подлинно блестящее  аварийное
погружение: еще не успела вернуться в свое гнездо зонд-антенна, как  лодка
встала почти вертикально, так, что делла Пене удерживался в кресле  только
благодаря пристежным ремням, и, ревя обеими турбинами, стремительно  пошла
вниз, словно над  ней  кружил  бомбардировщик,  в  любую  секунду  готовый
сбросить кассету глубинных бомб. "Такой маневр был бы  не  под  силу  даже
"Тельхину", - подумал делла Пене. Мысль эта была одновременно и горькой  и
гордой.
   На пятистах метрах делла Пене выровнял субмарину и лег  на  курс,  идти
которым  предстояло  теперь  минут  тридцать-сорок.  Он  по  гидроакустике
связался  с  Чеславом.  Собственно,  до  выхода  в  район   поиска   этого
злополучного "Дип-Вью" им не  о  чем  было  договариваться,  так  как  вс
захаровская инструкция была записана  и  на  бортовой  магнитофон  ведомой
лодки. Поэтому делла Пене уточнил дистанцию между лодками - место ведомого
было на полмили позади и на три  кабельтовых  правее  ведущего  в  том  же
глубинном поясе. По выходе в район поиска они  должны  были  сблизиться  и
работать в более тесной паре. Конечно, по гидроакустике можно  было  бы  и
просто поболтать,  но  делла  Пене  этого  не  хотелось.  В  сущности,  он
недолюбливал Чеслава, хотя упрекнуть его в каких-либо служебных  просчетах
при всем желании не мог. Просто его раздражал этот тощий,  вечно  лохматый
парень, всюду  шлявшийся  в  расстегнутой  до  пупа  рубашке-безрукавке  и
бежевых шортах с разрезами на боках. К тому же Чеслав  не  знал  ни  слова
по-итальянски,  так  же  как  делла  Пене  по-чешски,  и  объясняться   им
приходилось на английском. Правда, с Захаровым тоже... Но  Захаров  -  это
Захаров, и с ним они вечерком обязательно сыграют в го. С Чеславом же  они
слишком разные люди. Чеслав  -  просто  молоденький  подводник,  кончивший
двухгодичные курсы Океанского  Патруля.  А  Захаров,  как  и  делла  Пене,
потомственный военный моряк.
   Потомственный... Сколько же поколений рода делла Пене  связало  себя  с
морем? Поколений двадцать, если считать по четыре на столетие. Первым  был
Пьетро делла Пене, который командовал галерой  в  армаде  Андреа  Дориа  и
потерял руку в абордажном бою с  пиратами  алжирского  султана  Барбароссы
Второго. Потом были другие, множество других, пока  очередь  не  дошла  до
Луиджи делла Пене, который первым изменил морской поверхности ради глубин.
Именно он, Луиджи, сперва вытащил из затонувшей подводной лодки последнего
оставшегося в живых члена экипажа,  а  потом,  пройдя  боновое  ограждение
Александрии, торпедировал английский линкор "Вэлиент". Мало  кто  из  них,
этих бесчисленных делла Пене, был похоронен в фамильном склепе на кладбище
Кампо Санто. Там спали вечным сном рыцари и  художники,  купцы  и  аббаты,
жены и дочери рода делла Пене. Правда, на многих  могильных  камнях  можно
было прочесть и имена моряков, но надгробия эти являлись  лишь  символами,
ибо не может человек уйти из этого мира бесследно. Ибо должна существовать
могила в освященной земле, пусть даже в могиле этой покоится  не  тело,  а
лишь проэлла, маленький восковой крест с именем того, кто погиб в море.  А
тела лейтенантов, капитанов и адмиралов делла Пене, зашитые в  парусину  с
тридцатишестифунтовым ядром или тяжелым колосником в ногах,  соскальзывали
с перекинутой через планширь доски, чтобы через десятки лет раствориться в
морской воде, превратиться в нее, окончательно  соединив  себя  с  Мировым
океаном.
   Впрочем, это не его судьба. Джулио делла Пене еще  через  два-три  года
окончательно выйдет в отставку и вернется в родную Геную,  чтобы  спокойно
доживать век в уютной квартире одного из домов на Бернабо-Бреа...
