жны были жить спокойно,  ибо  их  охранял
закон - придуманный и принятый людьми. И совсем  рядом,  в  каких-то  двух
милях к югу, скрывалась в этой тьме законсервированная  рудничная  станци
АМИ-01, где ожидал своей участи Душман - человек, этот закон преступивший.
А там, наверху, в сотнях миль отсюда, спешил к Факарао "Ханс Хасс",  унос
тело человека, который пытался  встать  на  пути  у  Душмана.  И  там  же,
наверху, но уже  совсем  рядом,  представали  мысленному  взору  Аракелова
"Джулио делла Пене" и люди, готовившиеся принять его на борт.
   Люди готовили его, Аракелова, чтобы  мог  он  работать  здесь,  в  этой
подводной тьме. И люди встречали его. Он был плотью от плоти и  мыслью  от
мысли этого человеческого мира. Он не знал никого на борту  "Джулио  делла
Пене"; он успел познакомиться всего с несколькими людьми на  борту  "Ханса
Хасса"; среди них вполне могли оказаться такие, с кем он вряд  ли  захотел
бы встретиться вновь. Но всех их объединяло одно - то самое, чему  пыталс
противопоставить себя Душман. Они были вместе. Каждый из них представлялс
сейчас Аракелову пучностью некоего незримого  поля.  Поля  дружеских  рук.
Поля уверенности и надежды. И пока оно существует, ты не  можешь  остатьс
один. Никогда.
   Аракелов взглянул на слабо светящееся  окошечко  курсографа:  до  точки
рандеву оставалось четыре мили. И ему вдруг нестерпимо захотелось наверх -
к солнцу. К ветру. К людям.




         * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. НЕПТУНОВА АРФА * 

   Кто услышит раковины пенье,
   Бросит берег - и уйдет в туман...
   Э.Багрицкий


        1

   Спуск к морю даже днем был здесь делом непростым.  Тропинка  прихотливо
извивалась  по  откосу,  сейчас,  ночью,  казавшемуся  Аракелову  и  вовсе
обрывом. То и дело приходилось петлять меж здоровенных  каменных  глыб,  -
иные были не меньше патрульной  субмарины.  Однако  куда  зловредней  этих
облизанных всеми ветрами вулканических бомб,  последних  яростных  плевков
древнего  вулкана,  которому  был  обязан  своим  происхождением   остров,
оказались  камешки  поскромнее  -  не  крупнее  обыкновенного   булыжника.
Аракелов уже несколько раз так стукался о них, что потом по доброй  минуте
стоял, тряся в воздухе  ушибленной  ногой,  словно  кот  мокрой  лапой,  и
совершенно по-кошачьи же тихонько шипел от злости.
   В такие моменты он ругательски  ругал  себя  за  мальчишество,  дешевую
том-сойерщину, любовь к театральным эффектам, которые  никак  не  пристали
солидному пятидесятилетнему мужику. В самом деле, кто мешал  ему  чинно  и
благородно  уйти  поутру,  чуть  свет,  пока  ганшинская  братия  еще  сны
досматривает? Оно, конечно, спозаранок вставать - не подарок, но хоть  шел
бы  по-человечески...  Так  нет  же!  Приспичило  дурню  великовозрастному
переться середь ночи...
   Но  тут  же  ему  представлялось,  как   утром   Ганшин   найдет   его,
аракеловскую, записку, как прочтет ее и какой станет у него  физиономия  -
обиженной, раздраженной и злой. От  этой  картины  боль  улетучивалась,  и
Аракелов продолжал спуск. Несколько раз из-под его  ног  сперва  с  легким
шорохом, а после - с дробным перестуком  скатывались  мелкие  камешки,  он
здорово рассадил себе левую руку об острую, словно специально  заточенную,
грань какой-то глыбы, но полчаса спустя  добрался-таки  до  узкой  полоски
пляжа. Это не был пляж в полном смысле слова  -  просто  неширокий,  метра
три, не больше, карниз, затоплявшийся во время ночного прилива (дневной  в
здешних краях невысок, он не в счет), но в отлив  здесь  было  удивительно
хорошо загорать. В  углублениях  и  выбоинах  оставалась  вода,  и  в  ней
копошились моллюски, которых Папалеаиаина  готовила  по  рецептам  местной
кухни, а Аракелов -  итальянской,  отбивая  мускулистое  тело  до  толщины
кружева  и  потом  зажаривая  в  кипящем  масле.   Получалась   хрустящая,
поджаристая,  ни  на  что  не  похожая  корочка...  Впрочем,   предаватьс
воспоминаниям было некогда. Аракелов вздохнул, присел на корточки  и  стал
развязывать мешок.
