ил взгляд с одного на другого.
   - Кофе здесь водится? - спросил Стентон.
   - Разумеется, - отозвался Барни.  -  Какой  вы  хотите:  по-бразильски,
по-турецки, по-варшавски?
   - По-ирландски, - мрачно сказал Стентон.
   Захаров улыбнулся.
   Стентон прихлебывал кофе мелкими глотками. Захаров посмотрел  на  него.
Теперь ему было понятно, почему лицо Стентона с самого  начала  показалось
знакомым. Они в самом  деле  никогда  не  встречались.  Но  зато  портреты
Стентона  несколько  лет  назад  промелькнули  во  многих  газетах:   хот
космонавтов нынче хоть пруд пруди, запуски все же привлекают пока внимание
прессы. К тому же Стентон - это особый случай.
   - И все-таки я никак не могу взять в толк, как это могло быть, -  снова
спросил Захаров.
   Стентону не хотелось говорить об этом.
   - Очень просто. Организм - штука  сложная,  не  все  можно  предсказать
заранее.
   Захаров не стал настаивать. Он взял свой  стакан,  поболтал  -  ледяные
шарики неожиданно сухо шуршали и постукивали о стекло. Так шуршат  льдины,
расколотые форштевнем и скользящие вдоль борта к корме; так  перестукивает
галька в прибое... Вода  была  холодной  и  удивительно  свежей  на  вкус.
Приохотил Захарова к ней Аршакуни. Так они и  пили  -  Захаров  с  Карэном
"Джермук", а Джулио - ситронад...
   Стентон допил кофе,  закурил.  Он  сам  не  мог  понять,  почему  вдруг
рассказал этому грузному и седому русскому больше, чем кому бы то ни было.
Наверное, просто сработал "закон попутчиков"... Но есть вещи,  которых  не
рассказать, не объяснить никому.
   Как расскажешь мечту о черном небе? Стентон и сам не знал, с  чего  это
началось: с фантастических ли романов, читанных-перечитанных в детстве,  с
документальных ли фильмов о программах "Аполлон" и "Спейс Шаттл",  которые
он смотрел не один десяток раз. Но в один прекрасный день  он  понял,  что
умрет, если не увидит черное небо - увидит сам, а не на экране телевизора.
   Ни денег, ни связей у Стентона не было. Но  семнадцатилетний  подросток
из Крестед-Бьютта, Колорадо, с таким упорством полгода планомерно  осаждал
сенатора своего штата, что в конце концов  тот  махнул  рукой  и  дал  ему
рекомендацию в  военно-воздушное  училище  в  Колорадо-Спрингс.  Пять  лет
спустя Стентон окончил училище и был отпущен с действительной службы  ВВС,
так как решил поступать в университет. Университетский курс он  одолел  за
два года - другие справлялись с этим, значит, должен был справиться и  он.
Теперь он стал обладателем  диплома  авиаинженера.  Но  и  это  было  лишь
ступенькой. Еще через год Стентон защитил магистерскую диссертацию. В  ВВС
его не восстановили - там шли уже  массовые  сокращения,  а  двумя  годами
позже ВВС и вовсе перестали существовать. Однако Стентону это было  только
на руку.
   Когда НАСА объявило о начале конкурса пилотов для проекта "Возничий"  -
многоразового транспортно-пассажирского  космического  корабля  -  Стентон
подал документы. И через четыре месяца получил извещение  о  зачислении  в
группу пилотов проекта. Беспрерывная, почти десятилетняя гонка  кончилась.
Он победил!
   К тому времени  подготовка  пилотов  космических  кораблей  значительно
упростилась. Если для кораблей "Джемини" и "Аполлон" она длилась  тысячами
часов, то уже для "Спейс Шаттл" она сократилась до восьмисот-девятисот,  а
в проекте "Возничий" - до двухсот с  небольшим.  Но  и  за  это  время  из
шестисот кандидатов в отряде осталось лишь шестьдесят. Стентон оказался  в
их числе. Возможно, будь подготовка более длительной... Впрочем, нет. Ведь
и так всех их осматривали десятки специалистов, они крутились, качались  и
тряслись в десятках тренажеров, но...
