е о том, что измерители течений  -  игрушки  достаточно  дорогие,
вместе с ними ушла и  накопленная  за  шесть  суток  информация.  А  самое
главное - ставилась под удар вся последующая работа: их  комплект  был  на
"Руслане" единственным. Пока доставят новые, пройдет минимум недели две  -
это при самом благоприятном стечении обстоятельств.  В  целом  -  ситуаци
невеселая.
   Аракелов в это  время  уже  закончил  работы  по  программе  станции  и
готовился к подъему на борт. Работал он на этот  раз  в  горизонте  три  и
пять-четыре ноль, то есть  от  трех  с  половиной  до  четырех  километров
глубины. Это  решило  дело:  начальник  экспедиции  и  капитан  явились  к
Зададаеву и чуть ли не силой заставили его направить Аракелова  на  поиски
пропавших измерителей. Сопротивлялся Зададаев не из окаянства: в  принципе
батиандр мог работать под водой без подъема на поверхность  семьдесят  два
часа. Из них шестьдесят представляли собой нормальный  рабочий  цикл;  еще
шесть были резервными, а шесть последних только давали ему  шанс  спастись
при какой-то  катастрофической  ситуации,  не  гарантируя  от  необратимых
последствий по возвращении.  Чтобы  батиандр  не  забыл  об  этом,  жидкий
кристалл на цифровом табло его часов постоянно менял цвет: зеленый сперва,
к концу рабочего цикла он постепенно  желтел,  а  потом  начинал  полыхать
тревожным багровым  светом.  В  жаргоне  глубинников  прочно  обосновались
термины зеленое, желтое и красное время.
   Шестьдесят часов Аракелов  уже  отработал.  И  скрепя  сердце  Зададаев
разрешил ему вести поиск в продолжение желтого времени. "Пять часов, и  ни
минутой больше", - отстучал он, передавая Аракелову задание. Он  прекрасно
понимал, что шансы найти связку с измерителями за пять часов ничтожны.  Но
повторный спуск батиандра  допускался  согласно  требованиям  медицины  не
раньше, чем через пять суток. А потому попытаться было необходимо.
   Желтое время у Аракелова давно вышло, а  он  все  еще  не  появлялся  в
баролифте. Зададаев сидел в пультовой  и  курил  не  переставая.  Наконец,
батиандр появился. Зададаев вздохнул и скомандовал подъем.
   В ответ на разнос, который устроил ему Зададаев,  Аракелов  рассмеялся:
"Да что вы, Константин Витальевич! Какой из меня лихач? Трезвый расчет, не
больше. Просто я  нашу  медицину  как  свои  пять  пальцев  знаю  и  вношу
поправочный коэффициент на перестраховку. Знаете, у нас на курсах практику
вел старик Пигин, так он любил говаривать: "Подводники делятся на старых и
смелых; мальчики, доживайте до седых волос!"  Вот  я  так  и  стараюсь..."
Зададаев рассмеялся, - ну что ты  с  таким  будешь  делать?  На  вопрос  о
потерянных приборах Аракелов, пригорюнившись,  развел  руками:  "Простите,
Константин Витальевич..." Зададаев махнул рукой: ладно, мол, главное - сам
цел, но Аракелов продолжил: "Не сумел я их сам вытащить,  придется  теперь
аквалангистам поработать: я трос к скобе баролифта привязал..."
   Несколько дней  после  этого  Аракелов  ходил  в  героях,  а  начальник
экспедиции и капитан клялись ему в вечной любви. Это было всего два месяца
назад. А сейчас...
   Зададаев взглянул на капитана и увидел, что тот улыбается.
   - Иди, иди... Господин оберсубмаринмастер. Встречай своего духа.
   Капитан тоже ничего не забыл. Зададаев кивнул ему и сбежал по трапу.
