е писала. Я в п/лагере "Айболит". Лагерь
большой. Территория хорошая. Воздух свежий очень. Минут пятнадцать ходьбы
- д/пляж. Финский залив. Теперь конкретно обо мне. Я во втором отряде.
Девочки тут хорошие, но, как говорится, все познается в сравнении. Есть
такие крысы - писать тошно. Мальчишки шизики все какие-то, даже влюбиться
не в кого. Правда, Гоша с Яшей есть. По ним сохнет половина девчонок.
Единственное, что мне нравится в Яше, - это нос. Изображаю его на полях
(действительно, изображен нос - прим. авт.). А вообще, они мне не
нравятся. Девчонки, влюбленные в Гошу, все до одной - воображули.
Например, одна девочка, возраст тот же, но выглядит она намного взрослее и
говорит со мной, как с какой-то мелочью. Обидно очень. Даже противно
как-то. Понимаю, что все, что писала раньше, - бред сивой кобылы, а что
писать - не знаю. Ту же муру - не хочу, а что писать! Что? Про жизнь? Ну,
на эту тему многого не насочиняешь. Тут в лагере танцы каждый вечер. Я
хожу. Но пока (сегодня будет третий день) пары мальчики-девочки только
четыре. Я танцую с девчонками.
  Закончила я на "отлично". Ездили со школой на экскурсию и проезжали то
место, где жила Танечка с малышами перед отъездом из СССР. Я в автобусе
чуть не разревелась. Я волнуюсь так за вас. Боюсь иногда даже. Нервничаю.
Напишите два-три слова. Этого будет достаточно. Я успокоюсь. Тут и трех
слов хватит. Мама где-то в Прибалтике. Будет у меня пятого числа. Мама
очень много занимается путем к Богу и лучшей жизни. Но в Бога я не верю,
потому что, если бы он был, он не допустил бы это, а ему на все -
пописать. Так что в рай попасть я бы не хотела.
  Танюша, целую, родная, люблю тебя очень, помню всех, помню и верю, что
всех увижу. Очень верю. Очень, понимаете. Детей перецелуйте. Через три дня
опять напишу. Настя".


                                  САЛЯМИ

  "В первую мировую войну Юнайтед Кингдом и Церфат напали на Альманию, и
дела Альмании были очень плохи. Тогда правил Мелех Гинденлер, а в России
правил Мелех Александер. Но евреи не хотели помогать Альмании. Почему?
Надо найти ответ почему! И когда наступила вторая мировая война, то Гитлер
сказал "ага", вы не хотели помогать Альмании в первую мировую войну!
Теперь надо вас всех убить!"
Салями - врун. Салями - вдохновенный врун. Салями начитался книг. Он
начитался Даниеля Дефо "Робинзон Крузо", "Венецианский купец" и других.
  Про Гитлера он рассказывает Фраджу, а тот внимательно его слушает и
пытается разобраться, почему же все-таки Гитлер убивал евреев.
  Салями только что кончил двенадцать классов, но отец говорит, что Салями
сумасшедший, что нужно помогать семье, а не учиться. И Салями работает на
работах, которые подворачиваются под руку. Он мало живет дома. Пока Салями
учился, он работал сторожем, по ночам писал истории литературным языком и
жил у своего бедуина-дедушки. Салями спрашивает у меня, есть ли у меня
отдельная машинка с литературным языком. Сам он не любит писать на низком
языке, который он называет сленгом. Но на литературный язык удается
перестроиться, только когда он что-нибудь сторожит и сидит ночью один.
Тогда он любит описывать что-нибудь литературным языком, неважно что, то,
что видит. Может даже описывать дедушку. Дедушка в их клане не совсем
такой человек, как остальные бедуины. Дедушка может вылечить любую болезнь
огнем. Мы почти даже договорились с Салями, что поедем к дедушке смотреть,
как он лечит огнем, но дедушка упал и сломал зуб. Поэтому он прислал нам
письменное приглашение приехать к нему через месяц, и если судьба в виде
архитектора Ицхаки, не выгонит нас за месяц с пляжа, то мы обязательно к
дедушке поедем. Приглашение написано на арабском языке очень твердой
рукой. Может быть, его написал сам Салями. Может быть. Никто не знает.
Салями сам не знает, что он сейчас наврет. Он очень увлекается.