   Первый же полет  оказался  для  Стентона  последним.  Одно  дело  вести
истребитель по кривой невесомости,  и  совсем  другое,  когда  невесомость
длится... Стентону хватило двадцати четырех часов. На вторые сутки  его  в
полубессознательном состоянии эвакуировали на Землю. Он оказался первой  -
и  единственной  пока  -  жертвой  заболевания,  вошедшего  в  космическую
медицину  как  "синдром  Стентона"...  Впрочем,  от  такой  славы  радости
Стентону было мало.
   Черное небо... Несколько часов видел его Стентон. Столько лет усилий  -
и несколько часов... А потом месяцы  в  госпиталях,  месяцы  безделья,  на
смену которому пришла служба сперва на самолетах, а  потом  на  дирижаблях
"Транспасифика".
   Черное небо оказалось недоступным. Может быть, единственно  недоступным
в жизни, но зато и единственно желанным. И голубое так  и  не  смогло  его
заменить.
   А теперь, возможно, придется распроститься и с голубым... И что тогда?
   - И что же будет? - спросил Захаров.
   - Вы телепат?
   - Временами. Так что же?
   - Не знаю, - сказал Стентон. - Все равно. Без дела не останусь. Вернусь
в  Крестед-Бьютт  и  открою  гриль-бар.   Как   Барни.   "У   неудавшегос
космонавта". Прекрасное название, не правда ли?
   - А почему  вы  не  остались  работать  на  Мысе?  Или  в  Хьюстоне?  В
наземниках, естественно.
   - И провожать других наверх? Нет, это не для меня. Я хочу летать.  Сам,
понимаете, сам.
   "Я бы умер от зависти, - подумал  Стентон.  -  Но  в  этом  я  тебе  не
признаюсь".
   - Это я понимаю, - сказал Захаров. - Знаете, Стентон, Джулио тоже  было
трудно у нас в Патруле. После атомных лодок наши патрульные - труба пониже
и  дым  пожиже,  как  говорится.  В  десять  раз  меньше,  в  десять   раз
тихоходнее... И все же лучше, чем на берегу. Так он считал.
   - Он остался  моряком  и  в  Патруле.  А  я  на  дирижабле  не  осталс
космонавтом, адмирал. Это плохая аналогия.
   Захаров кивнул.
   - Моряком он остался, правда. Только вот каким? Вы знаете, Стентон, как
это - стоять на мостике корабля? Не судна, но корабля? Корабль  -  это  не
оружие. Не дом. Не техника. Корабль - это ты сам. Это  ты  сам  на  боевых
стрельбах идешь на сорока пяти узлах,  и  мостик  под  ногами  мелко-мелко
дрожит от напряжения и звенит, и ты сам дрожишь и звенишь...
   Захаров замолчал. Ему не  хватало  слов,  слова  никогда  не  были  его
стихией.
   Стентон внимательно посмотрел на него.
   - А вы поэт, адмирал... - В этих словах Захаров не почувствовал иронии.
   - Нет, - сказал Захаров. - Я моряк. И Джулио был моряк.
   Стентон помолчал немного.
   - Кажется, я понимаю...
   - Вы должны это понять, Стентон. Можно порезать корабли. Можно  видеть,
как режут корабли. Я видел. Мой  "Варяг"  был  лучшим  ракетным  крейсером
Тихоокеанского флота. И его резали, Стентон. Резали на металл.  Я  плакал.
Это не стыдно -  плакать,  когда  погибают  люди  и  корабли.  Флот  можно
уничтожить. Это нужно было сделать, и я рад, что это сделали при мне,  что
я дожил до этого. Не удивляйтесь, Стентон, я военный моряк, и я лучше  вас
могу себе представить, что такое война. И больше вас могу радоваться тому,
что ее не будет. Никогда не будет. И военного флота никогда уже не  будет.