   "Руслан" со своей батиандрогенной аппаратурой был далеко, да  Аракелову
для его эскапады и не нужно было превращаться в батиандра.  Не  нужен  был
ему даже акваланг -  в  поверхностных,  богатых  кислородом  водах  вполне
хватало обычного "намордника",  как  именовалась  на  жаргоне  рифкомберов
фильтрующая  маска  Робба-Эйриса.  Название  родилось  не  случайно:  если
обычная маска закрывала только глаза и нос, то  намордник  охватывал  лицо
полностью - для увеличения площади фильтра. Правда,  одной  активированной
пластины хватало всего на восемь-десять часов, но Аракелову и  этого  было
более чем достаточно. К тому же в мешке лежала пара запасных -  на  всякий
случай.   За   долгие   годы    работы    батиандра    такая    запаслива
предусмотрительность стала второй натурой Аракелова - порой  даже  вопреки
здравому смыслу.
   Он вытащил и разложил рядом с собой подводную  амуницию,  сунул  на  ее
место кроссовки, шорты и рубашку, загерметизировал мешок и с минуту  играл
клапанами, придавая ему  нулевую  плавучесть.  Затем  занялся  собственной
экипировкой. Застегнул пояс, проверил,  хорошо  ли  фиксируется  в  ножнах
кинжал, нацепил поводок от фонаря на один из карабинов, а фал от  мешка  -
на другой. Порядок. Тогда он приладил "намордник" и,  улегшись  на  карниз
животом, опустил голову в  воду.  Стандартная  процедура  проверки  -  три
полных вдоха. Фильтр работал прекрасно. Тоже  порядок.  Аракелов  задержал
дыхание, натянул ласты  и  привычно  -  спиной  вперед  -  ухнул  в  воду.
Ободранную руку сразу же засаднило, и он выругался про себя.
   Включив фонарь, в ярком луче которого замельтешили  пестрые  коралловые
рыбки, Аракелов неторопливо поплыл  вдоль  берега;  мешок  тянулся  сзади,
словно большая темная медуза. Метров через триста он добрался до  похожего
на древесный гриб каменного козырька.  В  расщелине  под  ним  жил  старый
группер,  с  которым  они  уже  успели  не  только  познакомиться,  но   и
подружиться, если можно назвать дружбой отношения, при которых один только
дает,  а  другой  только  берет...  Да  и  что  было  взять  Аракелову   с
флегматичной полутораметровой рыбины? Но сейчас ему  нечем  было  угостить
знакомца; впрочем, тот наверняка спал: групперы -  рыбы  дневные.  Поэтому
Аракелов погрузился на семь-восемь метров по ощущению - батиметра при  нем
не было - и стал разыскивать вход в пещеру.
   В этом занятии он преуспел минут через десять: как и оба прошлых  раза,
черный провал входа открылся неожиданно, хотя,  казалось  бы,  он  назубок
вызубрил все приметы, а  на  зрительную  память  Аракелову  жаловаться  не
приходилось. Прилив набирал силу, и течение властно повлекло  Аракелова  в
туннель. Он не сопротивлялся, но и не старался ускорить движение,  легкими
шевелениями ластов удерживая тело в центре потока. Четверть часа спустя он
уже выбрался из воды в первом гроте.
   Здесь он сделал маленькую передышку,  чтобы  лучше  сориентироваться  -
все-таки спелеологом он был, мягко  выражаясь,  никудышным.  Так,  значит,
где-то в углу должен быть проход во второй грот. Он повел лучом фонаря  по
стене; в медленно движущемся  овале  света  тут  и  там  вспыхивали  яркие
блестки. Ага, вот -  крупная  жирная  стрела,  аккуратная  такая,  четкая.
Молодец, Венька, хорошая работа! Интересно, как он там  сейчас?  Если  все
идет по плану, он уже милях в пятнадцати-семнадцати от острова, а  к  утру
должен  быть  в  Папалениме...  Вот  и  следующая  стрелка.  Значит,   все
правильно. Аракелов медленно пробирался вдоль стены. Последняя стрела косо
указывала вниз, на  крошечное  озерцо  черной,  маслянисто  отблескивающей
воды. Сифон. Аракелов вновь напялил "намордник" и ласты,  нырнул,  нащупал
проход - узкий тоннель, в который он едва-едва мог протиснуться. Плыть тут
приходилось чуть ли не по-пластунски, одно утешение,  что  недолго:  через
каких-нибудь три-четыре минуты этот подводный  лаз  кончился,  и  Аракелов
очутился в следующем гроте.
