Ничего не понимаю! - Аракелов растерялся.
   Марийка подняла голову.
   - Значит, ты не знаешь? Тебе не сказали?
   - Да чего?!
   - Сашка, это ведь я...
   - Ты?! - Все сразу встало на свои  места.  Перед  Аракеловым  мгновенно
возникла  залитая  солнцем  палуба  и  Марийка,  томно   раскинувшаяся   в
шезлонге... "Мне в "Марте" посидеть надо, на следующей станции она по моей
программе работать будет". И зададаевские умолчания и увертки стали  ясны.
Эх, Витальич!..
   - Значит, ты... - повторил Аракелов.
   - Да, - сказала Марийка. - Понимаешь... Это все так получилось...
   - Понимаю, - Аракелов отодвинулся от нее и оперся спиной  о  переборку.
Ему было больно от обиды и обидно до боли. - Дух  струсил,  надо  нос  ему
утереть. Понимаю.
   - Ничего ты не понимаешь! Я же люблю тебя, дурака! И знаю,  что  ты  не
струсил, ты не мог струсить. Это они говорили, что ты струсил...
   - Они?
   - Ну да. Я в "Марте" сидела, люк был открыт, а они рядом встали...
   - Кто?
   - Жорка, Поволяев и еще кто-то, я  их  не  видела,  только  слышала.  И
говорили, что  ты  струсил.  Мол,  батиандры  со  своей  исключительностью
носятся,  подумаешь,  дефицитная  профессия,  нужно  им  себя  беречь  дл
грядущих  подвигов...  А  что  человек  погибает  -  ему  наплевать,  духу
нашему... И в таком роде.
   - Та-ак, - сказал медленно Аракелов. - Ясно. -  Это  он  предвидел  еще
внизу.
   - И я к ним не  вышла.  Понимаешь,  не  вышла.  Сама  не  знаю  почему.
Побоялась, что ли?
   - Чего?
   - Не знаю. Я бы, наверное, им по рожам надавала.
   "Стоило бы, - подумал Аракелов. - Но это я могу и сам".
   - И что же ты сделала?
   - Когда они отошли, вылезла, поставила слип на автоспуск. Я видела, как
это делают...
   - Ясно, - сказал Аракелов.
   В принципе в этом не было ничего невозможного. Отмотать метров двадцать
троса на барабан носовой лебедки "Марты", застопорить судовую  лебедку,  а
потом помаленьку стравливать трос, соразмеряясь с  опусканием  слипа.  Дл
опытного водителя это не представляло особого труда. Но как  справилась  с
этим Марийка? Ведь опыта работы с "Мартой" у нее с гулькин  нос...  И  как
никто ей не помешал? Ведь слип скрежещет так, что только  в  баролифте  не
слышно! Конечно, когда "Марта" уже пошла к воде,  остановить  ее  было  бы
нельзя,  но  до  того?  Куда  смотрел  вахтенный?   Мда-а,   подумал   он,
дисциплинка... Пораспустил народ Ягуарыч...
   - И никто тебя не остановил?
   - Нет...
   - Молодцы! - искренне восхитился Аракелов. На мгновение ему даже  стало
весело. - Хоть судно укради, не заметят, если есть о чем посудачить!..  Но
на кой черт ты полезла? Зачем?
   - Затем, что я слышать не могла, как они про тебя... Понимаешь?  Я  уже
все знала - и про патрули, и про "рыбку". И понимала, что ты там сидишь  и
думаешь...
   - Вот и не лезла бы. Лучше бы сама подумала...
   - Я и думала. Что тебе экспериментальные данные нужны. И что если  даже
"Марта"... не пройдет... Ты скорее сообразишь, что к чему.
   До Аракелова дошло не  сразу:  слишком  уж  нелепо  это  было.  Нелепо,
немыслимо, невозможно!
   - Дура! - заорал он, забыв, что уже ночь, что  за  тонкими  переборками
каюты давно уже спят. - Ты соображаешь, что говоришь?
