орт.
   В сущности, их ничто не связывало. "Марта" работала  только  в  верхних
горизонтах, до семисот метров, тогда как  Аракелов  -  глубинник  -  редко
ходил меньше, чем на тысячу. И все же...  Все  же  оба  они  были  оттуда.
Аракелов - наполовину человек, наполовину  батиандр,  одушевленная  машина
для исследования глубин; "Марта" - глубоководный аппарат, который Аракелов
с удовольствием очеловечивал. В чем-то они были близки друг другу...
   Аракелов достал из-под шезлонга предусмотрительно  припасенный  термос,
налил в стаканчик соку, - стаканчик мгновенно вспотел, - выпил и  поставил
термос на крыло "Марты". Крыло было  массивное,  короткое,  и  это  больше
всего отличало "Марту" от самолета. Зато пара манипуляторов, выдвигавшихс
как раз там, где у самолета  шасси,  усугубляла  сходство.  Перебирая  эти
сходства и различия, Аракелов запутался окончательно. "И ладно,  -  лениво
подумал он. - Похожа, не похожа... Ну и что?"
   По узкому трапу с ботдека  спустилась  Марийка  и,  улыбаясь,  пошла  к
Аракелову.  Аракелов  помахал  ей  рукой.  Он  прикрыл  глаза,  но  из-под
приспущенных ресниц откровенно любовался ею. Высокая,  статная,  она  была
Аракелову выше плеча - это при  его-то  ста  девяносто  восьми!  Но  самым
удивительным в ней была походка - не женщины, а феи-акселератки,  из  тех,
что в лунные ночи  танцуют  на  лесных  полянах,  и  под  их  хрустальными
туфельками не сминается трава...
   Марийка вытащила из щели между тупым носом "Марты"  и  лебедкой  второй
шезлонг и разложила его рядом с аракеловским.
   - Ж-жарко, - выдохнула она. - Я посадила Володьку  за  обсчет,  а  сама
сбежала... Отдыхаешь, дух?
   - Угу-м, - неопределенно промычал Аракелов.
   Духами называли батиандров. Повелось это  с  тех  пор,  как  кто-то  из
газетчиков  окрестил  их  "духами  пучин",  антиподами  "ангелов  неба"  -
космонавтов.  "Ангелы  неба  и  духи  пучин"...  Чье  это?  Из   какого-то
стихотворения... Аракелов попытался вспомнить, но не смог. А может,  и  не
знал никогда. Впрочем, "небеса" и "пучины" в  обиходе  быстро  отпали,  но
"ангелы" и "духи" прижились. Тем более что флотские традиции  живучи  и  с
исчезновением  пароходов  и  кочегаров  надо  же  стало  называть  кого-то
духами...
   - Попить-то дай, - сказала Марийка. Именно сказала, а  не  попросила  и
даже не приказала. - Что там у тебя? Небось опять соки?
   - А как  же...  Грейпфрут  и  манго.  Упоительное  сочетаньице.  Услада
желудка.
   - Так угостишь?
   Марийка медленно, с видимым наслаждением выпила  коктейль  и  протянула
Аракелову пустой стакан...
   - На, забери... услада желудка. И куда же ты теперь?
   - В Ленинград, куда ж еще. Отчитаюсь, а там и отпуск.
   - И сколько тебе набежало?
   - Дней пятьдесят... Точно не знаю, не считал еще. А что?
   - Так просто... Решил уже, куда поедешь?
   - Нет, - сказал Аракелов, хотя перед глазами его мгновенно прокрутилась
целая  короткометражка:  пронизанный  солнцем  сосновый  бор,   тот,   что
километрах в трех к  северо-западу  от  Увалихи,  мягкий,  пружинящий  под
ногами, словно хорасанский ковер, мох, в котором  кеды  утопают  по  самые
наклейки на щиколотках, одуряющий смолисто-хвойный запах... И чуть впереди
- шагов на десять, не больше - Марийка, в  синих  джинсах  и  свитерке,  с
волосами, тщательно упрятанными под косынку...  Такой  он  ее  никогда  не
видел. Но такой она должна была быть -  там,  в  Увалихе,  вместе  с  ним.
