шим
олухом, когда не видел, как легко  и  просто,  как  однозначно  слово  это
складывается. А тогда? Тогда он маялся, так и этак  перекладывал  мысли  и
факты, выстраивая из них вымученные, искусственные, ходульные конструкции,
вся мертворожденность которых была очевидна с первого же взгляда. И так до
тех пор, пока однажды, болтая вечером с Венькой в кокпите катера, судача о
том о сем, на сон грядущий, они не зацепились языком за Амбала и не  стали
перебирать все возможные причины его загадочного недуга. Аракелов, правда,
готов был  списать  странное  Амбалово  поведение  на  исконное  окаянство
кошачьего племени, Венька же стоял на своем: зря, мол, и ворона не каркает
и кот не мяучит, следовательно, есть причина, и причина  серьезная,  -  по
его, Амбаловым, меркам, естественно.
   - А может, Александр Никитич, ему тут  чей-то  голос  не  нравится?  Мы
вечерами сидим, языками чешем, а  его  это  раздражает,  вот  и  орет  он.
Возмущается, - доказывал Венька, но Аракелов его уже не слышал.
   Вспомнилось ему вдруг бог весть где вычитанное:  кошки  -  единственные
существа на планете, которые звук не только слышат, но и видят; передаетс
у них как-то звуковое раздражение на глаза. И вообще, если мы девяносто  с
лишним процентов информации об окружающем получаем при помощи  зрения,  то
для кошек столь же важен слух. Был даже случай, помнится, во время  второй
мировой войны... Кстати, где-то в здешних широтах - на Мидуэе,  что  ли?..
Ладно, не суть. Словом, размещалась на  этом  Мидуэе-Риджуэе  американска
воинская часть. И кот туда затесался - кто  его  знает,  какими  судьбами;
может, и там нашелся свой Венька? Важно другое: кот прекрасно разбирался в
звуке авиационных моторов. Если американские  самолеты  летели,  продолжал
спокойно загорать, но если японские, во всю прыть  улепетывал  в  укрытие.
Улепетывал задолго до того, как засекали  эти  самолеты  звукопеленгаторы,
установленные на острове. Этим талантом он  даже  заслужил  себе  прозвище
Радар...
   Увы, все эти зоопсихологические экзерсисы ничуть  Аракелова  к  решению
проблемы не приблизили, и  он  снова,  в  который  уже  раз,  обратился  к
статистике. Полнолуния, новолуния... А что это значит? Что  они  за  собой
влекут? Тут-то ему и пришлось признать себя стопроцентным болваном!  Моряк
называется, батиандр, "дух пучины"! Да ведь  это  же  сизигийные  приливы!
Сизигийно-перигейные  [сизигийные  приливы  и   отливы   -   максимальные,
порожденные суммарным влиянием Луны и Солнца в момент, когда Земля  и  оба
эти светила находятся на одной линии; величина  их,  как  правило,  на  20
процентов превосходит средние значения; перигейные приливы  -  порожденные
Луной в то время, когда она находится ближе всего к Земле (в перигее); эти
приливы   также   на   20   процентов   выше   средних;   таким   образом,
сизигийно-перигейные приливы, порожденные  суммой  этих  причин,  почти  в
полтора раза превосходят средние].  И  звук...  Звук  приливов  сизигийных
раздается над волной... Стоп! А в этом что-то есть, ей же богу,  Аракелов,
есть!
   Тогда-то и начали сдвигаться кубики, складываясь в слово. И дальше было
уже проще, дальше пошли уточнения, проверки,  поиски,  причем  теперь  уже
четко направленные, а не прежнее "пойди туда, не знаю куда, принеси то, не
знаю что". И получилась любопытнейшая картинка.