   - Да, - тихо сказала Марийка, и Аракелов осекся. - И когда делала, тоже
соображала. Только что все вот так получится - не сообразила.
   Аракелов обнял ее, прижал к себе, гладил по волосам, целовал мокрое  от
слез лицо, шею, руки...
   - Дура, - задыхаясь, бормотал он, - сумасшедшая, ненормальная... Что бы
я без тебя делать стал, а?
   - А что ты будешь делать со мной? - печально спросила Марийка.  -  Ведь
ты... Ты же мне не простишь. И прав будешь.
   Он обнял ее еще крепче. Что-то больно впилось  ему  в  грудь.  Он  чуть
отстранился и пощупал. Это была та самая веточка "ангельского  коралла"...
Она подумала даже об этом, идя к нему...
   "Руслан" тогда простоял четверо суток в Кэрнсе, и Аракелову и еще двоим
аквалангистам удалось на пару  дней  съездить  в  Куктаун  по  приглашению
местного  клуба  рифкомберов.  Как   Аракелову   повезло   наткнуться   на
"ангельский коралл", он и сам не  мог  понять.  Этот  полип  редок,  очень
редок, а в этих местах до сих пор его не находили вообще. Да Аракелов и не
знал, что нашел. Просто его поразил коралловый куст:  никогда  еще  он  не
видел такого богатства оттенков красного цвета.
   Он отломил веточку и спрятал в сетку. Просто так, на  память.  А  когда
позже, на берегу,  ему  объяснили,  что  это,  -  план  созрел  мгновенно.
Вернувшись на "Руслан", он посоветовался с корабельными умельцами,  больше
недели проводил все вечера в каюте, возясь с лаками, клеями и  так  далее,
но зато потом подарил Марийке вот эту самую брошь.
   Аракелов аккуратно отколол брошь и положил на стол. Потом снова привлек
Марийку к себе.
   - Ничего, - сказал он. - Это все ерунда. Понимаешь, ерунда.  И  прощать
или не прощать я тебя не могу. Я ведь люблю тебя. Просто люблю, и не  могу
ни винить, ни прощать.
   - Я им скажу, я им все скажу, слышишь?
   - Я им сам скажу, - пообещал Аракелов. - Это все не  так  страшно.  Это
все утрясется... Главное, что есть мы. Понимаешь, не ты, не я. Мы.
   Марийка благодарно улыбнулась - он понял это по изменившемуся голосу.
   - Спасибо, Сашка.
   Он еще долго сидел, обняв ее одной рукой,  а  другой  бережно  и  легко
гладя по волосам, - до тех пор, пока по дыханию не понял, что Марийка  уже
спит. Тогда он тихонько встал, продолжая обнимать ее плечи левой рукой,  и
осторожно уложил Марийку на постель. Она все-таки проснулась:
   - Ягуарыч поклялся списать. Вахтенным по выговору, а меня - на берег...
"Это, - говорит, - еще не все... Вот завтра утром  разбор  устроим...  Там
больше получите..." Но мне все равно, понимаешь? Пусть спишут...  если  ты
меня в жены возьмешь... - Язык у нее заплетался.
   - Спи, - сказал Аракелов. - Пустяки все это. Спи, милая.
   Она и в самом деле уснула - на этот раз окончательно. "Досталось же  ей
сегодня", - подумал Аракелов. Он бесшумно оделся и вышел из каюты.
   Поднявшись на главную палубу,  он  прошел  на  нос  и  встал,  опершись
вытянутыми  руками  на  планширь  и  глядя  на  фосфоресцирующие   буруны,
вскипавшие у форштевней.
   "Да, - подумал он, - майский день, именины сердца..."