   Если предыдущий до сих пор оставался  безымянным  -  был  он  настолько
невыразителен и безлик, что язык не поворачивался говорить  о  нем  иначе,
чем просто о первом гроте, то этот они с Венькой, не сговариваясь, нарекли
Колонным храмом. Почему храмом, а не залом, гротом или  пещерой  -  трудно
сказать. Может быть, потому, что при первом же взгляде в уходящую  в  тьму
перспективу  толстых  каменных  столбов,  поддерживавших   низкий,   метра
три-четыре, не больше, потолок - не сводчатый, как у большинства пещер,  а
на редкость плоский - вспоминался Карнакский храм и чудилось, что  вот-вот
мелькнет меж колоннами фигура  египетского  жреца...  Да  и  по  рассказам
Папалеаиаины в одной из пещер  был  древний  храм,  капище  или,  как  там
назвать, место молитв ее предков. Может, как раз  здесь?  Однако  Аракелов
оставаться тут не собирался - ему нужно было забраться поглубже, подальше,
чтобы в случае, если  станут  его  искать,  поиски  эти  затруднить  елико
возможно. Скорее всего, правда, искать его не станут. И очень может  быть,
что демонстрация его останется бессмысленным жестом. Но поступить иначе он
не мог. Нельзя было иначе.
   Намотав фал мешка на левую руку и  захватив  пальцами  горловину,  а  в
правой держа фонарь, Аракелов медленно двинулся через  грот.  Тени  колонн
падали вперед и вкось, в стороны, стен не было видно, а под  ногами  лежал
плотный, сбитый песок... Интересно, откуда он  тут,  ведь  пещера  эта  не
затоплялась? Да если бы и затоплялась, занести сюда песок  море  не  могло
бы, будь даже остров окружен полосой песчаных пляжей...  Может,  его  сюда
принесли некогда; может, в самом деле именно здесь и был тот древний храм?
"Надо будет полазать,  -  подумал  Аракелов.  -  Времени  для  этого  хоть
отбавляй, фонаря хватит на сто часов - значит, быть  по  сему".  Дойдя  до
конца Колонного храма, он повернул вдоль стены влево. Шагов через тридцать
открылась узкая щель, которую они с Венькой и Орсоном  обнаружили  уже  во
время второй своей вылазки в недра  острова.  Аракелов  достал  веревку  и
связал с идущим от мешка фалом - получился конец длиной в полсотни метров,
этого должно было хватить с избытком.  Он  забрался  в  щель  и,  упершись
спиной в одну ее  стенку,  стал,  медленно  перебирая  ногами  по  другой,
карабкаться вверх. Путь ему предстоял немалый - в прошлый раз они измерили
высоту этого камина -  семнадцать  метров.  Скучное  занятие  -  вот  так,
враскорячку,  взбираться  в  темноте  вверх.  Впотьмах   -   потому,   что
спелеологического шлема с фонарем у него, естественно,  не  было,  а  руки
были нужны для дополнительной опоры.
   Камин вывел его в третий грот - маленький и какой-то уютный. Здесь он и
решил обосноваться. Втащив мешок, Аракелов внимательно  осмотрелся.  Камин
выходил в угол пещерки. В противоположном углу стена образовывала  нишу  -
настоящий альков,  и  он  потащил  свои  пожитки  туда.  Воздух  был  чуть
застоявшийся, но не спертый  и  не  затхлый,  очевидно,  какие-то  трещины
выходили отсюда на поверхность. Аракелов повел лучом  фонаря  по  потолку:
так и есть, почти в центре  свода  обнаружился  не  замеченный  им  прежде
колодец.
   Аракелов пристроил фонарь на маленькой естественной полочке так,  чтобы
светлый круг полностью захватывал облюбованный им уголок. Потом вытащил из
мешка  поклажу.  Присоединив  к  надувному  матрацу  баллончик  со  сжатым
воздухом, крутанул вентиль. С коротким  резким  шипением  матрац  надулся.
Спать Аракелову пока не хотелось, и он двумя стяжками превратил  матрац  в
кресло. Поставил рядом термос, сложил стопочкой четыре коробки  аварийного
шлюпочного рациона - больше четырех дней он вряд ли  здесь  пробудет,  так
что голодная смерть ему не грозит, пожалуй, не удастся  даже  подсократить
предательски нарастающее в последние  пять  лет  -  с  тех  пор,  как  ему
пришлось оставить профессию батиандра - брюшко. Аккуратно  вытерев  ласты,
"намордник" и всю прочую свою подводную амуницию, он сложил ее в мешок,  а
мешок, застегнув, пристроил в углу к стене.  Нацепив  плавки  на  каменный
выступ - пусть сушатся, - он облачился в  шорты  и  рубашку,  устроился  в
своем  импровизированном  кресле  и  потянулся  было   за   термосом,   но
почувствовал, как снова засаднило руку - конечно же, расслабился, и вот...
