще о  каких-то
интересных  подробностях,  но  я  слушал  рассеянно,  новизна  впечатлений
подавляла меня. Помню, мы зашли  в  герметически  закрывающуюся  кабину  и
уселись на  очень  мягкие  кресла.  Самолет  побежал  по  рельсам,  набрал
скорость - сто метров в секунду - и  поднялся  на  воздух.  Мы  летели  на
огромной высоте, - быть может, за пределами  тропосферы,  -  со  скоростью
тысячи километров в час. И говорят - эта скорость не предельная.
   Не успел я как следует усесться,  а  мы  уже  оставили  позади  пределы
РСФСР. За облачным покровом земли  не  было  видно.  Когда  облака  начали
редеть, я увидел глубоко под  нами  сероватую  поверхность.  Она  казалась
углубленной в центре и приподнятой к горизонту, словно  опрокинутый  серый
купол.
   - Киргизские степи, - сказала Тоня.
   - Уже? Вот это скорость!
   Такой полет мог удовлетворить даже нетерпение Тони.
   Впереди блеснуло Аральское море. И в кабине говорили уже не  о  Москве,
которую только что покинули, а о Ташкенте, Андижане, Коканде.
   Ташкента я не успел рассмотреть. Мы молниеносно снизились на аэродроме,
и  уже  через  минуту  мчались  на  автомобиле  к   вокзалу   сверхскорого
реактивного поезда - того же Циолковского. Этот  первый  реактивный  поезд
Ташкент - Андижан по скорости не уступал стратоплану.
   Я увидел длинный, обтекаемой формы вагон без колес. Дно  вагона  лежало
на бетонном полотне, возвышающемся  над  почвой.  С  обеих  сторон  вагона
имелись закраины, заходящие за бока полотна. Они придавали устойчивость на
закруглениях пути.
   Я узнал, что в этом поезде воздух накачивается под днище  вагона  и  по
особым щелям прогоняется назад. Таким образом, вагон  летит  на  тончайшем
слое  воздуха.  Трение   сведено   до   минимума.   Движение   достигается
отбрасыванием назад воздушной струи, и вагон развивает такую скорость, что
с разгона без мостов перепрыгивает небольшие реки.
   Я опасливо поежился, сел в вагон, и мы двинулись в путь.
   Скорость  "езды-полета"  была  действительно  грандиозна.   За   окнами
ландшафт сливался в желтовато-серые полосы. Только голубое  небо  казалось
обычным,  но  белые  облака  бежали  назад  с  необыкновенной   резвостью.
Признаюсь, несмотря на все удобства этого нового способа  передвижения,  я
не мог дождаться конца нашего  короткого  путешествия.  Но  вот  под  нами
сверкнула река, и мы  мигом  перескочили  ее  без  моста.  Я  вскрикнул  и
невольно поднялся. Видя такую отсталость и провинциальность, все пассажиры
громко рассмеялись. А Тоня восторженно захлопала в ладоши.
   - Вот это мне нравится! Это настоящая езда! - говорила она.
   Я тоскливо заглядывал в окно: когда же кончится это мутное мелькание?
   В Андижане я запросил пощады. Надо же немного  передохнуть  после  всех
этих сверхскоростных передряг. Но Тоня и слушать не хотела. Ее обуял демон
неукротимости.
   - Вы испортите мне весь график. У меня согласовано все до одной минуты.
   И мы вновь как одержимые помчались на аэродром.
   Путь от Андижана до Оша мы пролетели  на  обыкновенном  аэроплане.  Его
совсем немалую скорость - четыреста пятьдесят  километров  в  час  -  Тона
считала черепашьей. На беду, мотор закапризничал, и мы сделали вынужденную
посадку.  Пока  бортмеханик  возился  с  мотором,  я  вышел  из  кабины  и
растянулся на песке.  Но  песок  был  невыносимо  горячий.  Солнце  палило
немилосердно, и мне пришлось убраться в душную кабину.
   Обливаясь потом, я  проклинал  в  душе  наше  путешествие  и  мечтал  о
ленинградском мелком дождике.
   Тоня нервничала, боясь опоздать  в  Оше  к  отлету  дирижабля.  На  мое
несчастье, мы не опоздали и прилетели на аэродром  за  полчаса  до  отлета
дирижабля. Этот металлический гигант из гофрированной стали должен был нас
доставить в город Кэц. Мы добежали до причальной мачты,  быстро  поднялись
на лифте и вошли в гондолу.