   Океан был темным, почти черным; серебряные блики лунного  света  только
подчеркивали его черноту. Он был бескрайним и бездонным.  Таинственным.  И
где-то там, в глубине, скрывались его таинственные  порождения  -  Великий
Морской Змей,  Чудовище  "Дипстар",  Чудовище  "Дзуйио  Мару"...  Подумать
только, еще утром Аракелову казалось, что найти их - единственная  трудна
задача в жизни. Это было каких-нибудь шестнадцать часов назад... Каким  же
еще мальчишкой он был тогда!
   "А теперь... Марийка что-то сказала про  завтрашний  разбор...  Значит,
дошло до этого. Значит, завтра будет бой. Бой на ближней дистанции, как  в
старину. Что ж, - равнодушно подумал Аракелов, -  бой  так  бой.  Что  еще
остается? Благородно поднять флажный сигнал  "Погибаю,  но  не  сдаюсь"  и
благопристойно пойти ко дну..."
   Пойдет ли он еще ко дну? Туда, вниз? Или прав был спрут из  кошмара?  И
уже никогда не придется Аракелову войти в баролифт? "Нет, - подумал он,  -
этого не может быть".
   Это может быть. Это очень может быть,  трезво  рассудил  он.  Пусть  ты
убежден, что был прав. Абсолютно прав. Пусть ты можешь с  чистой  совестью
сказать:  я  сделал.  Только  поэтому  живы  водители  четырех  патрульных
субмарин, тех, что шли на поиски  погибших;  только  поэтому  останутся  в
живых все те,  кто  не  пойдет  уже  в  сероводородные  облака,  ибо,  кто
предупрежден, тот  вооружен.  Пусть  поймут  и  поддержат  тебя  Зададаев,
Ягуарыч - ведь не может не понять этого капитан, - Генрих  и  кто-то  еще.
Даже многие. Даже большинство. Но всегда найдутся и другие. Те, из-за кого
могла погибнуть Марийка. И такие, как те. И возникнет слух, слух,  который
окажется сильнее любого официального  одобрения.  От  него  не  спрячешьс
никуда. Батиандров мало, очень мало, и друг о друге они  знают  все.  Даже
будь их много, знать  все  друг  о  друге  им  необходимо:  ведь  пойти  с
человеком вниз можно лишь тогда, когда знаешь его до конца.  Когда  веришь
ему, как себе. Больше, чем себе.  А  кто  поверит  теперь  Аракелову?  Да,
конечно, он был прав, но говорят...
   И придется жить, ежедневно борясь с этим  "говорят".  Разве  можно  так
жить?
   А ведь ему еще только тридцать два...
   Менять профессию? Уходить? Значит, проклятый оранжевый спрут был прав?
   Нет, решил Аракелов. Нет. Ни за что.
   Бой так бой. И  чем  скорее,  тем  лучше.  Аракелов  почувствовал,  как
рождается и крепнет в нем холодная, упрямая  злость.  Нет!  Он  еще  будет
внизу. Он еще поймает всех этих Великих Морских Змеев  и  Чудовищ  "Дзуйио
Мару". Он еще спустит с  них  шкуру.  Спустит  шкуру,  сделает  сумочку  и
подарит Марийке.
   Аракелов поднял глаза к горизонту  и  увидел,  как  впереди,  прямо  по
курсу, взошла звезда. Яркая, автоматически отметил он. Наверное,  планета.
Только какая?  Внезапно  звезда  погасла,  потом  вспыхнула  вновь.  Снова
потухла. И загорелась опять.
   И тогда Аракелов понял, что это. Это была не звезда. Это  был  лазерный
маяк на вершине Гайотиды.




         * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОЛЕ НАДЕЖДЫ * 

   Тот, кто бороздит море, вступает в союз
   со счастьем, ему принадлежит мир, и он жнет
   не сея,  ибо  море  есть  поле  надежды.  Надпись  на  обетном  кресте,
установленном
   на Груманте (Шпицбергене)


        1

   Из брюха "Сальватора", зависшего метров на двадцать пять выше,  -  там,
где  стены  каньона  расходились  достаточно,  чтобы  между   ними   могло
втиснуться трехкорпусное тело спасателя, - бил  резкий  свет  прожекторов.