   Как и большинство, подавляющее  большинство  профессиональных  военных,
делла Пене ненавидел войну. Потому что это грязное ремесло. Потому что это
страшное ремесло.  Но  пока  оно  существовало,  кто-то  должен  был  этим
заниматься. И этим занимались из поколения в поколение делла Пене, род  не
самый известный и не самый славный, но всегда стоявший плечом  к  плечу  с
Дориа и Магелланами, стоявший насмерть, недаром девизом  их  было  "Семпер
фиделис" [Semper fidelis (лат.) - всегда верный]. Делла Пене помнил, кака
волна радости захлестнула его десять лет назад, когда был наконец подписан
Договор о всеобщем и полном разоружении. Эта волна подняла  его,  -  и  не
только его, но  и  всех,  кто  был  тогда  рядом  с  ним,  а  было  это  в
Рио-де-Жанейро, куда "Тельхин" зашел с дружественным визитом, - бросила на
берег, и была музыка, и были крики, и костры  на  площадях,  и  незнакомые
целовались с незнакомыми, и тогда он ни разу не подумал о том,  а  что  же
будет дальше. Впрочем, дальше  ему  повезло:  не  в  пример  многим,  кому
пришлось просто выйти в отставку и доживать  свое  на  берегу,  еле  свод
концы на половинном окладе, или искать себе другую профессию, ему  удалось
попасть в Океанский Патруль, почти не изменив ни флоту, ни субмаринам.
   И сейчас его субмарина, надсадно воя обеими турбинами,  ввинчивалась  в
толщу воды, раздвигая ее, а вместе с ней - незримый прах поколений военных
моряков делла Пене.
   Когда взрыв разворотил турбинный отсек субмарины и вода под давлением в
полсотни атмосфер ринулась внутрь лодки, круша все на  своем  пути,  делла
Пене не успел подумать о том, что и ему не придется ложиться  в  склеп  на
кладбище Кампо Санто. В его распоряжении оставалось около пяти  секунд,  и
за это время он включил  гидроакустику  и  отдал  команду  Чеславу.  Потом
переборка за его спиной лопнула, и вода ворвалась в центральный пост.
   Если бы Чеслав был военным моряком, привыкшим  автоматически  выполнять
любой приказ, возможно, он остался бы в живых. Но он был лишь  выпускником
курсов Океанского Патруля. И пока смысл отданной команды доходил до  него,
он не раздумывая бросил свою лодку вперед, туда, где раздался взрыв. Он не
мог понять логики приказа, он не мог уйти, когда  там,  впереди...  И  уже
бессмысленно жал и жал от себя дошедшую до упора рукоятку, турбины не выли
- визжали в немыслимом, невозможном,  форсированном  режиме,  визжали  еще
целых четыре минуты, пока новый взрыв не заставил их замолчать.



        5

   "Только этого мне и не хватало, - подумал Аракелов. -  Только  этого...
Но чего? Что могло случиться и что случилось там, внизу? Связи с патрулями
не было. Все, чем мы располагаем пока - два подводных взрыва с  интервалом
в четыре минуты. Два взрыва в том самом районе, где должны были находитьс
субмарины. Так что пока еще ничего не известно. Может  быть,  пройдет  еще
полчаса, и субмарины всплывут, и свяжутся по радио с Гайотидой или с  нами
и доложат об обнаружении "Дип-Вью". Да, - подумал Аракелов, - может быть".
Но он знал, что быть этого  не  может.  Просто  потому,  что  там,  внизу,
вероятность благоприятности всегда меньше  половины.  Просто  потому,  что
если там что-то происходит, то происходит самое худшее  из  возможного.  И
чутьем опытного батиандра Аракелов понимал, что  патрули  уже  никогда  не
выйдут на связь. Это были не эмоции. Это было знание,  пусть  даже  знание
интуитивное.
   Но взрывы, взрывы? При чем здесь взрывы? Это нужно было  понять  прежде
всего. Нужно было думать,  думать,  думать.  Так  же,  как  думают  сейчас
наверху, на мостике и в пультовой, так же, как  ломают  сейчас  головы  на
Гайотиде-Вест.
   Аракелов положил руки на клавиши телетайпа.
   "Вас понял. Когда выйдем в точку?"
   "Через двадцать минут".
   "Следующая связь через двадцать минут.  Если  не  будет  новых  данных.
Конец".
   "Вас понял".
   Аракелов отошел от телетайпа.
   Взрывы, взрывы... Какие еще сюрпризы преподнесла на  этот  раз  пучина?
Сюрпризы - это в ее характере. Сволочном ее характере. Это только для тех,
кто плавает по поверхности или погружается в батискафе или субмарине, море
- однородная среда с повышающимся пропорционально глубине  давлением.  Дл
того чтобы понять характер пучины, надо стать  батиандром,  надо  войти  в
нее, слиться с ней, но не отождествляя себя  с  этой  массивной,  тяжелой,
холодной и бесконечно чуждой средой, а противопоставляясь ей. Стать  духом
пучин, оставаясь человеком, только так можно познать характер моря.
