я без трех-четырех хороших рыбин. И
решил он податься аж к скалам Чаячье Гнездо. Там, у Чайчонка, под отвесной
стеной есть глубокое место, но туда редко кто плавает - далеко.
     Добрался Сметлив уже под вечер. Торопясь, поставил сеть и, не  выждав
как следует, стал выбирать. Оказалось в ней  с  полкорзины  пестряди,  два
крупных мордана и... У Сметлива аж дух занялся. Присмотрелся - все  точно:
круглая как колбаса, плавники красные, глаза  белые,  будто  бельма,  губы
толщиной с палец. Она. Бормотуха.
     Взял ее Сметлив в руки и сжал легонько  трижды.  Рыба  выпучила  свои
бельма, зашевелила губами и забормотала что-то. Бормотала она вроде бы  на
чужом языке, но слова знакомые проскальзывали. В них-то вся и суть:  слова
эти надо схватывать и запоминать, а потом догадаться, какой в  них  смысл.
Рыбы-бормотухи выбалтывают таким образом интересные вещи. Один рыбак, Сух,
разгадав рыбью нелепицу, нашел  в  развалинах  Береговой  Крепости  колчан
жемчуга. Вот так-то. Правда, другой наслушался - и полез на чердак  чужого
дома, оттуда сверзился и сломал шею. Уж что искал - неизвестно. Видно,  не
так что-то понял.
     Короче, слушает Сметлив,  ловит  знакомые  слова.  Сперва  мелькнуло:
ходи... Потом - ловко... верх... с руки  (вот  ведь  подлость:  не  просто
"рука", а именно "с руки"!)... камень... вода... брось. И как будто  целая
фраза: дар соли будет. Замолчала рыба, Сметлив ее, как положено, выпустил.
А сам с тех пор все слова эти рыбины в голове крутит - как их понять? Куда
это она ему предлагала "ловко вверх ходить", да еще  с  руки  какой-то?  И
какой такой камень следовало ему в "вода бросить"? Эх...
     Тут из кружки, над которой зависал их  сосед,  раздалось  насмешливое
бульканье. Сметлив осекся, а старик поднял голову,  и  стало  видно,  что,
во-первых, он действительно одноглаз, причем вместо левого  глаза  у  него
страшная черная дыра, и вообще  рожа  преотвратнейшая,  а  во-вторых,  что
смеется он над Сметливом, и даже не считает нужным это скрывать.
     "Двадцать лет назад", - глумливо повторил противный старик. -  Да  ты
двадцать лет назад от мамкиной юбки не отлипал! Вот уж врет, так врет!
     Сметлив смутился. Действительно, с возрастом у него промашка вышла. А
как тут не запутаешься? Но приходилось выкручиваться, и заплел  он  что-то
насчет того, что-де не о нем шла речь, а его, Сметлива, отце... А  Огарок,
обведя всех троих глазом, спросил вдруг:
     - Из Рыбаков, что ли?
     Они подтвердили. И тут Огарок сам направил разговор в  нужное  русло:
"Стерег я одного вашенского... Не слышали? Имя ему было Хмур Правдивый. Да
где вам знать - молоды еще..." Как не знать, если Хмур, казненный потом  в
Белой Стене,  первым  учил  Сметлива  рыбацкому  искусству?  Но  сдержался
Сметлив, промолчал. А Огарок продолжал: "Хитрющий был, и злой как  смерть.
Да мы всяких видали..." Сметлив подумал о несправедливости:  его  доброго,
прямодушного Хмура отдала в руки палачу эта гнусная рожа. И  поглядеть  не
на кого было перед казнью. Но опять промолчал. А  Огарок  продолжал:  "Что
мне Хмур! Я самого Року Меченого под замком держал.  Знаете?  Да  где  вам
знать - молоды..."
     Верен, не забывая главной цели, исправно  ставил  перед  Огарком  все
новые кружки, не отставая, впрочем,  и  сам:  очень  вкусная  оказалась  у
Батона Колбасы брага. Скоро Огарок обращался уже исключительно  к  Верену,
найдя в нем благодарного слушателя. Его тюремные истории были  бесконечны,
но с одинаковым завершением: "А наутро ему спицу в ухо -  и..."  -  Огарок
выражался неприлично и снова хватался за кружку. Так что, через  некоторые
время  Смел  и  Сметлив  почувствовали  себя  лишними.   Поэтому   Сметлив
потихоньку передал Верену деньги, чтобы расплатиться, и шепнул на ухо, что
они будут ждать его  дома,  имея  ввиду  постоялый  двор,  где  они  сняли
комнату. Верен согласно кивнул.