Кряхтя, он поднялся, снова полез в  мешок;  достав  аптечку,  густо  залил
ссадину антисептиком. Аэрозоль вспенился, кожу ожгло, но зуд  почти  сразу
утих, а пена опала, превратившись в бледно-розовую пленку. Аракелов  убрал
аптечку, снова опустился в кресло и, налив из термоса смесь  апельсинового
и лимонного соков с кокосовым молоком (знай Ганшин, какой  я  себе  курорт
устроил, - от злости бы лопнул!), стал пить медленными длинными  глотками,
растягивая удовольствие и наслаждаясь. Потом он взял  книгу,  в  последний
момент подсунутую Папалеаиаиной. Это оказался детектив, чему  Аракелов  от
души порадовался - лучшего времяпрепровождения не придумаешь!..
   "Ну а теперь, - подумал он, мысленно обращаясь к Ганшину, - круши!  Рви
свой габровит! Только хватит ли  тебя  на  такое?..  Ну  да  это  меня  не
касается. Я свой ход сделал, теперь твой черед. Действуй!"
   Аракелов от души рассмеялся и углубился в чтение. Однако уже на  второй
странице он  застрял  -  окончательно  и  бесповоротно.  Хотя  впервые  за
последние недели свободного времени у  него  оказалось  вдруг  в  избытке,
делай что хочешь, спи - не хочу, читай - не хочу, мысли упорно  бежали  по
одному, казалось, раз и навсегда проторенному кругу, то и дело возвращаясь
к памятному третьему дню захода на Караури.


   - Учти, Аль, еще один день - и я выкину эти проклятые жестянки за борт!
Меня уже тошнит от вашей консервированной ветчины! Слышишь? Утром ветчина,
днем ветчина, вечером ветчина... Если твоей Линде лень  готовить  -  зачем
она,  спрашивается,  на  борту?  Я  могу  набрать  шестьдесят  килограммов
балласта поспокойнее...
   - Полегче, Джайн, Линда все-таки моя жена, так что ты не очень...
   - Ну так и лопай ветчину по три раза в день. А я не желаю.
   - Не нравится - так готовь себе сам. Или Роберте скажи, она-то повар не
лучше, между прочим...
   - Не тебе об этом судить, ясно? И вообще - катись-ка ты отсюда, свиноед
несчастный...



        2

   В  этих  широтах  Аракелову  приходилось  бывать  не  раз.  Впервые   -
восемнадцать лет назад на "Руслане";  в  тот  рейс  поднимали  злополучный
"Дип-Вью"...  Потом  было  еще  несколько  плаваний:  на  роторной   шхуне
"Людмила"   -   по   программе   Международного   года   Тихого    океана;
советско-японская экспедиция на "Иба-Мару", когда они  полгода  занимались
изучением глубоководной  реликтовой  фауны  Южных  Морей  (по  официальной
формулировке), что на деле означало -  тщетные,  увы!  -  поиски  Великого
Морского Змея, "чудовища Дзуйио-Мару" и  прочих  полулегендарных  и  вовсе
мифических годзилл,  поиски,  которые  ни  в  какую  официальную  тему  не
вписывались... Веселое было времечко; хорошие ребята, подводные разведки -
по двое суток на трех-, пяти- и семикилометровой глубине,  вечера,  когда,
собравшись на баке, они распевали собственного сочинения песни...
   Работал он и на патрулях Гайотиды-Вест  и  Гайотиды-Зюйд  -  старшим  в
группе батиандров проекта "Абиссаль-45". Но всякий раз  архипелаг  Караури
оставался в сотнях, порой даже всего в десятках миль в  любую  сторону.  И
только в позапрошлом году Аракелов впервые оказался в Папалениме  -  самом
крупном городе Центрального Караури и столице молодой республики.
   В тот раз заход "Руслана" в  Папаленим  был  внеплановым,  а  потому  и
недолгим.