Базальтовые стены и нагромождения лавовых подушек на дне казались  в  этом
свете почти черными, а оранжевая  окраска  патрульной  субмарины  отливала
алым - цветовой контраст, рождавший  в  душе  щемящее  тревожное  чувство.
Впрочем, какая  уж  теперь  тревога!  До  завершения  операции,  по  самым
оптимистическим подсчетам, оставалось не меньше сорока  минут,  тогда  как
запас воздуха в субмарине уже иссяк. Даже если водитель умудрялся все  это
время спать, не двигаться, не волноваться, словом,  сократить  потребление
кислорода до всех теоретически допустимых и вовсе  недопустимых  пределов,
не дышать совсем он не  мог.  И  тем  подписывал  собственный  приговор...
Приговор, по всей вероятности,  уже  приведенный  в  исполнение.  Так  что
говорить о спасении казалось сейчас Аракелову попросту кощунственным.  Они
поднимали затонувшее судно. И все.
   Азизхан, Яан и Лайош заводили шлаги спущенных  с  "Сальватора"  тросов.
Сеть,  опутывавшая  субмарину,  была  уже  рассечена,  и  теперь  осталось
осторожно подтянуть  ее  повыше,  а  там  сработают  захваты,  зафиксируют
субмарину между двумя нижними корпусами  спасательного  аппарата,  и  тот,
медленно продувая цистерны,  начнет  всплывать.  Но  еще  задолго  до  той
минуты, когда он появится на поверхности, - там,  в  трех  километрах  над
головой, - из  днища  главного  корпуса  выдвинется  гофрированный  хобот,
нащупает  рубку  субмарины,  присосется  к  ней;  вспенившись,   мгновенно
затвердеет герметик; кто-то из экипажа  "Сальватора"  спустится  по  этому
хоботу, откроет люк и втащит наверх тело патрульного. В том, что это будет
уже только тело, Аракелов ни минуты не сомневался: чудес не бывает.
   И самое страшное вовсе не это. В конце концов Океанский Патруль  -  это
Океанский Патруль. Тот,  кто  выбирает  эту  профессию,  неизбежно  должен
смириться с возможностью пусть даже  маловероятной,  но  реальной  тем  не
менее возможностью погибнуть вот так. Ибо  стихия  и  сегодня  оказываетс
порой сильнее человека; ибо человек и сегодня не застрахован от ошибок,  а
здесь, под водой, ошибка чаще всего стоит жизни...  Нет,  самое  страшное,
что на этот раз человек погиб в схватке с другим человеком.
   Подлость, какая подлость!
   Аракелов  снова  посмотрел  туда,  где  работали  трое  батиандров  его
команды. Дело споро двигалось к концу, и он здесь явно не  был  нужен.  Он
развернулся и направился к баролифту. Плыть предстояло чуть больше мили  -
минут десять-двенадцать  для  скутера,  если  не  форсировать  движок.  Но
торопиться  теперь  уже  было  некуда   и   незачем.   Гонка,   начавшаяс
четырнадцать часов назад, подошла к концу.
   В  эти  четырнадцать  часов  втиснулось  многое.  И  срочный  вызов   к
начальнику  штаба  отряда  Океанского   Патруля,   прикомандированного   к
Гайотиде-Зюйд, - вызов, заставший Аракелова врасплох,  потому  что  только
накануне прилетела из Владивостока Марийка,  и  Аракелов  решил  по  этому
случаю  воспользоваться  всеми  накопившимися  отгулами   (оно,   конечно,
семейная жизнь, при которой ты проводишь дома от силы три месяца  в  году,
близка  к  идеалу  и  гарантирует  от   пресыщения,   но   именно   потому
незапланированные  встречи  особенно  радостны).  И  выяснение,  кого   из
батиандров аракеловской команды, работавшей  по  программе  "Абиссали-45",
можно срочно снять на спасательную операцию. И организация  их  переброски
на обеспечивающее судно: собрать их всех на палубе "Ханса  Хасса"  за  три
часа оказалось едва ли не самым трудным. И наконец, сама по себе работа  -
вовсе не сложная, но закончившаяся совсем не  так,  как  должна  была  бы.