   Но... какого же характера этот новый  фокус?  Что  могло  погубить  две
субмарины?
   Патрульные  субмарины  Аракелов   прекрасно   знал.   Мощные,   надежно
защищенные одноместные корабли, оснащенные турбинами Вальтера, маленькие и
верткие, способные проникнуть в любую расселину, в любой подводный  каньон
в пределах своего горизонта. А горизонт у них не бедный -  полторы  тысячи
метров вниз. До сих пор они считались практически абсолютно надежными.  За
последние десять лет было всего три случая их  гибели,  причем  две  лодки
просто-напросто  выбросило  на  берег  цунами,  а  третью  по  собственной
глупости загубил сопляк-стажер. Мелкие аварии - другое дело. Мелкие аварии
бывали. И всегда объяснялись либо техническими причинами,  либо  неумелыми
действиями водителей. И то и другое возможно всегда. Но гибель двух  лодок
сразу? У двух лодок не может быть двух одинаковых дефектов.  Два  водител
не могут ошибиться одинаково, по шаблону. Во  всяком  случае,  вероятность
этого исчезающе мала. И считаться с ней, пока существуют  более  вероятные
объяснения, не стоит.
   Значит, поищем причину вовне. А может быть, рано все же искать причину?
Вдруг взрывы эти  не  имели  никакого  отношения  к  субмаринам,  и  через
какие-нибудь  пятнадцать-двадцать  минут  они  восстанут  из   мертвых   и
заговорят со своей базой или с нами? Заговорят, всплыв на поверхность  или
выйдя в эфир через  буйковые  радиогидроакустические  ретрансляторы?  "Это
было бы прекрасно, - подумал Аракелов. - Это было бы просто замечательно".
И даже не потому только, что два водителя, два здоровых и веселых парня  с
Гайотиды-Вест оказались бы живыми тогда, когда он мысленно  уже  похоронил
их. Но и потому еще, что операция по спасению  "Дип-Вью"  снова  стала  бы
заурядной. Тогда как сейчас... А что,  собственно,  сейчас,  после  гибели
субмарин?
   Только то, что, если погибли две, погибнет и третья.  О  себе  Аракелов
пока не думал, о себе думать было рано - выходить ему  предстояло  еще  не
сейчас.
   Он встал, подошел к телетайпу.
   "Связь с Гайотидой-Вест. Срочно".
   "Вас понял".
   Аракелов поднял глаза на табло часов. Цифры секунд менялись  томительно
медленно, как отснятые на рапиде. Наконец пультовая доложила:
   "Гайотида-Вест на связи".
   "Что предпринято для поиска и спасения погибших субмарин?"
   Аракелов знал, что официально субмарины еще не считаются погибшими  или
даже пропавшими без вести: рано. В конце концов эти взрывы не аргумент. Но
он прекрасно знал и другое - Зададаев,  который  сейчас  сидит  на  связи,
найдет  нужную  формулировку  для  запроса.  Ему  же,  Аракелову,   искать
формулировки сейчас было некогда.
   "В квадрат поиска направляются два звена патрульных субмарин из смежных
квадратов".
   "Срочно  остановить  их.  Дать   общий   вызов   через   все   буйковые
радиогидроретрансляторы".
   "Зачем?"
   "Там, где погибли две..."
   "Погибли?"
   "Уверен".
   "Понял". - Зададаев не первый год работал с духами и верил их чутью  не
меньше, чем приборам.
   "Где погибли две, погибнет третья".
   "???"
   "Гипотеза. Но риск слишком велик".
   "Вас понял".
   "Где  бы  они  ни  находились,  пусть  всплывают   на   поверхность   и
возвращаются на Гайотиду. Или ложатся в дрейф. Конец".
   Аракелов посмотрел  на  часы.  Итак,  у  Кулиджа  кислородного  ресурса
остается на пять часов. Пять часов с минутами, которые не делают погоды. А
у него, Аракелова, остается часа три. Часа три на то, чтобы понять, что же
происходит там, внизу. Когда эти три часа  кончатся,  он  в  любом  случае
пойдет вниз. Это первая  заповедь  всех,  кто  ходит  вниз:  для  спасени
человека должно быть  сделано  все.  Даже  бессмысленное  уже.  Не  только
живого, но и мертвого нельзя оставлять его там. Потому что тогда не пойдет
вниз другой.  Только  этот  неписаный  закон  дает  людям  уверенность.  И
нарушить его Аракелов никогда не решился бы.  Через  три  часа  он  пойдет
вниз, даже если его ждет судьба двух погибших субмарин.  Через  три  часа,
потому что не меньше часа ему понадобится на саму операцию,  а  на  всякий
случай нужно взять двойной запас времени. Но эти три часа, которыми он еще
волен распоряжаться, должны быть использованы до конца.  А  это  значит  -
думать, думать, думать...