Но моряки будут. Будут. Потому что моряк - это не форма одежды. Это  форма
существования. Они могут быть и на море, и на суше.
   - И в небе, - сказал Стентон. - В черном небе.
   Захаров отхлебнул из стакана. Боль снова медленно поднималась от шеи  к
затылку.  Сколького  же  теперь   нельзя!   Нельзя   волноваться,   нельз
переутомляться, нельзя... Плевать, сказал он себе. Плевать я хотел на  все
эти "нельзя". Он поставил стакан и,  опершись  на  стол  локтями,  в  упор
взглянул на Стентона.
   - Да, - сказал он. - И в небе. И в черном, и в голубом.
   Народу в баре заметно прибавилось. Захаров взглянул на часы. Пора.
   - Когда вы улетаете? - спросил он.
   - Не  знаю...  Сегодня  вечером  сюда  подойдет  другой  дирижабль,  мы
перегрузим все на него - фрахтовщики в любом случае  не  должны  страдать.
Завтра   прилетит    комиссия.    Объединенная    следственная    комисси
"Транспасифика" и АПГА...
   - Простите?
   - АПГА - ассоциация пилотов гражданской авиации. И  будут  нас  изучать
под микроскопом. Сколько? Не знаю...
   - Ясно, - сказал Захаров. -  Что  ж,  если  у  вас  выдастся  свободна
минута, Стентон, прошу ко мне. Сегодня и, по всей  вероятности,  завтра
буду здесь. Впрочем, насчет завтра точно не знаю, может быть, мне придетс
улететь. Но пока я здесь - буду рад  вам.  Посидим,  попьем  чаю.  Правда,
приличного не обещаю, маврикийский, как видите, кончился, а  цейлонский  -
не то, не то... Но все-таки... И поболтаем.
   - Спасибо, - сказал  Стентон.  Он  был  уверен,  что  не  воспользуетс
приглашением. - Я не знаю, как у меня будет со временем, но постараюсь.
   Захаров взял  бумажную  салфетку,  синим  фломастером  написал  на  ней
несколько цифр.
   - Вот мой здешний телефон - звоните, заходите. Рад был познакомиться  с
вами...
   - Я тоже, товарищ Захаров. - Эти слова Стентон произнес по-русски. Увы,
русский язык был чуть ли не единственным предметом, который в отряде  НАСА
давался ему с трудом.
   - Барни, запиши все на мой счет, - сказал Захаров. - И не  спорьте,  не
спорьте, Стентон. Сегодня вы мой гость.
   Барни покачал головой.
   - Нет, адмирал. Сегодня - за счет заведения.
   Возражать Захаров не стал.
   Проводив Захарова взглядом, Стентон закурил и с минуту сидел, теребя  в
руках салфетку с записанным телефоном. Потом аккуратно сложил ее и убрал в
бумажник. Пусть лежит.
   Стентон встал. За стойкой Барни колдовал с бутылками. В двух конических
стаканах,  искрившихся  сахарными  ободками,  возникал  под   его   руками
красно-бело-синий  "голландский  флаг".  Проходя  вдоль  стойки,   Стентон
попрощался с  барменом  и  направился  к  себе.  Командиру  корабля,  даже
отстраненному командиру, стоило все же понаблюдать за разгрузкой.  Правда,
это обязанность суперкарго, и Кора справится с ней прекрасно, однако...
   Тем временем Захаров,  поднявшись  еще  на  три  этажа,  входил  уже  в
приемную  координатора  Гайотиды-Вест.  Девушка  за  секретарским  пультом
приветливо улыбнулась ему.
   - День добрый, пани Эльжбета, - сказал Захаров. - Шеф у себя?
   - Да.