   Прежде всего он зашел в лазарет. Дежурил Коновалов - каково, однако,  с
такой фамилией быть врачом,  сообразил  вдруг  Зададаев.  Раньше  ему  это
почему-то  не  приходило  в  голову.  Впрочем,  терапевтом  Коновалов  был
неплохим, хотя от обилия практики на "Руслане" отнюдь  не  страдал.  Минут
пятнадцать они поболтали о том о сем, потом Зададаев попросил снотворное.
   - Зачем? - В глазах Коновалова вспыхнул алчный огонек.
   - Да так, не спится что-то, - уклончиво ответил Зададаев.
   - Давайте-ка я вас посмотрю, - радостно предложил Коновалов.
   - Спасибо, Владимир Игнатьевич, как-нибудь в другой  раз,  -  отказалс
Зададаев со всей возможной любезностью. - Сегодня никак не могу, дела. Вот
на  днях  непременно  загляну,  покажусь  толком,  может,  в  самом   деле
что-нибудь там не в порядке, - постарался он утешить эскулапа.
   - Знаю я вас, - тоскливо вздохнул Коновалов. -  Здоровы  больно.  Разве
что ногу кто сломает, так и то не  мне,  а  Женьке  работа,  -  завистливо
добавил он.
   Зададаеву стало смешно.
   - В следующий раз обязательно, -  серьезно  пообещал  он.  -  А  сейчас
просто дайте мне какое-нибудь снотворное.
   Коновалов встал, подошел к шкафу в углу приемной, выдвинул  один  ящик,
потом другой, наконец, достал ампулу для безукольной инъекции.
   - Вот, - сказал он,  протягивая  ампулу  Зададаеву,  -  и  безобидно  и
надежно. Приставьте ее к сгибу руки присоской,  через  сорок  пять  секунд
содержимое впитается, а через пять минут вы будете спать сном праведника.
   - Спасибо, - сказал Зададаев,  бережно  укладывая  ампулу  в  нагрудный
карман рубашки. - И  клятвенно  обещаю,  что  на  днях  приду  для  самого
детального осмотра - как только будет время.
   - Оставили-таки лазейку, - ухмыльнулся  Коновалов.  -  Так  я  и  знал:
придете, когда курносый рак на горе свистнет...
   - Что вы, - возмущенно возразил Зададаев, - минимум на день раньше!
   И поспешно  ретировался,  потому  что  Коновалов  явно  искал  взглядом
предмет потяжелее, собираясь  расправиться  с  посетителем,  как  Лютер  с
чертом.
   Зададаев взглянул на часы: до тех пор, пока медики  выпустят  Аракелова
из  "чистилища",  оставалось  еще  больше  часа.  Пожалуй,  можно  было  и
пообедать. Не только можно, но и нужно - за всей суетой днем он  не  успел
этого сделать. Зададаев направился в столовую.
   Народу здесь было мало. Зададаев подошел к окошечку раздачи,  посмотрел
меню. По такой жаре стоило бы взять чего-нибудь  такого...  Ага,  окрошка.
Увы, окрошки не оказалось. Кончилась. Оно и понятно - время уже отнюдь  не
обеденное. Пришлось взять холодный свекольник (и то  последнюю  порцию)  и
плов. Плов, надо сказать, у здешнего кока получался изумительный, сплошное
таяние и благоухание. И если плов значился в меню, Зададаев брал  его,  не
раздумывая. Поставив на поднос тарелки и высокий  стакан  с  кофе  гляссе,
Зададаев  направился  к  заранее   облюбованному   столику.   В   открытый
иллюминатор временами плескал в столовую не то чтобы  ветер,  но  все-таки
глоток-другой  свежего  воздуха;  прямо  над   головой   крутился   лениво
вентилятор, заставляя чуть заметно подрагивать кончики бумажных салфеток в
пластмассовом стакане.
   Зададаев придвинул к себе тарелку со свекольником и  принялся  за  еду.
Только сейчас он понял, насколько  проголодался.  Пожалуй,  возьму  вторую
порцию плова, подумал он.