  Последнее время "наша судьба" стала нас немного настораживать: давно уже
кибуцный консультант превратился из "дружественного Ицхаки" в "Ицхачку",
подлеца и фискала, который натравливал на нас "общество охраны природы",
военную и гражданскую полицию и очень внимательно следил, чтобы наши дети
не пили воду из открытой кибуцной цистерны. К Салями судьба тоже не очень
благосклонна - его взяли на работу уборщиком в кибуцный киоск, но ночевать
под крышей судьба ему не разрешает. Может быть, Салями и тут подвирает.
Может быть, сам архитектор Ицхаки не имеет права пускать на ночь под
кибуцную крышу арабов, и поэтому в ресторане ночуют его дети и
восхитительной окраски доберман-пинчер, похожий на собаку Баскерви-лей.
Свои вещи - два тонких одеяла и голубую пластмассовую сумку, с которой
следует ходить за овощами, - Салями по утрам приносит к нам. Он очень
веселый и общительный мальчик, но ужасный хвастун и задавака. Еще бы! Ведь
очень мало бедуинов окончило двенадцать классов, да еще и на свои деньги.
Только дедушка иногда ему немного помогал. Но дедушка сам не очень
образованный человек. Мало совсем кончил классов, но очень умный! Теперь
Салями пока не знает, что ему с этими двенадцатью классами делать, потому
что хоть он и израильский гражданин, но в Израиле много людей кончило
двенадцать классов, и бедуинов все равно принимают только убирать на
улицах мусор и сторожить. Они - превосходные сторожа, я много повидал
сторожей на своем веку, я сам профессиональный сторож. Бедуины могут
сидеть часами, не шелохнувшись! Потом чуть зарываться в песок -
подкапывать себя с боков - и спать. В Израиле сторожам можно спать. В
Канаде спать не разрешено, могут за ночь четыре раза приехать и тебя
проверить - а здесь все сторожа днем еще где-нибудь работают, и тогда
получается зарплата, на которую можно прокормить семью.
  Но бедуины не любят спать в закрытом помещении. Прежний сторож ресторана,
Мухамед, которого зловредный Ицхачка выгнал, чтобы устроить туда на лето
своих детей и тестя, никогда не ночевал там, где было положено: он боялся,
что закрытое помещение может загореться. Он всегда нам говорил: "Они
думают, что я там ночую". Тут он поднимал свой указательный палец, и его
эбонитовое лицо начинало искриться смехом: "А я там не ночую".
  Но бедуины все равно очень надежные сторожа, потому что у взрослых
бедуинов удивительно тонкий слух - они сразу чувствуют, что едет машина
или трактор из кибуца их проверять. И успевают, пригнувшись, подбежать к
ресторану, как будто они все время там находились! А для близира Мухамед
разводил рядом с рестораном небольшой костерок, чтобы он долго горел и
было видно, что рядом люди, так что его опасения насчет пожара тоже не
были такими уж безосновательными.
  Еще бедуины - прекрасные следопыты, и кто хочет, может идти в пограничную
службу. Есть даже несколько известных израильских офицеров и полицейских -
бедуинов. Но немногие бедуины идут служить. Фрадж говорит, что идут только
те, у кого дома неблагополучно. Хорошие мусульмане не идут, потому что
может случиться, что ты будешь воевать с братьями, а это очень плохо для
мусульманина. Но тех, кто идет, тех не осуждают, даже гордятся ими.
Бедуины гордятся образованными людьми. Если отец Салями против его учебы,
то только потому, что нет денег, и еще потому, что ученому никуда не
попасть на работу. Фрадж, наш главный религиозный авторитет, считает, что
отец Салями неправ. Вообще, по важности, отец на втором месте после Бога,
так говорит Коран. Но если человек хочет учиться, то это правильное дело,
и нельзя ему мешать. Это не значит, что отец Салями - плохой человек, он
хороший человек и знает много историй. Он не читал такие книги, как
"Робинзон Крузо" Даниеля Дефо, "Венецианский купец", но про Насреддина
отец Салями знает очень много историй. Я даже не представлял себе, что
можно знать столько историй про Насреддина.
  Собственно, виноват я сам. Один раз, когда у Таньки был день рождения и мы
сидели втроем с Салями и грызли в полночь пережаренного цыпленка, я для
поддержания светского разговора рассказал на иврите анекдот про Брежнева.
Мне не следовало это делать. Салями теперь считает, что мы любители
юмора, и рассказывает нам по вечерам истории про Насреддина. Даже
современные истории: приехал Насреддин в Англию, в Юнайтед Кингдом, а на
англите он совершенно не понимал. Одним словом, в результате всей этой
истории Насреддин очень много раз съел куриного супа, а курицы так и не
получил. Потрескал английского бульончика. Я очень устаю от Насреддина.