   Аракелов оперся руками на станину телетайпа и так и замер,  согнувшись,
словно стараясь прочесть на остановившейся мертвой ленте  что-то  очень  и
очень важное. Внезапно лента тронулась:
   "Внимание. Сейчас дадим изображение".
   "Понял. Жду".
   Аракелов поднял голову к экрану,  выступавшему  из  стены  над  пультом
телетайпа. Изображение уже появилось: в бледном свете прожекторов медленно
уползало назад дно, покрытое похожим на мелкий белый песок  глобигериновым
илом.  Там  и  сям  извивались  пяти-  и  восьмилучевые  офиуры,  а  среди
разбросанных по дну морских огурцов медленно  ползали  похожие  на  улиток
гастроподы. Колония губок напоминала клумбу тюльпанов; они на добрый  метр
тянулись вверх и  мягко  покачивались  из  стороны  в  сторону.  А  рядом,
наполовину уйдя в ил, лежали два неправильной формы куска металла.  Первый
мог быть чем угодно или остатком чего угодно. Но второй...  Теперь  гибель
по крайней мере одной из патрульных субмарин стала  фактом.  Патруль  борт
шестнадцатый... Аракелов на миг склонил голову, а когда снова  поднял  ее,
то металлических обломков на экране  уже  не  было  -  только  ил,  редкие
кругляши полиметаллических конкреций да раскоряченные звезды офиур...
   Патрули погибли. И тогда  он  -  единственный  батиандр.  Единственный.
Значит, выручить Кулиджа должен он. Только  он.  А  для  этого  он  должен
уцелеть.
   Он вызвал Зададаева.
   "Что с японцем?"
   "В четырех часах хода. На него не рассчитывай".
   "Что с патрулями Гайотиды?"
   "Всплыли и дрейфуют. Изображение мы транслировали и на Гайотиду".
   "Вас понял".
   Аракелов подумал с полминуты, потом решился.
   "Мне нужна "рыбка".
   "Рыбкой" именовали  в  быту  второй  глубоководный  аппарат  "Руслана".
Настоящее его название состояло из семи букв и четырех цифр, причем  буквы
шли в такой последовательности, что произнести больше трех подряд не сумел
еще никто. Зато  на  рыбу  он  действительно  был  похож:  четырехметрова
серебристая сигара аппарата  сплющивалась  с  боков,  рули  направления  и
глубины напоминали плавники, хотя и непропорционально маленькие для  такой
туши,  а  спаренные  объективы  стереоскопической   телекамеры   довершали
сходство - этакие немигающие бездонно глупые рыбьи глаза.  Обычно  "рыбка"
тащилась за "Русланом" на буксире, выдерживая заданную глубину, но  иногда
ее спускали с привязи, и она плавала на свободе, повинуясь только приказам
собственного недоразвитого - истинного рыбьего - электронного мозга.
   Именно это и было нужно теперь Аракелову.
   "Вас понял", - ответил Зададаев.
   "Заглубите ее на шесть сотен. Потом спиралью радиусом порядка километра
- вниз до девяти. Анализы -  стандартный  набор.  Акустический  контакт  -
непрерывный. Жду. Конец".
   "Понял, - отстучал Зададаев. - Добро".
   Изображение на экране медленно  смещалось  -  "Руслан"  отрабатывал  на
самом малом ходу. В блеклом эллипсе электрического света  проплывало  дно.
Фиксация: ерунда,  какая-то  старая  канистра.  Рядом  с  ней  -  бутылка.
Дальше... Фиксация: еще один металлический обломок... Дальше...
   Пять  минут...  Десять...  Пятнадцать...  "Рыбка"  уже  заглубилась  на
шестьсот метров и сейчас  начала  описывать  первую  циркуляцию  -  битком
набитая электроникой  торпеда,  оставляющая  за  собой  цепочку  пузырьков
отработанного кислорода.