   Двадцать, а то и двадцать пять дней в месяц остров был просто  островом
- частью  суши,  окруженной  морем.  Но  с  началом  больших  приливов  он
просыпался. Наступающая на берег вода проникала во  все  его  бесчисленные
внутренние пустоты, сжимая, гоня заключенный в них воздух. И некоторые  из
трещин в  этом  гигантском  массиве  начинали  петь.  Они  превращались  в
органные трубы - странные, причудливые  органные  трубы,  созданные  самой
природой. Были здесь любые - на выбор, впору музыкальный музей  открывать:
лабиальные  и  язычковые,  открытые  и  закрытые,  невероятнейших  форм  и
сечений. Полностью разобраться во всем механизме этого органа аракеловской
команде было, само собой, не под силу;  этим  займутся  потом,  тут  нужны
тщательно подготовленная экспедиция, классные  специалисты  и  специальное
оборудование. Однако главное ясно уже сейчас.
   Остров "поет" на два голоса. Один из них разносится над водой -  мощный
пучок  инфразвукового  излучения,  направленный  на  юго-юго-запад.  Какие
именно трубы генерируют этот звук, пока неясно.  Ясно  лишь,  что  высокие
скалистые берега бухты Ко-те-Томонга-о-Рано-Матуа, правильным параболоидом
вписывающейся в береговую  линию  острова,  служит  естественным  рупором,
усиливающим и направляющим  этот  пучок.  Ну  а  дальше  просто.  Свойства
инфразвука изучены превосходно - с первых опытов Роберта Вуда и  до  наших
дней.  Действие  его  на  психику  и   физиологию   человека   исследовано
преизрядно. Если суда, загадочное  исчезновение  или  гибель  экипажей  на
которых расследовал  Аракелов,  попадали  под  такой  инфразвуковой  удар,
остальное уже  объяснимо.  И  с  ума  люди  посходить  могли,  и  за  борт
побросаться в неизбывном и на  первый  взгляд  беспричинном  ужасе,  и  от
инфаркта умереть, как экипаж злополучного  "Вайхофу"...  В  какой-то  мере
пришлось ощутить это и аракеловской команде  в  тот  день,  когда  впервые
слушали они Нептунову Арфу.
   - Не надо, Алек, не напоминайте, - негромко сказал Янг. - Не знаю,  как
вы, а у меня до сих пор при одной мысли об этом мороз по коже...
   Венька согласно кивнул, да и сам  Аракелов  невольно  зябко  передернул
плечами. Прав, прав Орсон, лучше не вспоминать...
   Потому-то так жестко и выдерживали они во время ночных прогулок к  Арфе
график, уходя под воду до  того,  как  пронесется  над  океаном  неслышна
убийственная песнь острова.
   И на этом закончилась "операция Кракатук".
   - Это нечестно, моряк! - возмутилась Папалеаиаина. - А Арфа?  Нептунова
Арфа - что она такое?
   - Второй голос острова. Голос, слышный лишь  под  водой.  И  уже  не  в
инфра-, а в обычном звуковом диапазоне. Если  хотите  -  песнь  острова  и
моря, можно сказать, острова, моря и Луны.
   - Как просто... - вздохнула Жюстин.
   - И как прекрасно,  -  возразила  Папалеаиаина.  -  Я  только  раз  так
чувствовала музыку. Давно  уже...  Это  была  "Симфония  псалмов"  вашего,
моряк, соотечественника... Господи, что у вас за имена!
   - Уж кому бы говорить, - усмехнулся Аракелов.
   - Не спорьте, моряк...  Да,  Игорь  Стравинский...  В  переложении  дл
органа Гейра Тордаля. И в его исполнении.
   - В записи? - поинтересовался Янг.
   - Нет. Запись - это всегда не то. Даже лучшая. Я тогда попала  -  чудом
почти - в церковь Санта Мария дель Кармен в Мехико.
   Янг присвистнул.