   За соседним столиком потягивали  кофе  океанолог  Генрих  Альперский  и
вездесущий Жорка Ставраки. Говорили  они  негромко,  и  Зададаев  не  стал
прислушиваться.
   - Константин Витальевич, - обратился вдруг к нему  Генрих,  -  что  тут
Жорка заливает?
   - М-м-м?.. - промычал с набитым ртом  Зададаев,  пытаясь  придать  этим
нечленораздельным звукам вопросительную интонацию.
   - Я не заливаю, - обиделся Ставраки. - Я просто  рассказываю,  как  наш
дух труса спраздновал.
   - Ну и как? - спросил Зададаев, чувствуя, что молниеносно звереет. Нет,
подумал он, так нельзя. Спокойнее надо. Ведь ясно же,  что  так  и  будет.
Только не легче от того, что ясно...
   - Очень просто, - охотно пояснил  Ставраки.  -  Побоялся  из  баролифта
выйти. Патрули с Гайотиды-Вест взорвались, вот он и струсил... Хорошо еще,
что не все у нас такие - нашлась светлая голова, "Марту" угнала и  сделала
дело, спасла этого американца... Так ведь?
   - Неужели так, Константин  Витальевич?  Не  верю,  -  убежденно  сказал
Генрих. - Я Сашку не первый день знаю, не мог он...
   - Нет, не так, Георгий Михайлович, - сухо сказал Зададаев, сдерживаясь,
чтобы не наговорить резкостей. - Аракелов действовал абсолютно  правильно,
и все его действия я полностью одобряю. А той светлой голове, что  "Марту"
угнала, насколько я понимаю,  сейчас  мастер  дает  выволочку  по  первому
разряду. И вряд ли я ошибусь, если предположу,  что  этой  светлой  голове
небо с овчинку покажется.
   - Неужто выговор вкатит? - сочувственно спросил Ставраки.
   - Надеюсь, выговором ваш герой не отделается.
   - Спишут? - ахнул Генрих. О таком он еще, пожалуй, и не слыхал.
   - Все может быть, - не без злорадства сказал Зададаев.
   - А кто это, Константин Витальевич?
   - Не знаю, я раньше с мостика ушел.
   - Я не знаю, но предполагаю...  -  начал  было  Ставраки,  но  Зададаев
оборвал его:
   - Вот и оставьте свои предположения при себе, Георгий Михайлович. Право
же, так будет лучше. Для всех.
   - Я же говорил, не мог Сашка струсить, - сказал Генрих облегченно.
   - Не мог, - согласился Зададаев. - Хотя  некоторые  доброжелатели  рады
будут истолковать его действия именно так.
   Ставраки, не допив кофе, демонстративно поднялся и, не прощаясь, ушел.
   - Ну, зачем вы так, Константин Витальевич, - сказал Генрих. - Жорка  же
не со зла, ну трепло он, это правда...
   - Аракелову от такого трепа лучше  не  будет,  -  сказал  Зададаев.  Он
лениво ковырял вилкой плов: есть уже не хотелось. Тем не менее он заставил
себя подобрать все до крошки и потянулся за  кофе.  -  Аракелов  сейчас  в
таком положении... -  Зададаев  пошевелил  в  воздухе  пальцами,  подбира
слово, - в таком двусмысленном положении, что ему подобные разговоры  хуже
ножа. Ведь после взрыва субмарин Гайотиды и нашей "рыбки" он не имел права
лезть на рожон. А какой-то дурак полез и... - Зададаев  безнадежно  махнул
рукой. - Просто не знаю, что и делать.
   - Да-а, - протянул Генрих. - Не хотел бы я сейчас поменяться  с  Сашкой
местами...
   - Завтра мы проведем разбор спасательной операции. Поговорим.  Всерьез,
по гамбургскому счету. Потому что недоговоренность - штука пакостная,  она
всегда дает пищу кривотолкам. А ведь такой Ставраки не один... И  всех  их
надо если не переубедить, то...