   - Есть у него кто-нибудь?
   - Нет. Только он сегодня не в духе.
   "Еще бы, - подумал Захаров, - будешь тут в духе. ЧП первой категории  в
твоей акватории да  еще  с  твоим  личным  составом...  Странно  было  бы,
пребывай координатор в отличном расположении духа. Противоестественно". Но
вслух ничего этого Захаров не сказал.
   - Это не страшно,  пани  Эльжбета.  Во  всяком  случае,  это  не  самое
страшное.
   Эльжбета кивнула: о гибели патрульных субмарин она уже знала.
   - Спросите, пожалуйста, примет ли он меня.
   - По какому вопросу?
   - По личному.
   - Может быть, вам лучше сперва обратиться к фрекен Нурдстрем?
   Фрекен Нурдстрем была непосредственным начальником Захарова,  и  с  ней
Захаров уже говорил.
   - Нет, пани Эльжбета, мне нужен именно он.
   Брови  Эльжбеты,  выщипанные  по   последней   моде   -   нечто   вроде
длиннохвостых запятых, - чуть заметно дрогнули.
   - Хорошо, я сейчас узнаю.
   Она нажала  одну  из  клавиш  на  своем  пульте  и  негромко  и  быстро
проговорила  что-то  по-польски.  Выслушав  короткий  ответ,   она   снова
повернулась к Захарову:
   - Пан Збигнев ждет вас.
   - Спасибо. - И, машинально одернув куртку,  Захаров  шагнул  в  кабинет
координатора.
   Кабинет был просторен.  Легкая  штора  цвета  липового  меда  закрывала
огромное - во всю дальнюю стену - окно.  В  отфильтрованном  ею  солнечном
свете два больших выпуклых экрана - внешней и внутренней связи - на  левой
стене казались янтарными. Золотистые блики играли и  на  стеклах  книжного
стеллажа,  занимавшего  все  остальное   пространство   стен.   По   самой
приблизительной оценке здесь было две-три тысячи томов. Захаров  никак  не
мог взять в толк, к чему они тут.  Какие-то  справочники,  журналы  -  это
естественно, не бегать же каждый раз в библиотеку. Но такое собрание?..
   Координатор  поднялся   из-за   подковообразного   письменного   стола,
бескрайностью и пустынностью напоминавшего какое-нибудь  средних  размеров
внутреннее море, и вышел навстречу Захарову.
   - Витам пана, - сказал Захаров, пожимая Левандовскому руку.
   -  Здравствуйте,  Матвей  Петрович.  -  По-русски  координатор  говорил
совершенно  свободно.  Только  неистребимый  акцент:  твердое  "ч",   чуть
картавое "л" да назойливые шипящие выдавали его происхождение.
   Левандовский жестом предложил Захарову кресло, сел сам.
   - Так что у вас за дело, Матвей Петрович?
   - Мне нужен отпуск, пан Збигнев. Дней на пять-шесть. Я решил бы  это  с
фрекен Нурдстрем, но дело не терпит отлагательств  и  подавать  рапорт  по
команде я не могу.
   - Отпуск...
   - Да. За свой счет. И - с завтрашнего дня.
   - А кто заменит вас в диспетчерской?
   - Сегодня вернулся Корнеев, так что без меня обойтись можно. Так считаю
не только я, но и фрекен Нурдстрем тоже.
   - Что ж, - сказал Левандовский, -  если  бы  все  проблемы  можно  было
решить так легко...
   - Но это еще не все. -  Захаров  сжал  руками  подлокотники  и  подалс
вперед. - Мне нужны билеты на завтрашний конвертоплан  до  Гонконга  и  на
самолет от Гонконга до Генуи. И визы, естественно.
   - Так, -  сказал  Левандовский.  -  А  нельзя  ли  поподробнее,  Матвей
Петрович?
   - Мне нужно в Геную, пан Збигнев. У Джулио... у делла Пене  там  семья.