   - Вот и говори о всесилии прессы, - завистливо сказал он.  -  Мне  туда
прорваться не удалось. А я старался,  очень  старался,  Папалеаиаина...  -
Аракелов не мог взять в толк, как удавалось журналисту произносить ее  им
полностью, ни разу не запнувшись, легко и свободно. -  Ведь  это  был  его
последний  концерт.  Великий  Гейр  умер  через   час   в   своем   номере
"Амбассадор-отеля", - пояснил он Аракелову.
   Однако Аракелову все это в равной мере казалось  тарабарской  грамотой:
меломаном он никогда не был и, безусловно, предпочитал Гейру Тордалю  Тура
Хейердала... Он взглянул на часы:
   - Нам пора, пожалуй. Утром уходим, так  что...  И  знаете,  давайте  не
прощаться. Не люблю я этого. К тому же - кто знает? -  может,  и  свидимс
еще... В Папаленим никому не нужно?
   - Нет, - сказал Ганшин. - Завтра у нас испытания.
   - Нет так нет, - кивнул Аракелов. - Ну, спокойной ночи.
   Однако спокойной ночи не получилось. Потому что часа полтора  спустя  в
каюту, где Аракелов совсем уже было собрался залечь на  боковую,  ворвалс
Янг.
   - Алек! А ведь до меня только сейчас дошло!
   - Что именно? - поинтересовался Аракелов.
   - Завтра Ганшин проведет испытания.
   - Знаю.
   - Испытания с помощью взрывов.
   - И что ж с того?
   - Господи, Алек, так ведь...
   И тут Аракелов понял. Ведь взрывы должны вызвать просадки. Просадки - и
тонкий, ювелирный механизм Арфы...
   - Да, - сказал Аракелов, поднимаясь. - Вы правы. Пошли.


   - Не плачь, ну не плачь же, милая, слышишь? Ну перестань,  перестань...
Что, опять этот хам тебя обидел? Ох, до чего же все они мне  надоели!  Ну,
не плачь, никто из них и слезинки нашей не стоит!
   - Да... Это говорить легко... А сама...
   - Бывает, что и сама. Так потому что дура. И ты сейчас - дурочка. Мила
заплаканная дурочка.
   - И ты туда же, Роберта, что же это такое!..
   - Да не ругаюсь я, глупая.
   - Ну вот, сама видишь, "глупая"...
   - Конечно!  Сейчас  же  перестань,  не  стоят  они  того.  Вот  погоди,
доберемся мы до Тонга, Аль говорил, что через месяц, не больше, - и  дадим
деру от них. Пошли они все подальше! Вернемся в Аделаиду, заживем с тобой,
сперва вдвоем, а там видно будет... И главное - слышишь, Линда,  милая?  -
главное держаться нам друг друга, пока мы здесь.  Вдвоем  мы  против  этих
хамов - сила!



        8

   Вернувшись  к  себе,  Ганшин  решил  перед  сном  еще  раз  просмотреть
программу завтрашних испытаний. В  общем-то,  это  было  необязательно:  в
конце концов он не сейсмолог и  не  геолог,  так  что  завтра  -  праздник
Папазянов да  отчасти  Кортехо.  Но  раз  уж  вышло  так,  что  здесь,  на
Фрайди-Айленде,  он  совмещает  в  одном  лице  координатора,  диспетчера,
директора и так далее, ему поневоле надо быть в курсе всех дел, влезать по
мере возможности и в те детали, которые непосредственного отношения к нему
вовсе не имеют.
   На зеленоватом дисплее сменяли друг друга  графики,  формулы,  таблицы,
тексты. Однако, как ни старался Ганшин полностью сосредоточиться  на  них,
из  головы  не  выходил   сегодняшний   вечер,   бесстыдная   аракеловска
самореклама, впрочем, надо отдать ему должное, самореклама мастерская,  на
первый взгляд ненавязчивая, легкая, в меру приправленная самоиронией...  А
разобраться - везунчик. Везунчик, и этим все сказано.