   - Хорошо, - сказал Генрих. - Только я сперва поговорю с Сашей сам.
   - Обязательно, - согласился Зададаев. - Но уже  утром.  Сегодня  я  его
сразу загоню отдыхать. Ну мне пора. - Он поднялся и вышел из столовой.
   Когда он вошел в "чистилище", Аракелов лежал на  диване,  а  Грегориани
делал ему массаж.
   - С возвращением, Александр Никитич, - сказал Зададаев.
   - Спасибо, - невнятно отозвался Аракелов. Он лежал  на  животе,  уткнув
лицо в руки.
   - Долго еще? - спросил Зададаев.
   - Зачем долго? - проворчал  Грегориани,  немилосердно  разминая  мощную
аракеловскую спину. - Совсем недолго. Одна минута еще, две, может быть,  -
и все. И совсем молодой и красивый будет. Правду я говорю, Саша?
   Аракелов не ответил. Минут через пять Грегориани выпрямился  и  хлопнул
Аракелова по спине.
   - Вставай,  дух,  одевайся  побыстрее,  а  то  прохватит  -  сквознячок
здесь...
   Аракелов  поднялся,  несколько  раз  передернулся   всем   телом,   как
выбравшийся на берег пес.
   - Ох, Гиви, - сказал он, - после твоего массажа  целый  час  собиратьс
надо, каждая мышца не на своем месте.
   - Как раз на своем, кацо, - откликнулся Грегориани, моя руки. - Как раз
на  своем!  После  моего  массажа  каждая  мышца  на  десять  лет   моложе
делается...
   - Знаю, - Аракелов уже натянул брюки и свитер и стоял перед  Зададаевым
в положении "вольно". - Спасибо, Гиви. Я пошел.
   - Да, - сказал Зададаев, - мы пошли. До свидания, Гиви.
   Они  молча  поднялись  на  палубу  А  и  пошли  по  длинному  коридору,
однообразным  чередованием  дверей   по   обеим   сторонам   напоминавшему
гостиничный. Перед аракеловской каютой они остановились.  Аракелов  открыл
дверь, и они вошли внутрь.
   - Ну, теперь докладывайте.
   Зададаев сел на диван и закурил. Аракелов устроился в кресле. Он  сжато
доложил свои соображения.
   -  Ясно,  -  сказал  Зададаев.  -  Значит,  сероводород...  Надо  будет
связаться с Гайотидой, предупредить их... Интересно... Если память мне  не
изменяет, впервые  дрейфующие  облака  сероводорода  были  обнаружены  лет
семьдесят назад. Но до сих пор они никому не мешали. А ведь все  субмарины
Океанского Патруля ходят на турбинах  Вальтера.  Значит,  придется  теперь
что-то менять... Создавать службу слежения за этими самыми сероводородными
облаками...
   - Константин Витальевич... - начал было Аракелов.
   Зададаев посмотрел на него и улыбнулся:
   - Эх вы!.. А еще без пяти минут  военный  моряк...  Все  правильно.  Не
волнуйтесь.
   "Только вот как тебе не волноваться, - подумал  Зададаев.  -  Я  бы  на
твоем месте еще не так волновался. А ты  ничего,  молодцом  держишься.  Во
всяком случае, внешне. Молодцом!"
   - Константин Витальевич, кто в  "Марте"  был?  Внизу  не  разглядеть  -
освещение не то...
   - А то я не знаю!
   - Простите. Да и времени мало было: когда я подплыл, "Марта" уже четыре
чеки из девяти вынула, потом еще одну, а к остальным ей манипуляторами  не
подобраться было. Те я сам вытащил. А  вообще-то  манипуляторы  у  "Марты"
надо бы на одно колено удлинить!..