   Двадцать минут... Двадцать  пять...  Время,  время,  время!  У  Кулиджа
оставалось всего двести пятьдесят пять минут. Следовательно, у Аракелова -
сто тридцать пять. А потом - вниз.
   Только бы "рыбка" прошла!
   Лента в окошке телетайпа дернулась и поползла:
   "Нету "рыбки", Саша. - Всего второй раз за три года  совместной  работы
Зададаев назвал его по имени. - Взорвалась. На втором витке".
   "Понял".
   На самом деле Аракелов ничего не понимал. Что происходит?  Что  там  за
чертовщина? Но понять можно было  одним-единственным  способом  -  думать.
Думать. И еще раз думать.
   А что думает сейчас  в  своем  стеклянном  пузыре  Кулидж?  Что  думают
наверху, в пультовой, Зададаев и ребята? И что думают на Гайотиде-Вест?



        6

   В тринадцать  ноль-ноль  пришел  сменщик,  и  в  тринадцать  пятнадцать
Захаров, сдав дежурство, закрыл за собой дверь диспетчерской.  От  затылка
поднималась и растекалась по черепу тупая боль. В ушах резкими аритмичными
толчками отдавался ток крови. Пожалуй, давно уже его не  прихватывало  так
крепко.
   Захаров постоял несколько минут, потом  осторожно  пошел  по  коридору,
следя за тем, чтобы шаги  получались  ровными  и  размеренными:  так  было
легче. Свернув  за  угол,  он  оказался  у  дверей,  ведущих  на  террасу.
Услужливая пневматика распахнула стеклянные створки, и он вышел наружу, на
прохладный ветерок, от которого стало легче дышать. Он сел  на  деревянную
скамью и достал из внутреннего  кармана  плоскую  коробочку.  Стараясь  не
делать резких движений, Захаров вынул из нее две ампулы, взяв их  в  левую
руку, убрал коробку обратно, потом приставил ампулы  присосками  к  шее  -
сразу под обрезом волос. Через  минуту  ампулы  отпали,  как  насытившиес
пиявки. Теперь оставалось только посидеть с четверть часа,  пока  скажетс
действие лекарства. Захаров расслабился и стал ждать.
   Скамейка купалась в тени - солнце  стояло  на  юге,  и  башня  Гайотиды
закрывала его. Широкая полоса тени, отбрасываемой башней, падала на воду и
на понтоны волновой электростанции.
   Мимо прошла  группа  туристов  -  человек  десять-двенадцать.  Судя  по
нескольким долетевшим до  него  словам,  это  были  испанцы.  "Впрочем,  -
подумал Захаров, - мало  ли  где  говорят  по-испански..."  Ему  и  самому
случалось водить по Гайотиде туристские группы, и  он  назубок  знал  весь
набор восторгов и цифр, который обрушивается на головы охочих до  экзотики
туристов. Гайотида - восьмое (девятое, десятое - смотря на чей счет)  чудо
света. Гайотида - самая крупная международная стройка. Стройка века.  Ура,
ура, ура! Впрочем, если отбросить иронию, это и в самом деле грандиозно  -
бетонная башня диаметром в двести с лишним метров, основанием упершаяся  в
плоскую  макушку  гайота  почти  на  километровой  глубине,   а   вершиной
поднявшаяся чуть ли не на сотню  метров  над  уровнем  океана.  Гигантский
промышленно-научный комплекс, создать  который  удалось  лишь  совместными
усилиями более чем десятка стран.  Собственно,  Гайотида  -  это  название
собирательное. Так называется целый  искусственный  архипелаг  из  четырех
однотипных станций-башен, удаленных  на  полтораста-двести  миль  друг  от
друга.  Каждая  из  них  имеет  собственное  наименование:  Гайотида-Вест,
Гайотида-Норд и так далее.
   Несколько десятков лет назад, вскоре  после  открытия  Хессом  гайотов,
появилась гипотеза о существовавшей некогда в Тихом океане великой суше  -
Гайотиде, от которой до  наших  дней  только  и  дошли  гайоты  да  жалкие
островки Маркус и Уэйк. Кто его знает, была ли такая земля. Слишком уж  их
много, этих гипотетических Атлантид, Пасифид, Микронезид и прочих "ид". Но
Гайотида была построена, хотя до сих пор многие не уверены,  что  создание
ее оправдается - пусть даже в самом отдаленном будущем.
   А экономика - это все. И потому, кроме донных плантаций и комбинатов по
добыче   из   воды   редкоземельных   элементов,    кроме    волновых    и
гелиоэлектростанций, сделавших Гайотиду  энергетически  автономно