     Была уже глухая ночь, когда ячменная брага начала заваливать  Огарка,
оказавшегося хоть и старым, но крепким пьяницей. Теперь он называл  Верена
дружком и клялся, что полюбил его с  первого  взгляда.  Верен  решил,  что
время настало. Он рассказал Огарку о своей заботе, на  что  тот,  уставясь
остекленевшим глазом, с трудом выговорил: "М-мне - для тебя? Два слова? Да
для меня это - тьфу!" - и в доказательство смачно плюнул прямо на стол, из
чего Верен, еще не совсем потерявший соображение, заключил, что на сегодня
хватит.
     Он расплатился, кое-как вытащил из бражной Огарка,  быстро  теряющего
всякое человеческое подобие, и в обнимку потащил его через  весь  город  к
тюрьме. На прощание напомнил еще, чтобы тот не забыл о просьбе, в ответ на
что услышал: "М-мне - для тебя? Для меня это - тьфу!"
     На том и расстались.


     Огарок, надо отдать ему должное,  честно  постарался  выполнить  свое
обещание. Сначала он никак  не  мог  попасть  ключом  в  скважину,  но  не
отступился,  хотя  был  смертельно  пьян.  Правда,  когда  дверь   наконец
отворилась, силы его были уже на исходе. Он потерял  еще  какое-то  время,
пока вспоминал, в какую камеру запихнул вчера  белобрысого  с  одинаковыми
девицами, но все же вспомнил. На подгибающихся ногах  доплелся  до  двери,
распахнул крошечное смотровое окошко и, ухватившись за его край, чтобы  не
упасть, просунул туда выпяченные губы. "Бу..."  -  замычал  он,  последним
усилием воли стараясь  выговорить  нужные  слова.  Не  получилось.  Огарок
собрался с духом. "Бу-у..." - снова замычал он, но тут его сознание угасло
окончательно, и тюремный сторож мешком рухнул у двери  в  застенок.  Верен
перестарался.


     И началась вторая бессонная ночь Свистка.
     Нет, он не был глуп, несмотря на ранние годы и  наивный  вид.  Еще  в
ночь перед допросом у домината ему в голову пришло, что Рядица раздвоилась
не без участия колдуна. Он гнал от себя  эту  мысль,  вспоминая  прямой  и
благородный характер Крючка, но она возвращалась  снова  и  снова,  находя
дорожку то через их ссору, то через явную (по  мнению  Свистка)  неприязнь
колдуна к Рядице. Эта мысль едва не вырвалась наружу во время допроса,  но
Свисток удержал ее, сам не зная, почему.
     Как ни странно, сумел он разобраться и в одинаковых на вид Рядицах. В
том-то и дело, что одинаковы они были  только  на  вид.  И  Свисток  сумел
определить, какая из них ненастоящая,  слепо  повторяющая  все  за  живой.
Помог случай. Вскоре после  посещения  дворца  в  застенок  через  решетку
залетел какой-то странный жук  с  черным  пятном  на  спинке.  Сначала  он
посидел на стенке, а потом взлетел и принялся жужжать перед самым лицом  у
одной из двойняшек. Она махнула  рукой,  отгоняя  насекомое,  а  другая  в
точности повторила движение, хотя никакого жука перед ней не было. Свисток
мигом сообразил, что к чему, схватил со стола кружку с водой и плеснул  на
край платья настоящей. Та, понятное дело, стала отряхиваться, и  вторая  -
тоже! Обрадовался Свисток, но ненадолго. Ну, узнал  -  а  что  толку?  Все
равно ненастоящая - вот она, никуда не делась. И не  денется  до  утра,  а
значит...
     Ближе к вечеру Свисток от отчаянья  решился  на  последнее  средство:
надо убить ненастоящую. Это же не человек, убеждал он себя, это  ж  кукла.
Ну что такого - сломать куклу? Накрутил себя так, подошел, схватил за руку
- и отступился. Потому что настраивался  на  деревянное,  а  там  -  живая
плоть. И понял Свисток, что этот выход для него заказан. Никуда не  деться
от сомнения: а вдруг то не совсем кукла? Вдруг ей тоже больно?