   Ведь как оно получилось? Идею ему Янг подкинул - раз.  Анна  эту  самую
легенду о боге Увоке подбросила, где о боевой раковине говорится,  местной
трубе иерихонской - два; тут  уж  и  слепому  ясно,  что  к  чему.  Котяра
несчастный - и тот ему информацию добавил... Бывает же так, чтобы  фартило
во всем подряд! Ведь появись он здесь на своем катере в  то  время,  когда
нет этих... - как их?.. - сизигийных приливов - и не вышло бы  у  него  ни
черта, не раскусить бы уважаемому  Александру  Никитичу  пресловутого  его
орешка! Так нет же, и тут везуха! Слепая удача - разве ж это  работа?  Та,
настоящая, за которой стоят напряженные, до последней минуты отданные делу
дни и бессонные, напролет прокуренные  ночи?  Разве  ж  это  работа,  если
курортник сей кашеварил тут вовсю, распевал у костра свои дурацкие морские
песенки да рассказывал байки? От такой работы воистину не переломишься.  А
в итоге что? Герой. Великий деятель  науки.  Кай  Юлий  Аракелов.  Пришел,
увидел, победил.
   С одной стороны, оно, конечно, хорошо. Ведь Аракелов, как и он, Ганшин,
представляет здесь отечественную науку, и возложенную на  него  миссию,  к
чести оной науки, выполнил. Выполнил, к немалому ганшинскому удивлению. Но
чему же удивляться, когда перед тобой везунчик?!
   Везунчиков Ганшин не переносил. Может  быть,  потому,  что  ему  самому
всегда приходилось добиваться цели только трудом и потом. Лишь  один  раз,
полтора десятка лет назад, еще там, на Синявинской опытной станции,  когда
работали они вместе  с  рыжим  заикой  Борей  Бертеневым,  тощим  Тапио  и
увальнем Ланге... Впрочем, об этом времени Ганшин вспоминать не любил.  Не
позволял себе вспоминать. Ведь и он тогда оказался везунчиком. Пришла  ему
в голову идея, ослепительная идея, и, торопясь, перескакивая в  непонятных
еще местах через все подводные камни так,  словно  не  существовало  их  в
природе, он исписал быстрым, ломким почерком несколько страниц. Исписал  и
отдал Боре и до  следующего  дня  ждал,  а  потом  ощутил  вдруг  страшную
опустошенность. Словно выгорел угольный пласт  и  осталась  только  пуста
каменная порода, холодная и никому не нужная... И он ушел, ушел на  работу
в эксплуатационный отдел МЭК и с  тех  пор  верил,  что  удержать  в  себе
человека, теплоту, жизнь можно только подлинным трудом,  а  не  сжигающим,
оставляя страшную космическую пустоту, вдохновением... Нет, не нужно  ему,
Ганшину, везения. И везунчиков вроде этого дылды морячка не  нужно.  Чужие
они. Чужие...
   Вдобавок этот  чужак,  явившись  сюда,  на  Фрайди-Айленд,  сумел  вмиг
очаровать сперва Анну, потом журналиста,  который  прибыл,  кстати,  из-за
"Беаты", а вовсе не ради каких-то дурацких подводных  шляний,  а  после  и
всех остальных,  включая  даже  Бенгтссена,  а  уж  от  кого-кого,  но  от
Бенгтссена Ганшин этого не ожидал, никак не ожидал...
   Впрочем, он не ожидал и того, что несколько  минут  спустя  в  комнату,
бегло пробарабанив по двери подушечками пальцев,  войдет  Анна.  В  первый
момент он не поверил глазам - за все время их совместной работы ни разу не
приходила она к нему так поздно; во второй - обрадовался... Но из-за спины
Анны вышли Аракелов и Янг, и радость в душе  Ганшина  истаяла,  оставив  в
осадке  нерастворимую  тоскливую  горечь.  Бессмысленную  -   Ганшин   сам
прекрасно понимал это. Нелепую. Ненужную. Он выругался про себя,  -  легче
от этого не стало - и жестом предложил пришедшим располагаться.