Восток, конечно. Но я вообще устал от анекдотов. Когда на строительстве
олимпийского курорта в Канаде "формен" плотников по имени Блайер начал мне
рассказывать, как "пошли Пьер Трюдо и Картер поссать", я почувствовал, что
постарел сразу на несколько поколений. Я его слышал во втором классе: мы
шли в школу по таллинской узкоколейке, и Вовка Леенсон, который учился на
два класса старше меня, сообщил мне, что раз "пошли Пушкин и Лермонтов
поссать..." И хоть я теперь абсолютно точно знаю, что этого никогда не
могло быть, но на всю жизнь этот анекдот помешал мне воспринимать Пушкина
и Лермонтова отдельно. Если меня разбудить ночью и громко сказать "Пушкин"
- я сразу отвечаю "Лермонтов!"
В том же году началось совместное обучение, и в нашу школу пришли девочки,
и Вовка Леенсон про них тоже много чего порассказал такого, что я до сих
пор не могу опомниться, но все-таки ничто так не повлияло на мою жизнь,
как этот невероятный поход Пушкина с Лермонтовым.
  Я не могу слушать по ночам про Насреддина. Я сразу начинаю думать, что
лучше бы Салями оставили работать в Эйлате - он проболтался там неделю, но
туда привезли негров из Нигерии работать за одну еду. А Салями за еду не
согласился.
  - Пойдем спать, - сказала Танька, - очень спать хочется!
  С ее днем рождения вышел конфуз. Как-то получилось, что прямо за день до
этого кончились все деньги, оставалось три доллара мелочью. Я всегда
считаю на доллары, мне не переучиться. И я купил этого цыпленка, а на
последнюю мелочь в ряду старых вещей я купил ей немножко сломанные черные
очки, у которых выпадало одно пластмассовое стеклышко. Я надеялся, что от
этих очков у Таньки наконец пройдет глаз. Торговка сказала мне: "Ты -
парень рукастый, починишь!" За это я сразу сбил тридцать центов с доллара.
Очень попалась упорная кишиневская баба, но все-таки она мне их отдала.
  Танька приняла подарок с гримасой - она раньше имела привычку покупать
вещи в "Березке", за это ей сейчас приходится расплачиваться.
  У Таньки узкое лицо, а очки тоже с узкими стеклышками, но мужские. И
Танька сразу становится похожей на куклусклановку. Завтра я попробую ей
эти очки заклеить. Знаете, что написано на этих замечательных черных
очках, скрепленных канцелярской скрепкой? (Давид, принеси мамины очки,
только живо!) "Г. Симферополь. Ц. 2 р."

  Если израильские люди узнают, что я пишу книгу, то советы обычно делятся
на три сорта: часть людей говорит, что нужно сначала заработать денег, а
потом писать книги, а то все захотят писать книги и некому будет работать.
И с этим я совершенно согласен.
  Вторая часть говорит, что по утрам нужно работать на работе или в
больнице, а вечером или ночью, если уж так невмоготу, можно писать книги.
И с этим я тоже не могу не согласиться.
  Но вот третья, самая воинственная часть говорит, что то, что я вижу перед
собой на этом пляже, - это не Израиль. А есть еще другой Израиль, якобы
отличный от этого, на котором Танька по кустикам израильской бузины
развесила свое приданое. И вот тут я должен заметить, что по рисунку
радужки, по цвету ауры, если вы умеете ее видеть, по мочке уха, по
позвонку, по стопе, по любому отдельно взятому ногтю - можно рассказать
обо всех болезнях, которые точат целый организм.
  Я не говорю, что я вижу весь Израиль по ногтю. Я только защищаю принцип.


                     БОГАТЫЙ БЕДУИН ВЫСЛЕЖИВАЕТ ФРАДЖА

  Когда богатого бедуина вместе с его мужским потомством уволили из
бульдозерных сторожей и на его место заступил Фрадж, начался период
нестерпимой слежки. Сам Хялед и весь его стриженый выводок по очереди
лежали за холмом и следили за Фраджем. Иногда им удавалось выследить, что
Фрадж уезжает вечером домой или оставляет бульдозеры среди ночи и едет на
другую работу. И вот эти странные отношения в бедуинской среде не давали
мне покоя. Я много раз выспрашивал Фраджа, что будет, если один бедуин
донесет на другого бедуина. И ответ Фраджа был всегда категоричным и
однозначным. Бедуинский суд.