     И когда приблизилась вторая бессонная ночь, Свисток совсем  отчаялся.
Он сидел, тупо уставившись в одну точку и не обращал внимания ни  на  что:
ни на жука, который то забивался  куда-то  в  угол,  то  снова  принимался
кружить по камере, ни на вздохи Рядицы, которая чуть не падала  со  скамьи
от усталости и долгого ужаса. Лишь раз  встрепенулся,  когда  послышалось,
будто кто-то его зовет звонким мальчишеским голосом. Он подошел к решетке,
но увидел лишь скучный тюремный двор, и вновь вернулся на лавку, уставился
в ту же точку. Даже когда отворилось смотровое окошко и тюремщик,  видимо,
желая поглумиться, заревел в него диким быком, а  потом,  судя  по  звуку,
рухнул у порога, Свисток и не глянул  в  сторону  двери.  Жизнь  для  него
кончилась, и эта последняя ночь была, если разобраться, уже ни к чему.
     Устав сидеть, он встал и подошел в  потемках  к  стене,  потрогал  ее
рукой. Отличная глина. В этом он понимал толк.  Свисток  нашарил  на  полу
черепок, который приметил еще днем, и принялся скоблить потихоньку  стену.
Нет, он не надеялся проскоблить ее до утра  насквозь.  Он  решил  -  чтобы
убить время, да и вообще - сделать последнюю в своей жизни свистульку.
     Часа через два порошка набралось  достаточно.  Все  больше  увлекаясь
работой, он бережно замесил его и стал терпеливо разминать в  руках  комок
чудесной, шелковистой глины.  Потом,  уже  торопясь  и  боясь  не  успеть,
принялся  вытягивать  его,  выравнивать,  скручивать  и  заглаживать  шов.
Скорее, скорее - найденной на полу щепкой он сверлил в мягкой глине  точно
вымеренные отверстия: руки сами все знали и чувствовали.  Ведь  надо  еще,
чтобы свистулька высохла. Он грел ее дыханием, нежно сжимал  в  ладонях  -
будто от этого зависела его уходящая жизнь.
     В застенке было уже совсем светло,  когда  свистулька  издала  первый
звук. Свисток для верности погрел ее еще немного - и  заиграл.  Будто  лес
вырос среди глиняных стен. И каких только птиц в  нем  не  было!  Застенок
наполнился  щебетом,  трелями,   пересвистом.   Свисток   вылепил   лучшую
свистульку в жизни.
     Лишь одно было не так: когда он играл в лесу, птицы подлетали к  нему
поближе, а некоторые, самые доверчивые или  глупые,  бывало,  садились  на
плечи. Но ни одна не залетела в  тюрьму.  Хотя  бы  самая  доверчивая  или
глупая.
     И вдруг что-то случилось. Свисток обернулся  и  увидел  подходящую  к
нему Рядицу, - одну! - но не это поразило его,  а  поразило  его  то,  что
рухнула в ее глазах  непрошибаемая  голубая  эмаль,  распалась  на  куски,
истаяла - и  открыла  бездну.  Свисток  глянул  на  вторую  -  она  сидела
вытянувшись и дергалась как кукла  у  плохого  кукловода,  но  та  уже  не
интересовала Свистка, и он вновь заглянул в открывшуюся бездну  и  увидел,
что там темно и страшно.  "Душой  помутилась..."  -  прошептал  несчастный
Свисток и проклял весь свет, потому что она была молода и красива,  потому
что сам был юн и любил ее  всей  неопытною  душой.  А  тут  еще  Рядица  -
свистулька ей напомнила, что ли? - протянула  к  нему  руки  и  выговорила
сквозь муку и слезы: "Свисток, ну скажи, что я одна такая на свете!"
     Это было выше сил. Все, что накопилось в последние дни, взорвалось  и
ударило Свистку в голову. Он потерял себя, забыл про помутневшую ее  душу,
отшвырнул свистульку и, грубо схватив Рядицу за  руку,  рывком  развернул:
"Одна?! А там кто дергается? Не скажешь?" Потом  снова  повернул  к  себе,
стал трясти за плечи, задыхаясь от злости:  "Это  все  из-за  тебя!  Из-за
твоих безделушек! Гребень ей нужен! - он выхватил из волос  ни  в  чем  не
повинный гребень, сломал пополам и отбросил в сторону. - Бусы ей нужны!  -
он рванул нитку с шеи и бусины со стуком раскатились, прыгая  по  полу.  -
Теперь у тебя все есть! Довольна?" Он продолжал еще что-то выкрикивать, но
заметил вдруг, что Рядица глядит мимо него, туда, где была вторая,  и  что
глаза ее стали совсем безумны. Тогда Свисток обернулся и увидел, что кукла
свалилась со скамьи и лежит без признаков жизни - обычная восковая кукла в
человеческий рост.