Каждое утро просыпаться под бабы Дусино пение, пить  парное  молоко  и  до
одури бродить по лесу, а иногда уходить с палаткой или  даже  без,  просто
так, с одеялом в скатке, чтобы ночевать  у  костра  где-нибудь  на  берегу
Щучьего озера... Отпуск! Если бы он получился таким!
   - Нет, - повторил Аракелов. - Ничего я еще не решил. А ты? У тебя  ведь
тоже отпуск?
   Марийка кивнула.
   - Не знаю... Море надоело. В горы податься, что ли? Вот ребята на Памир
зовут... Искупаемся, а? -  Это  было  сказано  безо  всякого  перехода,  с
естественной для Марийки непоследовательностью.
   - Давай, - сказал Аракелов. - В бассейне, по-моему, никого.
   - Ага, - отозвалась Марийка. - Сейчас.  Лень  вот  что-то.  Уходить  не
хочется. Да и разговор у нас с тобой увлекательный. Интеллектуальный.
   - Просто на диво интеллектуальный, - согласился Аракелов. - Душу радует
и умы волнует. Так что давай иди.
   - И пойду. Вот только посижу еще немного.
   - Сиди, -  милостиво  разрешил  Аракелов.  -  У  тебя  программа  когда
кончается?
   - Через две недели.
   - И в институт?
   - Конечно.
   - Ясно. - Аракелов помолчал. - Я тебя встречу, пожалуй. Если,  конечно,
в городе буду. Ты самолетом?
   - Самолетом.
   Они помолчали. Потом Марийка спросила:
   - Ты уже завтракал?
   - Нет еще. А ты?
   - Тоже нет. А неплохо бы...
   Аракелов посмотрел на часы.
   - Еще минут сорок.
   - Да, сейчас бы... Чего бы это такого? Котлет, например, картофельных с
грибным соусом, а? Как ты думаешь?
   - Не знаю. Я их последний раз пробовал года четыре назад. В Таллине.  В
столовой на Виру.
   - Никогда не была в Таллине.
   - Кстати, о котлетах. Я, между прочим, по пельменям большой специалист.
Как ты к ним относишься?
   - Положительно.
   - Это хорошо. Терпеть не могу, когда усладу желудка приносят  в  жертву
сохранению фигуры...
   - Ничего с моей фигурой не будет.
   - Так придешь ко мне на пельмени?
   - В шесть часов вечера, после отчета?
   - Точно.
   - Я подумаю.
   - Только не слишком долго.  Мне  ведь  всего  два  дня  осталось.  Даже
полтора, собственно.
   "Если она согласится прямо сейчас, - загадал Аракелов, - то все  будет.
И то, что было, и то, чего не было. И Увалиха будет. И отпуск. И все, все,
все..."
   Но  прежде  чем  Марийка  успела  открыть  рот,  наверху,  на  ботдеке,
всхрапнув, проснулся громкоговоритель:
   - Аракелова на мостик! Аракелова на мостик!
   Аракелов чертыхнулся.
   - Иди, - сказала Марийка. -  Иди.  Мастер  [мастером  на  международном
судовом жаргоне называют иногда капитана] ждать не любит.
   - Что там еще стряслось?
   - Вот потом и расскажешь. Иди. А я пока смесь твою допью. Договорились?
   - Договорились, - кивнул Аракелов. - Так как насчет пельменей?
   - Я подумаю.
   - Подумай, - сказал Аракелов. Он безнадежно вздохнул и встал.  -  Ну
пошел.
   Марийка смотрела на него снизу вверх, и лицо у нее было... Аракелов так
и не успел определить, какое, потому что вдруг  -  неожиданно  для  самого
себя - наклонился и поцеловал ее. Губы у нее были мягкие, прохладные, чуть
горьковатые от сока.