   - Простите, я сейчас, секунду, - Ганшин вышел, чтобы тут же вернуться с
полудюжиной жестянок и стопкой медипластовых стаканчиков. За  эти  секунды
он успел взять себя в руки и теперь размышлял  лишь  о  цели  неожиданного
визита.
   В неловкой тишине он расставил стаканчики на столе.
   - Соку?
   Анна и Янг кивнули, Аракелов,  поблагодарив,  отказался.  Ганшин  молча
вскрывал запотелые - только что из холодильника - жестянки, которые  резко
хлопали и выплевывали легкий дымок. В конце концов Ганшин у себя дома,  он
никого не приглашал  и  потому  вправе  ждать,  что  именно  гости  начнут
разговор. Не для светской же болтовни они явились в такой час...
   - Николя, - голос Анны был мягок,  почти  ласков,  и  Ганшин  внутренне
напрягся, чтобы не поддаться его  очарованию,  чуя  за  мягкостью  постели
неуютный и жесткий сон. - Николя, мы готовы к завтрашним испытаниям?
   - Конечно, - отозвался Ганшин чуть недоуменно, ибо вместе с  Анной  они
убедились в этом еще сегодня, проверяя напоследок все приготовления.  -  У
вас есть основания сомневаться, Анна?
   - Нет, - сказала Анна. - Или, вернее, да. Не знаю...
   Впервые со дня их знакомства Ганшин услышал в ее голосе  неуверенность,
даже растерянность. "Чудеса! Ведь этого не может быть, потому что этого не
может быть никогда! Анна, уверенная в себе до самоуверенности, не ведающа
сомнений, - что происходит? И все этот..." - Ганшин  метнул  на  Аракелова
отнюдь не ласковый взгляд, но тот смотрел на Анну.
   - Я и подавно ничего не понимаю. Что происходит, Анна?
   - Мы можем отложить испытания, Николя?
   - Вы с ума сошли! Ведь с завтрашнего дня на нас  работает  спутник.  Мы
вышибали эти жалкие десятки минут на трех витках чуть не  полгода!  Вы  же
знаете, сколько стоит минута спутникового времени.  Потом  нам  год  снова
дожидаться очереди...
   - Но мы могли, например, не успеть...
   - Мы успели, - сказал Ганшин, чувствуя, что  начинает  раздражаться,  и
стараясь это раздражение скрыть. - Мы не  могли  не  успеть.  Мы  работали
точно по графику.
   - Да, конечно... Но ведь  могло  же  что-то  случиться,  помешать  нам?
Представьте себе...
   - Ничего не случилось. Не помешало. В чем дело, Анна?
   - В том, Николя, что испытаний производить нельзя. Понимаете, нельзя.
   - Не понимаю.
   - Я тоже не понимала. Недавно еще  не  понимала.  Но  теперь  -  теперь
убеждена в этом, - сказала Анна, и Ганшин понял, что неуверенность ее  уже
исчезла; он снова видел перед собой прежнюю, не ведающую сомнений Анну,  и
превращение это окончательно сбило его с толку.
   - Так, может быть, вы объясните это и мне?
   - Конечно, Николя. Впрочем, я думаю, вы лучше меня  справитесь  с  этой
задачей, Александр, - повернулась она к Аракелову.
   - В сущности, Николай Иванович, все очень просто.  Я  ведь  рассказывал
сегодня о Нептуновой Арфе. И право же, достаточно подробно. Структура  это
очень хрупкая, понимаете, она может разрушиться от... Черт знает, от чего.
Степень ее стабильности станет  ясна  после  серьезного  исследования,  на
какое мы сейчас просто не способны. И ваши взрывы...