Впрочем, закончилась она только для троих. Азизхан,  Лайош  и  Яан  вскоре
поднимутся  наверх  и   через   несколько   часов   будут   отсыпаться   в
комфортабельных каютах "Хасса". Если смогут  уснуть  после  такого  финала
операции, конечно. Аракелову же предстоит еще одно дело.  Он  окончательно
понял это только  сию  минуту,  но  подспудно  решение  зрело  в  нем  все
последние часы. С того самого момента,  как  они  начали  резать  сети,  в
которых застряла субмарина.
   Стены  ущелья  расступились,  и  перед  Аракеловым  раскрылась   долина
Галапагосского рифта. Еще через три минуты, оставив скутер возле одной  из
опор баролифта, он скользнул в донный люк и  оказался  в  ярко  освещенном
сухом отсеке.
   Здесь было заметно просторнее, чем в привычном баролифте  "Руслана".  И
то сказать - пятиместная махина,  целый  подводный  дом...  Аракелов  снял
ласты и подошел к телетайпу. Как ни совершенствовалась техника, а от этого
агрегата было никуда не  уйти:  мешал-то  не  "эффект  Дональда  Дака",  с
которым  в  гелиево-кислородной  атмосфере   подводных   поселков   шельфа
давным-давно уже  научились  бороться,  а  сама  перестроенная  физиологи
батиандров. Увы, батиандр - существо безгласное. Замедленный,  вынуждающий
к телеграфной  лапидарности  стиля  телетайпный  диалог  всегда  раздражал
Аракелова, но с ним приходилось мириться, как со злом неизбежным. Он нажал
клавишу вызова:
   "Прошу на связь капитана".
   Ждать пришлось минут десять. За это время Аракелов  успел  послать  два
запроса  в  информационный  банк  "Навиглоб",  и  ответы  подтвердили  его
предположения. Наконец по дисплею телетайпа побежало:
   "Капитан на связи".
   Аракелов коротко доложил о  ходе  работ.  Собственно,  в  общих  чертах
капитан должен был быть в курсе дела, так как  "Сальватор"  поддерживал  с
"Хансом Хассом" непрерывную связь по гидроакустике. Да и о  том,  чего  не
видели спасатели с "Сальватора", можно было сообщить дежурному  оператору,
не отрывая капитана, у которого и так хватало забот. Однако это была  лишь
обязательная прелюдия  к  предстоящему  разговору.  Аракелов  ожидал,  что
разговор этот окажется нелегким, что будет спор и придется доказывать свою
правоту и свое право, и заранее уже жалел, что на  том  конце  провода  не
Зададаев, который понял бы  все  с  полуслова,  а  этот  низенький  усатый
капитан с непроизносимой греческой фамилией  Мегалотополопопулос,  которую
Аракелов еле-еле зазубрил по слогам  с  пятого  раза.  Но  все  получилось
иначе. Когда Аракелов изложил свою идею, капитан задал всего два вопроса.
   "Резерв времени?"
   "Пятьдесят один зеленый час", - отстучал в ответ Аракелов.
   "Какая требуется помощь?"
   "Встретить меня. Через сорок восемь часов. Координаты рандеву..."
   "Добро. Сам ждать не смогу. Сейчас выясню, кто  обеспечит  встречу.  До
связи".
   Понятно: "Ханс  Хасс",  громадина,  плавучий  институт,  приписанный  к
международной базе Факарао, не может прохлаждаться двое суток. У него сво
программа, и напряженная. Они уже потратили уйму времени, но  покуда  речь
шла о спасательной операции, никто о своих  программах  не  думал.  Теперь
другое дело.