   Ух ты! Он еще об этом думать может! Значит, не только внешне, значит, в
самом деле молодец. Военная косточка! Зададаев знал, что Аракелов поступал
в свое время в военно-морское училище. Правда, как рассказывал со  вздохом
сожаления  сам  Аракелов,  ему  "так  и  не  пришлось   с   лейтенантскими
звездочками перед девушками покрасоваться" -  подошло  разоружение,  и  из
училища их выпустили не военными, а гражданскими  моряками.  Вот  тогда-то
Аракелов и подался на только что открывшиеся курсы батиандров.
   - Так кто? - повторил Аракелов.
   - Не знаю, Александр Никитич. Да и неважно это.
   - Важно.
   - Допустим. Но не сейчас. Сейчас вам отдохнуть надо - это прежде всего.
   - Я должен знать, Константин Витальевич.  Мало  того,  что  этот  идиот
самовольно вниз полез, он же...
   - Понимаю. Все понимаю... - Зададаев глубоко затянулся и  выпустил  дым
целой серией аккуратных колец. Разговор надо было поворачивать. Совсем  не
нужно Аракелову знать... - Вот только одного я  не  понимаю:  как  "Марта"
выдержала? Ведь у нее же предел семьсот, а там девятьсот с лишним!
   - Девятьсот восемьдесят.
   - Тем более.
   - Запас прочности, - сказал Аракелов. - Спасибо нашим корабелам.
   - Запас прочности, - протянул Зададаев. - Запас прочности,  -  повторил
он. - Это хорошо, когда есть  запас  прочности.  Ну  вот  что:  давайте-ка
раздевайтесь и ложитесь. Быстро - это приказ.
   Пока Аракелов раздевался и укладывался в постель,  Зададаев  достал  из
кармана ампулу, посмотрел на свет. Жидкость была совершенно  прозрачной  и
бесцветной. Потом он подошел к Аракелову и прижал ампулу к его руке.
   - Что это? - спросил Аракелов. - Зачем?
   - Ничего особенного, - охотно пояснил Зададаев.  -  Просто  снотворное.
Легкое и безобидное. Вам  прежде  всего  отдохнуть  надо.  Выспаться,  ибо
сказано: утро вечера мудренее. Вот вы и будете сейчас спать. Как младенец.
Вот так... - Он быстрым движением отделил пустую ампулу от кожи  и  бросил
ее в пепельницу. - И все. Спокойной ночи.
   Аракелов закинул руки за голову  -  тропический  загар  на  фоне  белой
наволочки казался особенно темным. Они помолчали.
   - Спасибо, - сказал вдруг Аракелов. - Спасибо,  Константин  Витальевич,
и...
   - Спите, спите, - ворчливо перебил его Зададаев. Он  забрался  в  узкую
щель между диваном и столом и курил, пуская дым  в  открытый  иллюминатор.
Потом аккуратно  пригасил  сигарету  и  еще  с  минуту  смотрел  на  море,
вспыхивавшее в лучах закатного солнца. А когда он обернулся  к  Аракелову,
тот уже спал.
   Зададаев тихонько вышел из каюты  и  осторожно,  стараясь  не  щелкнуть
язычком замка, закрыл за собой дверь.
   Да, Ставраки не один, думал он, медленно идя  по  коридору.  Много  их,
всяких ставраки. И любой рад будет обвинить Сашу в трусости. И  не  потому
совсем, что каждый из них плох сам по себе. Отнюдь нет! Но  ведь  это  так
очевидно: один думал и собирался, а  второй  -  взял  и  сделал.  Смелость
города берет! Безумству храбрых поем мы песню! И этот второй - герой. Даже
если он сделал только полдела, а вторую  половину  сделать  не  смог.  Все
равно - "ура" ему! А первый, естественно, трус... И главное, этот герой...
Будь это кто угодно другой -  тогда  многое  стало  бы  проще.  Эх,  Саша,
Саша...
   Около трапа, ведущего на главную палубу, Зададаев остановился. Подумал,
потом стал подниматься. "Схожу к  Ягуарычу,  -  решил  он,  -  узнаю,  чем
кончилось дело. Да и насчет  завтрашнего  посоветоваться  стоит  -  голова
хорошо, а две лучше".