   "Вот, значит, откуда ветер дует, - подумал Ганшин. - Значит, ему  нужно
испортить мне и дело. Нет! Не дам... Анна... Хватит и этого!"
   - Однако, Александр Никитич, - возразил Ганшин, стараясь  говорить  как
можно спокойнее, - вы противоречите сами себе.
   - В чем же?
   - Вы говорили сегодня,  что  ваша  Нептунова  Арфа,  во  всяком  случае
инфразвуковой ее генератор, существует как минимум лет двести. Ведь именно
с ее помощью вы объясняете все наши морские тайны, не так ли? Но разве  вы
можете ручаться, что  за  это  время  здесь  не  происходили  сейсмические
явления куда масштабнее наших завтрашних взрывов? Кракатау, например...
   Удар попал в цель. Аракелов задумался, а на лице Анны вновь  отразились
колебания. Только Янг, в  разговоре  пока  участия  не  принимавший,  явно
наслаждался. Оно и понятно: конфликты - подарок для журналиста. Хлеб,  так
сказать. Пусть его!
   - Что ж, - сказал Аракелов, помолчав. - Возможно, вы и  правы,  Николай
Иванович. Но можете ли вы дать гарантию, что я не прав? Что ваши взрывы не
повредят Арфу, не уничтожат ее, не заставят замолчать навек?
   - Между прочим, - взъелся Ганшин, - вам бы мне спасибо  сказать,  а  не
палки  в  колеса  ставить!  Вас  сюда  зачем  послали?  Зачем,   позвольте
спросить?.
   - Разобраться в причинах загадочных  случаев,  происходивших  в  разное
время  с  экипажами  различных  судов  в  акватории,   входящей   в   зону
хозяйственных интересов республики Караури. Удовлетворены?
   - Более чем. Вы в этом разобрались?
   - Да.
   - И уверены, что причиной всех этих трагедий... Я правильно  употребляю
это слово? Помнится, вы сами во время вечерних бесед, увлекательных  ваших
повествований, характеризовали "случаи",  как  вы  теперь  говорите,  куда
жестче. Вы говорили о морских катастрофах, о трагедиях. Или я не прав?
   - Правы.
   - Прекрасно. Тогда я продолжу. Итак, причиной этих, повторяю, трагедий,
причиной гибели множества  людей  является  ваша  Нептунова  Арфа.  Вы  ее
открыли? Отменно! А я ее закрою.
   - То есть?..
   - Предположим, вы правы и наши завтрашние испытания повлекут  за  собой
уничтожение вашей прелестной Арфы, вашего  очаровательного  инфразвукового
убийцы. - Ганшин уже не раздражался, не  нервничал,  наоборот,  он  скорее
наслаждался теперь, чувствуя,  как  с  каждым  словом  приближает  лопатки
Аракелова к ковру. И поделом! - Итак, вы правы.  Прекрасно!  Вы  можете  в
своем отчете указать, что  впредь  означенный  район  указанной  акватории
безопасен  для  мореплавания.  Отныне  и  навсегда.  Благодаря,  заметьте,
осуществлению проекта "Беата". Разве это не конечная цель? Разве вы искали
причину не для того, чтобы сделать  мореплавание,  столь  дорогое  вашему,
Александр Никитич, сердцу, полностью безопасным?
   Ганшин торжествовал, но виду не показывал. И вроде бы успешно. Зато  на
лице Аракелова отражались самые разные чувства - растерянность, смущение и
что-то еще, чему Ганшин точного определения найти не мог.
   - Ну так что же, - закончил Ганшин, - вы по-прежнему будете  настаивать
на отмене испытаний?
   Наступила настороженная пауза. Выдержать бы  ее  Ганшину,  продлить  бы
молчание  -  и  выиграл  бы  он,  может,  этот  поединок.  Так   нет   же!
Кавалерийская атака, враг рассеян, мы на  плечах  противника  врываемс