   Путешествие на дирижабле оставило самое  приятное  воспоминание.  Каюты
гондолы охлаждались и хорошо  вентилировались.  Скорость  -  всего  двести
двадцать километров в час. Ни качки, ни тряски и полное  отсутствие  пыли.
Мы хорошо пообедали в уютной  кают-компании.  За  столом  слышались  новые
слова: Алай, Кара-куль, Хорог.
   Памир с высоты произвел на меня довольно мрачное  впечатление.  Недаром
эту "крышу мира" называют "подножием смерти". Ледяные реки, горы,  ущелья,
морены, снежные стены, увенчанные черными каменными  зубцами,  -  траурный
наряд гор. И лишь глубоко внизу - зеленые пастбища.
   Какой-то пассажир-альпинист, указывая  на  покрытые  зеленоватым  льдом
горы, объяснял Тоне:
   - Вот это гладкий ледник, это игольчатый,  вон  там  бугристый,  дальше
волнообразный, ступенчатый...
   Внезапно сверкнула гладь озера...
   - Кара-куль. Высота три тысячи девятьсот девяносто метров  над  уровнем
моря, - сказал альпинист.
   - Посмотрите, посмотрите! - окликает меня Тоня.
   Смотрю. Озеро как озеро. Блестит. А Тоня восхищается.
   - Какая красота!
   - Да, блестящее озеро, - говорю я, чтоб не обидеть Тоню.



3. Я СТАНОВЛЮСЬ СЫЩИКОМ

   Но вот мы идем на посадку. Я вижу с  дирижабля  общий  вид  города.  Он
расположен в очень длинной, узкой высокогорной долине меж снеговых вершин.
Долина имеет почти прямое направление с запада  на  восток.  Возле  самого
города она расширяется. У южного края ее находится большое  горное  озеро.
Альпинист говорит, что оно очень глубокое.
   Сотни две домов сверкают плоскими металлическими  крышами.  Большинство
крыш белые, как алюминий, но есть и темные. На северном склоне горы  стоит
большое здание с  куполом  -  вероятно,  обсерватория.  За  жилыми  домами
фабричные корпуса.
   Наш аэродром расположен в западной стороне города,  в  восточной  лежит
какой-то удивительный железнодорожный путь - с очень  широкой  колеей.  Он
идет до самого края долины и там, по-видимому, обрывается.
   Наконец-то земля.
   Мы едем в гостиницу. Я отказываюсь осматривать город: устал с дороги, и
Тоня милостиво отпускает меня на отдых. Сняв ботинки, я  ложусь  отдохнуть
на широкий диван. Какое блаженство; В голове еще  шумят  моторы  всяческих
быстроходов, глаза слипаются. Ну, уж теперь-то я отдохну на славу!
   Как будто кто-то в дверь стучит. Или это еще гремят в голове  моторы...
Стучат в самом деле. Как некстати.
   - Войдите! - сердито кричу я и вскакиваю с дивана.
   Появляется Тоня. Она, кажется, задалась целью извести меня.
   - Ну, как отдохнули! Идемте, - говорит она.
   - Куда идемте? Почему идемте? - громко спрашиваю я.
   - Как куда? Зачем же мы приехали сюда?
   Ну да. Искать человека с черной бородой. Понятно...  Но  уже  вечер,  и
лучше заняться поисками с утра. Впрочем, протестовать бесполезно. Я  молча
натягиваю  на  плечи  легкое  ленинградское  пальто,  но  Тоня   заботливо
предупреждает меня:
   - Наденьте шубу. Не  забывайте,  что  мы  на  высоте  нескольких  тысяч
метров, а солнце уже зашло.
   Надеваю шубу, и мы выходим на улицу.
   Я вдыхаю морозный воздух  и  чувствую,  что  мне  дышать  трудно.  Тоня
замечает, как я "зеваю", и говорит:
   - Вы не привыкли к разреженному  горному  воздуху.  Ничего,  это  скоро
пройдет.
   - Странно, что я в гостинице не чувствовал этого, - удивляюсь я.
   - А в гостинице воздух  искусственно  сгущен  компрессором,  -  говорит
Тоня, - не все переносят горный воздух. Некоторые  совсем  не  выходят  на
улицу, и с ними консультируются на дому.
   - Как жаль, что эта  льгота  не  распространяется  на  специалистов  по
разыскиванию черных бород! - невесело сострил я.
   Мы шли по улицам чистенького, хорошо  освещенного  города.  Зде