  Такие преступления разбирает шейх. И виновный должен сейчас же заплатить
деньги.
  Иногда Фрадж, манкируя работой, оставлял вместо себя нас. Или просил
переночевать около бульдозеров Салямку. Я предупреждал Фраджа, чтобы он
был внимательнее с богатым бедуином, и даже иногда сильно удивлялся, что
Хялед проявляет такую вероломность и приходит днем докладывать начальнику
строительства.
  "Бывают такие бедуины, - осторожно отвечал мне Фрадж, - не часто, но
случается".
  Когда Фрадж в первый раз оставил вместо себя враля Салямку, я приступил с
допросом к нему.
  - Да Хялед вовсе никакой не бедуин. Рыжих бедуинов не бывает. Это
обыкновенный джинджи - рыжий феллах из Газа, - сказал мне Салями.
  Это было довольно неожиданным для меня ударом.
  - Они двадцать лет назад переехали в Беер-Шеву и живут в двухстах ярдах
от нашего дома. Я у них во дворе каждую курицу знаю.
  Все-таки такая сложная система отсчета в ярдах меня тоже не убедила.
  - Но Фрадж! - сказал я. - Ведь Фрадж считает его бедуином!
  - Фрадж, конечно, не считает его бедуином, - засмеялся Салямка, - знаешь,
что Фрадж сказал мне перед отъездом? Он сказал: "Будь поосторожнее с этим
феллахом". Хялед просто мамзер. Ну вот, посмотри, ты видел, как одета его
жена? Она в яркой рубашке и в юбке. У нее открыта шея. Бедуинка так
никогда не оденется. Смотри, сколько у него коров, а у бедуинов редко
бывают коровы. В крайнем случае, одна, а не десять. У него в доме каменный
пол - у бедуинов не бывает каменного пола. При чем тут верблюд? Он просто
умный. Он знает, что евреи лучше относятся к бедуинам, и выдает себя за
бедуина. Все могут купить себе верблюда. Ты тоже можешь купить себе
верблюда. Я вижу, что ты мне не веришь, - недовольно добавил он.
  Я, действительно, ему ни капельки не верил. Мне целых уже три месяца
Хялед повторял, что он - бедуин. Он носил бедуинский праздничный наряд и
кинжал с серебряной ручкой.
  - Может быть, он хоть женат на бедуинках? - спросил я с надеждой.
  - Мне дедушка сказал, что они не бедуины, - презрительно покачал головой
Салямка, - бедуины не думают столько о деньгах. А женат он на своих
племянницах - бедуины не отдают своих дочерей за феллахов. Бедуин, если
захочет, может жениться на феллашке, но наоборот не бывает никогда. Такой
закон. Его жены из Газы. Они все из Газы, они там все мамзеры, но это
очень хитрый мамзер. И прислушайся, как он говорит: мы говорим "не хочу" -
"ма удди", а феллах всегда скажет "беддыш", мы говорим "он ушел"
-"гоотар", а феллах скажет "рах". Для нас "рах" - это значит "потерялся".
Ты спроси его что-нибудь, когда он придет завтра. И имена: феллаха зовут
Хялед, а бедуина Алей, или Фрадж, или Цлиман, или Хусейн, или Хлейель, или
Модеан, или Ауде, или Ауад, или Эйд, или Салями. Моего дедушку тоже зовут
Салями, - с гордостью добавил Салямка, - бедуина не зовут Махмуд, или
Ясер, или Фарид, или Ахмед, или Сухейль...
  - Хватит, - закричал я, - махмуд, драхмуд, брахмут, сохнут, хватит!
  Я уже больше ничего не слушал. Я записал, как по-бедуински "он ушел" и
стал поджидать Хяледа. Но назавтра Хялед не пришел: он был должен нам
четыре тысячи шекелей и дожидался нашего отъезда, поэтому к нашему домику
он не подходил и на глаза старался не показываться.
  Один раз мы с ним почти столкнулись нос к носу, когда я возвращался из
Ашдода по берегу, но он вышел из положения, стянув с себя саудовское
платье и белое трикотажное белье и нагишом уйдя от меня в воду.
  Только через неделю, когда Хялед понял, что мы пока не уезжаем, он прислал
нам с сыновьями десять долларов, а потом явился сам.
  Хялед сказал "РАХ".