   Вновь ожил дисплей телетайпа:
   "Оперативное судно Океанского Патруля "Джулио делла  Пене"  прибудет  в
точку рандеву  через  сорок  четыре  -  сорок  шесть  часов.  Их  бароскаф
обеспечит встречу. Желаю удачи".
   "Спасибо. Конец связи".
   Ну вот, теперь можно браться за  дело,  Аракелов  подобрал  и  подогнал
снаряжение,  выбравшись  из  баролифта,  взял  скутер  -   не   разъездной
буксировщик,  на  котором  только  что  вернулся,  а  пятый  в  комплекте,
"кархародон" с нетронутым еще шестидесятичасовым ресурсом. Хотя  размерами
"кархародон" по меньшей мере всемеро уступал своему живому тезке, это была
мощная, маневренная машина, развивавшая десять узлов крейсерского  хода  и
до семнадцати на форсаже: как раз то,  что  и  нужно  было  Аракелову  дл
задуманной им почти четырехсотмильной экспедиции. Он  забрался  в  скутер,
устроился поудобнее и дал ход.
   Однако направился он не к тому ущелью, где попала в ловушку  патрульна
субмарина, а повернул вдоль края рифтовой долины  на  северо-северо-запад.
Слева, в трехстах-четырехстах метрах от него, круто уходили  вверх  склоны
обрамлявших долину гор. "Кархародон" скользил  почти  над  самым  дном.  В
каком-нибудь десятке метров под ним проплывали  пухлые  пузыри  подушечной
лавы; долина здесь была почти совсем пустынной, лишь  кое-где  поднимались
на тонких стеблях крупные, до двух метров, колокольчики стеклянных  губок.
Трудно было поверить, что рифт -  самое  активное  место  океанского  дна.
Казалось, все тут застыло от века, так было миллионы лет, тысячи, сотни...
Так было восемь лет назад,  когда  Аракелов  впервые  очутился  в  здешних
местах.
   Если разобраться, тогда и началась для него сегодняшняя  история,  хот
сам он об этом и не подозревал.
   Начальство попросило подменить - недели на две - заболевшего  батиандра
на международной  подводной  биостанции  "Лужайка  одуванчиков".  Аракелов
ничтоже сумняшеся согласился, и уже на следующий день разъездной  мезоскаф
Океанского  Патруля,  аккуратно  состыковавшись  своим  донным   люком   с
купольным люком станции, доставил Аракелова на место.
   Станция была обычная,  типовая:  тридцатиметровая  полусфера,  намертво
заякоренная на дне Галапагосской рифтовой долины в самом центре  оазиса  с
поэтическим названием "Лужайка одуванчиков". На  верхнем  из  трех  этажей
станции размещался обширный тамбур с малым пассажирским и большим грузовым
купольными люками, на втором - жилые помещения и склады,  а  на  первом  -
энергетическое сердце  станции,  реактор,  лаборатории  и  батиандрогенный
комплекс со шлюзом для  выхода  наружу.  Аракелов  уже  бывал  на  десятке
подобных станций и потому мог  ориентироваться  здесь,  как  говорится,  с
закрытыми глазами.
   Однако такой встречи не ожидал. Едва он ступил на станцию, ожил динамик
селектора.
   - Батиандр, на связи начальник станции. Ваша комната  -  номер  шестой,
голубая дверь. Обед  -  через  час,  в  четырнадцать.  Извините,  не  могу
встретить - идет эксперимент.
   - Спасибо, - произнес озадаченно в пустоту Аракелов.
   Он быстро раскидал свои нехитрые пожитки в комнате, где оставались  еще
вещи заболевшего коллеги. Тот должен был вернуться, и Аракелов  постаралс
в неприкосновенности сохранить художественный беспорядок, цари