   - Убирайся, - шепотом сказала Марийка, отталкивая его.
   Но интонация совсем не соответствовала смыслу слов.
   Аракелов  выпрямился  и  не  оборачиваясь   зашагал   по   палубе.   Не
оборачиваясь, потому что обернуться было страшно.
   Уже у самого трапа на мостик он нос к носу столкнулся с одним  из  трех
радистов "Руслана".
   - Что там стряслось, Боря?
   - Мэйдэй [радиотелефонный сигнал бедствия;  состоит  из  слова  MAYDAY,
повторенного   три   раза   и   слова   ici   ("здесь");   полный   аналог
радиотелеграфного сигнала SOS; иногда сигнал "мэйдэй" буквально  переводят
с английского как "майский день", хотя подобное  толкование  неверно,  как
неверно и распространенное толкование сигнала SOS - "спасите  наши  души";
на самом деле оба сигнала подбирались по  удобному  созвучию  и  сочетанию
знаков азбуки Морзе], -  коротко  ответил  тот  и,  довольно  бесцеремонно
отодвинув Аракелова, побежал дальше.
   Мэйдэй! Только этого не хватало! Что там еще стряслось?



        2

   - Еще кофе, капитан? - Кора  держала  в  руке  кофейник  -  удлиненный,
изящный,  с  эмблемой  "Транспасифика"  на  боку:  стилизованное   кучевое
облачко, кумула-нимбус, намеченное небрежными, округлыми голубыми линиями,
на нем - маленький золотой самолетик со  стреловидным  оперением,  а  надо
всем этим - восходящее солнце, которому золотые лучи придавали сходство  с
геральдической короной. Такой же знак был  и  на  чашке,  которую  Стентон
решительно отодвинул.
   - Нет, спасибо. Докурю и пойду в рубку. Давно пора бы  появиться  этому
чертову тунцелову...
   - Не волнуйтесь, капитан, -  Кора  улыбнулась.  Она  всегда  улыбалась,
называя его капитаном, отчего уставное обращение превращалось чуть ли не в
интимное. На Стентона эта ее  улыбка  действовала  примерно  так  же,  как
стеклянный  шарик  провинциального  гипнотизера:  притягивая  взгляд,  она
погружала Сиднея в  какое-то  подобие  транса.  Он,  правда,  старался  не
выдавать себя, но вряд ли это удавалось ему успешно. Во всяком случае,  он
был уверен, что Кора прекрасно все замечает. - Ну,  потеряем  мы  полчаса,
там наверстаем потом...
   - Так-то оно так... -  отозвался  Стентон.  Кора  перестала  улыбаться,
наваждение прошло, и он снова ощутил  глухое  раздражение.  -  Так-то  оно
так... - повторил он и с силой ткнул сигарету прямо в золотое солнышко  на
дне пепельницы. - Но все-таки... Спасибо, Кора. Я, пожалуй, пойду.
   Он поднялся из-за стола.  Кора  тоже.  Немногим  женщинам  идет  форма,
Стентон знал это прекрасно, но про Кору сказать такого было  нельзя.  Как,
впрочем, было нельзя и сказать ей об этом: в бытность свою стюардессой она
наслушалась еще не таких комплиментов... Кора быстрым движением  поправила
- непонятно зачем, подумал Стентон - свою короткую и  густую  гриву  цвета
дубовой коры.
   - Пойдемте, капитан! -  Удивительно,  сколько  оттенков  можно  придать
одному и тому же слову! Теперь оно прозвучало как-то залихватски, вызвав в
памяти призраки капитанов Мариэтта и  Майн  Рида,  но  сквозило  в  нем  и
скрытое уважение, объясняемое не только субординацией.
   - Вы к себе, Кора?
   - Да. С Факарао передали список грузов, надо прикинуть, что куда...