  Он не отдал нам другую десятку. Он все время одалживал у нас по десятке,
надеясь, что мы уедем.
  - Ицхаки - мамзер, - повторил Салями, - хоть бы еще утром сказал, я бы
успел доехать до дома.
  - Клади руку в огонь и клянись, что он тебе вообще ни одной копейки не
заплатил!!!
  - Ицхаки сказал, что я приехал на отдых и три раза в день с ними ел. Если
бы он предупредил меня утром, то я бы не работал весь день на солнце.
  Мальчишка посмеялся и пошел купаться.
  - Он отлично себя ведет, - сказала Танька, - но он даже не удивился.
Похоже, что они в этом живут.
  Чем особенно неприятна позиция эмигранта - даже самый убежденный борец за
справедливость, проживая на чужой земле под угрозой выгона с полицией, не
может бороться с кибуцом "Ницаним" за сорок долларов, которые кибуц не
отдал балаболу с желтыми зубами, читавшему "Робинзона Крузо " Даниеля Дефо.


                    ЭЛЕГИЯ ("НИЦАНИМ" - КИБУЦ ДУРАКОВ)

  На пороге кибуцного ресторана весь день сидел грустный повар. К кибуцам
в Израиле люди относятся очень несправедливо. Кибуцы всегда хотят всем
людям сделать хорошее, но у них очень закрытая система, и окружающий
кибуцы мир они представляют себе неправильно. И люди из окружающего кибуцы
мира всегда пытаются кибуцы обмануть. Вот даже Амрам, на что он любит
заливать про дедушку, а и он говорит, что для себя он дорогу никогда бы
так не строил, а за эту дорогу он спокоен: за зиму ее обязательно размоет
морем, и в будущем году они снова обеспечены работой.
  Когда на море не приезжает ни одна машина, Танька из сострадания ходит
покупать сигареты в кибуцный ларек. Хоть я ей это строго-настрого запретил
из-за высокой наценки. Повар, отпуская Таньке сигареты, успевает ей по
ходу дела что-нибудь рассказать: "Раньше были не такие кибуцы, - говорит
он. - Раньше люди даже гулять парочками стеснялись. Вбегает, помню, моя
дочь в столовую и спрашивает: "Где ВСЕ?" А я ей отвечаю: "ВСЕ" только что
уш„л!"
  Повар - старый кибуцник, он даже голосует за левых. Вечером за поваром и
за выручкой приезжает крытая кибуцная автомашина.
  Каждую Божью пятницу кибуцный колесный трактор со стальной волокушей
покрывает береговую линию узорной строчкой. Получается очень-очень
празднично. И они просят до субботы по пляжу никого не ходить. Даже в
субботу, когда первые гости приезжают и начинают делать в песке
неаккуратные глубокие следы, актив кибуца переживает и старается на это не
смотреть. Было бы справедливее, если бы купальщики приезжали все вместе,
чтобы все могли ощутить эту прелесть целинного песка под стопой. Но вход
на пляж платный - и пока с этим ничего не поделать.
  Через двадцать минут восемьдесят четвертый год по еврейскому календарю
подходит к концу. Если за эти двадцать минут не начнется война, то нужно
признать, что самым большим дураком на свете оказался все-таки я.
  Я все лето с маниакальным упорством ждал здесь высадки морского десанта.
  Сентябрь кончается. Мы насобирали небольшие деньги, которых нам должно
хватить на дорогу и месяц жизни. Теперь нужно следить, чтобы у Таньки не
разболелись зубы. Ее стоматолог сказал, что если у Таньки разболится
правый нижний мост, то нам придется раздеться. Стоматологи - идеалисты.
  Пора уже с пляжа выметаться. Ничего нет глупее, чем выражение лица
человека, который последние двенадцать минут старого года ждет, пока
начнется мировая катастрофа.
  Дорогу достроили. Перед окончанием строительства на десять дней работы
трамбовочных катков сторожем взяли меня. И заплатили мне за десять дней
тридцать семь долларов.
  Надо честно признаться себе, что я просто неудачник. Я даже в Иерусалим
прощаться с родственниками съездил нескладно. Племянница радостно заорала
в трубку: "Мамы нет, она в микве!" И я постеснялся заходить. Похоже, что
война не начнется. Это все Танька.
  - Бывало с тобой, Танька, - говорю я ей, - что ты любишь Отечество, но
какою-то странною любовью; в душе царствует тайный холод, и нет веры
л