        10

   Стентон задержался в рубке, глядя, как медленно растворяется  в  ночном
небе туша уходящего дирижабля. Собственно, самого дирижабля почти не  было
видно  -  только  позиционные  огни  да  темный   силуэт,   его   движение
обнаруживалось по звездам, которые  он  заслонял.  Потом  остались  только
огни, но и они постепенно слились со звездной россыпью, затерялись в  ней.
Теперь оставалось одно: ждать завтрашней комиссии. Это  часов  двенадцать.
Даже  больше  -  они  прибудут  рейсовым  конвертопланом  Сан-Франциско  -
Гонконг. Потом будет расследование. А потом... Впрочем,  сейчас  лучше  не
думать, что потом.
   Стентон прошелся по рубке, сел в свое кресло. Пульт перед ним был не то
чтобы мертв - скорее спал. Спали  лампочки  индикаторов,  цифровые  табло,
дисплеи, отдыхали на нулях стрелки приборов. Бодрствовал  только  островок
швартовочного  блока:   якоря...   трап...   подсоединение   к   сетям   и
коммуникациям причальной  мачты...  позиционные  огни...  И  все.  Стентон
положил руки  на  подлокотники.  Пальцы  ощутили  знакомые  потертости  от
пристежных ремней, знакомую трещинку в пластиковой обивке, а рядом с ней -
аккуратную  круглую  дырочку,  оставшуюся  от   упавшего   сюда   горячего
сигаретного  пепла.  И  почему  это  на   обивку   кресел   ставят   такой
нетермостойкий пластик?..
   Нет,  он  не  прощался  с  кораблем.   И   вообще   чужд   был   всякой
сентиментальности. Просто впервые за последние годы он совершенно не знал,
куда себя деть. Спать пойти, что ли?
   Он встал, еще раз окинул взглядом пульт и вышел из  рубки.  На  каютную
палубу можно было подняться лифтом, но Стентон пошел пешком:  транспортник
не круизный суперлайнер, а подняться по лестнице на каких-нибудь  двадцать
метров - только полезный тренинг. Так сказать, вечерний моцион.
   Капитанская каюта  была  первой  от  носа.  Внутренность  ее  мало  чем
отличалась от любой каюты на любом морском лайнере: постель  в  задернутом
сейчас занавеской алькове, небольшой письменный стол у левой стены,  рядом
с ним диван,  и  только  вместо  иллюминатора  было  большое  окно.  Даже,
собственно, не окно: просто вся  стена  была  прозрачной,  и  сквозь  этот
распахнутый в ночь прямоугольник заливала каюту своим  мистическим  светом
яркая  тропическая  луна.  Стентон  подошел  к  окну.  Внизу,  под   самым
дирижаблем, падали на воду блики света из  бесчисленных  окон  Гайотиды  и
весело перемигивались разноцветные огоньки  буйков,  обозначавших  понтоны
волновой электростанции, пирсы, границы пляжной полосы. Дальше  до  самого
горизонта океан был темен, и только лунный свет лежал  широкой  серебряной
полосой. Этакий млечный путь.  Или  нет  -  сельдяной.  Дорожка,  мощенна
рыбьей чешуей... У самого горизонта медленно ползли огни какого-то  судна.
А еще дальше, невидимый за выпуклостью земного шара, полным  ходом  шел  к
Гайотиде "Руслан". И на нем - Кулидж. Пальцы Стентона сами собой сжались в
кулаки.  "Доберусь  я  до  тебя,  сукин  ты  сын,  -  подумал  Стентон.  -
Обязательно доберусь. А пока..."
   Стентон подошел к столу, выдвинул верхний ящик, достал сигареты.  Курил
он мало. Да и вообще впервые затянулся только в санатории на Багамах,  где
заканчивал курс лечения. Тогда уже стало окончательно ясно, что  в