   Милях в двухстах к юго-западу от Караури вахтенные обратили внимание на
небольшую, тонн сто пятьдесят - сто  семьдесят,  шхуну  -  такие  бороздят
Южные Моря вот уже добрых три столетия, перевозя копру, почту, пассажиров,
занимаясь ловом акул и тунца. В прошлом веке их потеснили  было  пароходы,
но энергетический кризис, борьба за охрану среды  -  и  вскоре  они  снова
стали почти безраздельно царить в этих  местах.  С  парусами,  взятыми  на
вторые рифы - в такую-то погоду! -  шхуна  описывала  широкие  циркуляции,
причем на палубе  не  было  видно  ни  души.  Капитан,  заинтересовавшись,
направил к ней катер. Чутье и на этот  раз  не  подвело  мастера  -  судно
оказалось брошенным. И брошенным как-то странно: все судовые документы  на
месте, единственная, судя по всему, шлюпка - тоже, на месте и личные  вещи
экипажа, согласно роли состоявшего из семи человек.  "Вахине  Меа"  -  так
называлась шхуна - была приписана к Папалениму, и  капитан  решил  сделать
крюк в две сотни миль, чтобы  доставить  туда  "бесхозное  имущество",  за
спасение которого по морскому праву полагалась премия. Правда, с мечтой  о
премии пришлось вскоре распроститься: одобрив решение  доставить  шхуну  в
порт  приписки,  Владивосток  в  то  же   время   категорически   приказал
рассматривать  его  как  акт  дружеской  услуги.  Чертыхнувшись,   капитан
подтвердил получение радиограммы и связался с властями Караури.
   Тем временем на палубах и в каютах "Руслана" шли  оживленные  словесные
баталии.  Поминали  знаменитую  "Марию  Целесту",  брошенную  экипажем   в
Атлантике, - загадка, по сей день остающаяся неразрешенной,  хотя  гипотез
выдвигалось тьма  -  от  грязных  махинаций  судовладельцев  до  нехороших
поступков  космических  пришельцев.   Вспоминали   и   загадочную   судьбу
"Уранг-Меданга"... Словом, каждый стремился блеснуть  эрудицией  по  части
подобных историй, однако все эти разговоры  так  и  остались  "сотрясением
воздусей". Портовые власти с благодарностью приняли шхуну,  было  сказано,
что этим случаем займутся соответствующие службы - и все.  Сутки  "Руслан"
простоял на Папаленимском рейде, два десятка человек - и  Аракелов  в  том
числе - побывали на берегу. Аракелову повезло: начальника подводных  работ
отнесли к разряду почетных гостей,  и  вместе  с  несколькими  научниками,
начальником экспедиции и  капитаном  он  был  приглашен  на  торжественную
церемонию питья кавы. Здесь-то и познакомился он с Папалеаиаиной. Впрочем,
познакомился - не совсем то слово. Он видел ее, главную  распорядительницу
церемонии, и только. Знакомство состоялось много позже, уже в этот раз...
   Потому что нынешним летом заход на Караури был предусмотрен планом.  По
соглашению с правительством республики  экспедиция  должна  была  занятьс
исследованиями  в  территориальных  водах  архипелага,  с  тем  чтобы  вс
полученная в итоге информация была предоставлена и  ученым  Папаленимского
института морских проблем. Целый месяц "Руслан" бороздил  море  между  ста
тридцатью четырьмя островами, составляющими  архипелаг  -  правда,  только
семнадцать  из  них  были  обитаемыми.  Остальные  же  представляли  собой
крошечные коралловые атоллы и рифовые островки - песок,  несколько  чахлых
пальм и ни капли пресной воды. А потом пришел черед  пятисуточной  стоянки
на Папаленимском рейде. Научники целыми днями пропадали в городе, на борту
постоянно гостили их местные коллеги... И только Аракелову  все  никак  не
удавалось сойти на берег.
   Правда, первое впечатление о Папалениме он составил еще в прошлый  раз.
Город разочаровывал и очаровывал одновременно. Разочаровывал  потому,  что
под поспешным  натиском  цивилизации  без  следа  исчезла  всякая  внешн
экзотика: ни  тебе  пальмовых  хижин,  ни  длинных  домов,  ни  деревянных
идолов... Вполне современный город, небольшой, тысяч  пятьдесят-шестьдесят
населения, но в принципе  ничем  не  отличающийся,  скажем,  от  Гонолулу,
этакий микро-Гонолулу с банками и неизбежным Хилтон-отелем,  президентским
(бывшим королевским) дворцом, деловыми,  аристократическими,  торговыми  и
рабочими кварталами... Очаровывал же какой-то удивительной  компактностью,
соразмерностью  с  человеческими  масштабами,   которой   начисто   лишены
многосотты