   С таким суперкарго, как Кора, не пропадешь. У нее было какое-то  чутье,
интуитивное ощущение корабля: почти без расчетов она  всегда  могла  точно
указать, в какой из тринадцати грузовых отсеков дирижабля и в какое  место
этого  отсека  надо  уложить  тот  или   иной   груз,   чтобы   обеспечить
равномерность нагрузок. Однажды  Бутч  Андрейт,  второй  пилот  и  большой
любитель  всяческих  пари,  взялся  проверить  ее  работу  на  корабельном
компьютере. В итоге ему пришлось угостить Кору обедом в уютном  болгарском
ресторанчике в Окленде, причем хитроумная  Кора  пригласила  весь  экипаж,
благо условия  пари  предусматривали  такой  обед,  "какой  она  захочет".
Получилось, надо признаться, весьма неплохо... Пожалуй, именно в тот вечер
Стентон впервые обратил на нее внимание - не только как на  первоклассного
суперкарго.
   - Хорошо, - сказал Стентон. - Посылка для тунцелова готова?
   - Конечно, капитан. - Кора вышла из салона. Стентон последовал за  ней,
невольно скользя взглядом по линиям ее фигуры и ощущая при этом  волнение,
ставшее уже каким-то привычным, чуть ли не  ритуальным.  В  сущности,  ему
надо было только сделать первый шаг, в этом он был твердо уверен. И так же
твердо уверен он был и в том, что  шага  этого  не  сделает.  Может  быть,
потому, что, как и большинство мужчин, боялся сравнения, а Коре было с кем
сравнивать. Возможно, были и другие причины, о которых не подозревал и  он
сам. Главное же - сейчас он не имел на это права. Потому  что  женщины  не
любят неудачников - за тем, разве что, исключением, когда  неудачники  эти
остро нуждаются в сочувствии и жалости. Стентон же в них не  нуждался.  По
крайней мере, он старательно и успешно убеждал себя в этом.
   Он быстро прошагал через весь  коридор,  бегом  спустился  по  винтовой
лестнице на грузовую палубу "В" и распахнул дверь рубки.
   Пассажиры на транспортных дирижаблях -  явление  почти  исключительное.
Иногда это бывают сопровождающие  при  грузах,  еще  реже  -  какие-нибудь
особые представители различных ведомств,  по  тем  или  иным  причинам  не
имеющие возможности воспользоваться пассажирскими  рейсами.  И  когда  они
появляются  на  борту,  их  специально  приводят  сюда  -  позабавиться  и
посмотреть  на  реакцию.  Как   правило,   реакция,   увы,   не   страдает
разнообразием: нервная икота, легкий сердечный приступ... И неудивительно:
сразу же за овальной металлической дверью начинается ничто,  по  которому,
однако, спокойно расхаживает экипаж и в  котором  свободно  висят  пульты,
штурвалы, кресла... Даже опытным пилотам, впервые попадающим на дирижабли,
стоит некоторого труда преодолеть  психологический  барьер  и  шагнуть  на
абсолютно  надежный  и  бесподобно   прозрачный   пол   рубки,   незаметно
переходящий в стены. Зато здесь действительно чувствуется полет  -  не  то
что в тесной кабине самолета или ракеты. Ты  висишь  на  высоте  трех-пяти
километров, нет ни вибрации, ни рева двигателей, и земля  плавно  скользит
под тобой, земля близкая и прекрасная, а не та,  далекая  и  почти  чужая,
какой представляется она со стационарной орбиты...
   Бутч Андрейт  оторвал  лицо  от  нарамника  умножителя  и  обернулся  к
командиру:
   - Есть. Вот он, голубчик. По дальномеру - двадцать две мили.
   Стентон кивнул:
   - Давно пора. И так мы уже выбились из графика...  Кой  черт  его  сюда
занесло! Тридцать с лишним миль от точки рандеву! Ты связался с ним,  Джо?
- обратился он к радисту.