Жена, два сына, дочь, внуки... И я не хочу, чтобы о его смерти они  узнали
из газет или официального письма. Официальное письмо о смерти...  Я  видел
их. Их называли похоронками. Похоронки пришли на моего прадеда и двух  его
братьев. Они сохранились у нас в семье. И я не хочу, чтобы  такое  письмо,
пусть даже на бланке Гайотиды, а не на газетной  бумаге  военных  лет,  не
хочу, чтобы такое письмо читали внуки делла Пене. Понимаете, пан Збигнев?
   Левандовский встал, прошелся по кабинету.
   - Понимаю, Матвей Петрович, - после паузы сказал он. -  Понимаю.  Да  и
писать такое мне было бы непросто... Я думал уже, как это написать...
   - Значит...
   - Значит,  вот  что.  -  Будучи  прирожденным  администратором,  талант
которого в конце концов и привел  Левандовского  на  Гайотиду,  он  привык
решать все быстро и окончательно. - Значит, вот что. У нас на верфях Генуи
размещено несколько заказов. Вот вы и отправитесь туда в командировку. Так
мне будет проще оформить вам документы. А за девять дней - на больший срок
командировку я дать не могу - вы сумеете пару раз выбраться на верфи.
   - Конечно, - подтвердил Захаров. - Но...
   -  Большего  от  вас  и  не  требуется.  Думаю,  такое  злоупотребление
командировочным фондом мне простится.
   - Да, - сказал Захаров, вставая. - Спасибо.
   - Это вам спасибо, Матвей Петрович. Я не думал  о  таком  варианте,  но
теперь... Иначе, пожалуй, было бы просто нельзя. Документы вам  подготовят
к утру - конвертоплан уходит в час, так что это мы успеем.
   - Добро, - сказал Захаров. - Разрешите идти?
   Левандовский улыбнулся.
   - Идите,  идите,  Матвей  Петрович.  Отдохните,  выглядите  вы,  честно
говоря, не ах, а завтра часов этак...  -  он  прикинул,  -  в  одиннадцать
зайдите ко мне.
   Когда Захаров вышел, Левандовскому показалось на миг,  что  в  кабинете
стало слишком пусто. Он вернулся к столу, сел в кресло-вертушку  и  вдавил
клавишу селектора:
   - Бетка, скомандуй, чтобы к утру были документы Захарову - он  летит  в
Геную. Билеты, визы... Сама знаешь. И разыщи-ка мне, пожалуйста, командира
патрулей. Ему тоже нужны будут документы - он полетит в Прагу...



        9

   Всплытием  явно  никто  не   управлял:   "Дип-Вью"   стремительно   шел
вертикально вверх, и Зададаев напряженно следил за белой точкой на  экране
гидролокатора, - казалось, аппарат  неизбежно  должен  удариться  о  днище
"Руслана". Очевидно, так показалось  не  только  ему,  -  на  самых  малых
оборотах "Руслан" задним ходом отработал полтора-два кабельтова.  Зададаев
улыбнулся: у кого-то на мостике  сдали  нервы...  Уж  что-что,  а  позици
"Руслана" была определена правильно. Зададаев  выбирал  ее  сам,  а  делом
своим он занимался не первый год. Не успела еще белоснежная громада  судна
окончательно остановиться, как впереди, в трети мили по  курсу,  показалс
"Дип-Вью". Как это обычно бывает при аварийном всплытии, аппарат  вырвалс
из  моря,  словно  пробка  из  бутылки  шампанского.  Сверкнув  на  солнце
стеклянными гранями и металлическими полосами решетки, он  взлетел  метров
на пять в воздух, а потом с грохотом рухнул в  воду,  взметнув  гигантский
фонтан брызг. Тотчас к месту его падения рванулся катер, уже  спущенный  с
"Руслана". Переваливая разбегавшиеся концентрические волны, катер  обнажал
то сверкающий диск винта, то ярко-красное днище - от  форштевня  до  самых
боковых килей. На носу катера, держась за леер, стоял матрос с багром.