   - Только что. Капитан приносит извинения. Они готовы.
   - Хорошо. Заходи на подвеску, Бутч.
   Стентон подошел к своему креслу и сел, положив руки на подлокотники: по
традиции посадку всегда осуществляет второй пилот,  и  Сидней  всем  видом
показывал, что происходящее его не касается, он просто любуется  панорамой
океана. В кресле справа Бутч Андрейт положил  руки  на  штурвал.  Горизонт
медленно и плавно пополз вверх - совсем немного, настолько, что  дифферент
на нос почти не почувствовался. Молодец, подумал Стентон,  на  постепенной
смене эшелона они выиграют  по  крайней  мере  четверть  часа.  При  таком
дифференте  на  вертикальный  спуск  уже  непосредственно  над  тунцеловом
останется  метров  полтораста,  даже  сто...   Ювелир!   Скорость   падала
одновременно с высотой, теперь  суденышко  уже  было  видно  невооруженным
глазом, и не точкой, а четким силуэтом.
   - Генеральный груз... [разнородный груз, доставляемый в разные  адреса]
- брюзгливо проговорил Андрейт, глядя прямо перед собой. Его большие руки,
казалось, совершенно спокойно и неподвижно лежали на штурвале, но  Стентон
легко различал под этим мнимым  спокойствием  готовность  к  моментальному
движению. - Генеральный груз, черт бы его побрал...
   - Не ворчи, Бутч. -  Стентон  оттолкнулся  руками  от  подлокотников  и
встал. - Думаешь, на пассажирском веселее было бы? Утешал бы ты сейчас  на
палубе "Лидо" какую-нибудь дебелую матрону, для которой  мал  бассейн  или
вода в нем не той температуры...
   - Может быть... Да только  утешать  старую  каргу  и  то  веселее,  чем
развозить посылочки по тунцеловам...
   - А ты взгляни с другой стороны, Бутч. В этой посылочке - не одна сотн
спасенных дельфиньих жизней.
   - То есть?
   - А ты даже не поинтересовался, что там?
   - Зачем, собственно?
   - Это ультразвуковой пугач для дельфинов. Они  попадают  в  тунцеловные
кошели. Что-то около десяти тысяч в год. А такой пугач их отгонит.
   - Любопытно, - сказал Андрейт безо всякого энтузиазма. -  Знаешь,  Сид,
за что я тебя люблю? За идеализм. Дельфинчики... Между прочим, ты потому и
на Кору смотришь только с двух кабельтовых...
   - Стоп, - оборвал  его  Стентон.  Оборвал,  пожалуй,  даже  резче,  чем
хотелось. - Хватит, Бутч. Займись-ка лучше подвеской, пора...
   Во втором трюме его встретили Кора  и  один  из  матросов  ее  команды.
Стентона всегда забавляло  смешение  морских  и  авиационных  терминов  на
дирижаблях:  пилот  и  матрос,  швартовка  и   взлет...   Одно   слово   -
воздухоплавание!
   - Зависнем через минуту-другую, - сказал Стентон.
   Кора кивнула.
   - Мы давно готовы.
   Дирижабль быстро пошел вниз, это чувствовалось даже в наглухо  закрытом
и лишенном иллюминаторов  трюме  -  по  характерному  ощущению,  знакомому
всякому, кто спускался в скоростных лифтах; кажется, шахтеры называют  его
"подпояской". Стентон сказал об  этом  Коре,  она  улыбнулась,  но  улыбка
сейчас получилась чисто формальной, надетой: было время работы.
   - Как передаем? - спросил Стентон. - На палубу?
   - На воду, - ответила Кора.
   Это было много проще. Значит,  не  нужно  зависать  точно  над  судном,
достаточно сбросить контейнер  где-то  рядом,  пускай  парни  с  тунцелова
выуживают его сами. С легким  металлическим  шорохом  почти  у  самых  ног
Стентона раздвинулись створки малого грузового люка - квадрат два  на  два
метра, сквозь который стали видны волны. Казалось, Стентон смотрел на  них
с балкона третьего этажа какого-нибудь приморского отеля. Сбоку, на  самом
краю поля зрения, виднелся тунцелов -  черный  корпус,  белые  надстройки,
желтая палуба... До него было меньше кабельтова.
   Матрос легко скантовал к люку ящик и столкнул  вниз.  Стентон  проводил
посылку взглядом. Еще в воздухе вокруг контейнера вздулись два поплавка  -
тугие  ярко-оранжевые  колбасы,  заметные  даже  издали.  В  тот  же   миг
металлические створки сомкнулись, и после  дневного  света  белые  плафоны
осветительной сети показались тусклыми и унылыми. Дирижабль уже  дал  ход,
как вдруг пол под ногами легко дрогнул, потом надавил на подошвы -  не  то
чтобы сильно, но так, что Стентон  успел  это  почувствовать.  Значит,  их
подбросило. По  ощущению  -  метров  на  тридцать-сорок.  Словно  сбросили
аварийный балласт. Впрочем, никакого  аварийного  балласта  на  дирижаблях
"Транспасифика" нет - не та конструкция. А значит...
   Уже у самых дверей рубки Стентон ощутил второй толчок, слабее первого.
   Дирижабль, спускаясь, описывал циркуляцию  малого  радиуса.  Под  самым
полом рубки  проскользнули  мачты  тунцелова,  потом  Стентон  заметил  на
поверхности океана - впереди по курсу  и  румба  на  три  вправо  -  яркий
кружок, раскрашенный черно-оранжевыми секторами: Бутч  сбросил  сигнальный
буй. Это второй толчок. А первый?
   - Седьмой трюм, Сид, - не  оборачиваясь,  сказал  Андрейт.  -  Сработал
большой люк.
   Стентон уже сидел в своем кресле. Он протянул  руку  и  вдавил  клавишу
селектора:
   - Командир к суперкарго. Кора, что было в седьмом трюме?
   Хотя Кора ответила почти мгновенно,  он  все  же  успел  подумать,  что
седьмой трюм -  это  хорошо,  потому  что  это  самый  маленький  из  всех
тринадцати грузовых отсеков дирижабля. И еще он успел обругать автоматику,
потому что самопроизвольное открытие большого люка  -  это...  А  если  бы
открылся люк второго трюма, пока  они  стояли  там  и  провожали  взглядом
посылку...
   - Седьмой трюм, - сказала Кора.  -  Глубоководный  аппарат  "Дип-Вью  -
10000". Отправитель - компания "Корнинг гласс  уоркс".  Владелец  -  ПУТЕК
[Pacific  Undersea  Test  and  Evaluation  Center  -  Тихоокеанский  центр
подводных  исследований  и   измерений].   Адресат   -   океанографическа
лаборатория Международной базы Факарао.
   - Спасибо.
   - Почему "было", Сид? - спросила Кора, но Стентон ее уже не слушал.
   - Кора, через пять минут я буду в седьмом трюме. Прошу вас быть там же.
И прихватите сопровождающего фирмы, как  его  -  Кулиджа?  -  Он  отключил
селектор. - Подвесимся над буем, Бутч. Джо, свяжись с базой  Факарао  и  с
управляющим перевозками. Я пойду посмотрю, как все это выглядит на месте.
   Кора ждала его сразу за дверями трюма.
   - А Кулидж где? - спросил Стентон. Он прошелся по трюму - люк  уже  был
закрыт, и, казалось, здесь ровным счетом ничего не произошло. Все было как
положено. Вот только... Это что такое?
   В самолете  количество  проводов  измеряется  десятками  километров.  В
дирижабле - сотнями. Но чтобы провода, да еще так небрежно, явно на скорую
руку сплетенные, выходили из распределительной  коробки  и  волочились  по
полу...
   - Что это такое?!
   - Кап