   Зададаев снова посмотрел на экран гидролокатора: "Марта"  медленно,  по
спирали поднималась к поверхности. С ней тоже явно  все  было  в  порядке.
Зададаев облегченно вздохнул. По крайней мере, все  целы,  подумал  он,  и
перевел взгляд на пульт баролифта. Там перемигивались разноцветные огоньки
контрольных лампочек, и в такт их коротким вспышкам оператор  перебрасывал
рычажки квитанционных тумблеров. Зададаев проследил его  движения:  донный
люк задраен, остается убрать амортизаторы,  и  через  минуту-другую  можно
начинать подъем. Собственно, операцию можно считать законченной.
   - Изображение, - негромко сказал Зададаев.
   Над пультом вспыхнул маленький экран внутренней связи.  Аракелов  сидел
на диване, сгорбившись и опустив голову на руки.  Потом  он  выпрямился  и
стал медленно снимать моноласт.
   - Поднимайте, - скомандовал Зададаев и вышел  из  пультовой.  После  ее
полумрака яркий солнечный свет  показался  болезненно-ослепительным,  и  с
минуту Зададаев стоял, щурясь и ожидая, пока  привыкнут  глаза.  Потом  он
закурил и неторопливо поднялся на мостик.
   Капитан прохаживался  по  крылу  мостика,  как  пантера  по  клетке,  и
выражение его лица не обещало ничего хорошего. Зададаев про себя  от  души
порадовался этому.  Конечно,  и  ему  самому  не  поздоровится  -  за  все
подводные работы отвечает именно он. Но... Ему не привыкать, Аракелова  он
прикроет, а вот тому,  в  "Марте"...  Это  хорошо,  что  Ягуарыч  завелся,
подумал он, Достанется кое-кому на  орехи...  Собственно,  капитана  звали
просто  Виктором  Егоровичем,  но  прозвище  Ягуарыч,  которое  он  вполне
оправдывал, укрепилось за ним давно и прочно.
   Зададаев  подошел  к  ограждению  мостика.  "Марта"  уже   всплыла   на
поверхность и теперь медленно огибала "Руслан", направляясь к слипу.
   - Что ж, - сказал Зададаев, - вот, похоже, и все. Операция закончена.
   - Для кого закончена, а для кого и нет, - отозвался капитан голосом, не
обещавшим водителю "Марты" ничего хорошего.
   - Да, - согласился Зададаев, - за такое гнать надо. В три шеи.
   - И погоню, - рыкнул Ягуарыч. - Как пить дать. За судно и дисциплину на
нем отвечаю я.
   - Ну, сейчас отвечать придется кому-то другому, - улыбнулся Зададаев.
   Ягуарыч только засопел. Такой реакцией Зададаев остался вполне доволен:
она обещала взрыв мегатонн этак на тридцать.
   - Я пойду встречу духа.
   - Естественно, - не слишком любезно отозвался капитан, но  Зададаев  не
обратил на это внимания.
   - Добро, - сказал он и повернулся, чтобы уйти.
   - Он тоже хорош, твой дух... - проворчал капитан. И  хотя  ворчание  на
этот раз было довольно миролюбивым, Зададаев мгновенно ощетинился:
   - Совершенно верно, хорош. И когда он вытащил измерители  течений,  вы,
помнится, были того же мнения.
   Пару месяцев тому назад эта история наделала немало шума на  "Руслане".
Работы на очередной станции уже сворачивались, когда  с  борта  вертолета,
собиравшего буйковые  регистраторы,  сообщили  о  потере  связки  из  семи
измерителей течения. Полипропиленовый трос, которым они крепились  к  бую,
оборвался, и приборы ушли  на  дно,  на  четырехкилометровую  глубину.  Не
говоря уж