     Так и нашли их, когда утром вошли в застенок, убрав с порога  спящего
Огарка: Свисток баюкал Рядицу на коленях, а  кукла,  попавшая  как  раз  в
квадрат жаркого весеннего солнца, быстро оплывала под его лучами.


     Когда о случившемся доложили доминату, он захотел увидеть все  лично.
К его приходу воск совсем расплылся, не  таяли,  как  он  отметил,  только
бусы, коловшие глаз иголками красного света.  Свисток  сидел  все  так  же
безучастно, баюкая на коленях Рядицу, а она спала, положив голову  ему  на
плечо и бессильно уронив руки. Доминат подумал, что жаль: хорошая была  бы
казнь, и очень своевременная. А теперь -  что  ж...  Теперь,  наверное,  и
вовсе не стоит: весь город знает, что казнить должны за колдовство, а  где
доказательства?  Нет  доказательств.  В  таком  положении  казнь  была  бы
ошибкой: вместо того, чтобы вызвать уважение, она может посеять сомнение в
его справедливости... Этого никак нельзя  допустить  накануне  предстоящих
событий. Но лавочника он непременно накажет: таким взносом  обложит  -  не
обрадуется... Потом доминат стал думать о предстоящих событиях и, чтобы не
отвлекаться, лишь слабо махнул рукой, покидая застенок.
     Его жест был истолкован опытным начальником стражи правильно: Свистка
растолкали, Рядицу разбудили и поставили на ноги (она испуганно  прижалась
к его плечу, лепеча что-то невнятное), а потом их обоих вывели  за  ворота
мимо Огарка, который уже очухался и колотился от похмелья.
     На улице Свистка и Рядицу встретили трое незнакомых молодых мужчин. В
другое время Свисток, наверное, удивился бы их заботе, но сейчас он  плохо
понимал происходящее и позволил увести себя вместе со жмущейся к его плечу
Рядицей  на  постоялый  двор,  где  он   немедленно   уснул   со   смутной
благодарностью, что его ни о чем не спрашивают.
     Спал без снов, а проснувшись и еще не открыв глаз, вспомнил все сразу
и резко поднялся, ожидая увидеть тюрьму. Но нет: на соседней кровати спала
Рядица в своем новом платье, которое вряд ли кто назвал бы  уже  новым.  У
придвинутого к окну  стола  сидел  человек  с  курчавой  черной  бородкой.
Значит, тающая под солнцем кукла, освобождение - все это не приснилось.
     Человек, услышав движение Свистка, обернулся и улыбнулся:
     - Ну как, отдохнул?
     - Да, спасибо. Все хорошо. Только... где мы?
     Чернобородый объяснил, что все  в  порядке,  что  помочь  Свистку  их
попросил  Крючок,  который  очень  переживает  за  свою  неудачную  шутку.
"Крючок? Значит, это все-таки он..." - потемнел глазами Свисток и на щеках
его обозначились желваки. Да нет же, - принялся объяснять чернобородый.  -
Это же была только шутка! А когда дело стало  принимать  опасный  поворот,
Крючок сделал все, чтобы выручить их... "Что он сделал?" - мрачно  спросил
Свисток. Ну как же - вот их послал, чтобы они передали... - "А что  же  вы
не передали?" - Как? А разве тюремный сторож ничего не  сказал?  -  "Мычал
что-то, - вспомнил Свисток. - Потом упал."  -  "Ах,  Верен!"  -  досадливо
пристукнул кулаком по столу чернобородый.
     Но вдруг заинтересовался:
     - А как же ты узнал, что бусы снять надо?
     - Ничего я не  узнал,  -  хмуро  отозвался  Свисток.  -  Просто,  так
вышло...
     - Ну и ладно, - успокоился чернобородый.  -  Главное,  кончилось  все
хорошо.
     - Хорошо?! - вскинулся Свисток. - А с ней что  теперь  делать?  -  он
кивнул на спящую Рядицу.
     - А что с ней? - испугался тот.
     - Не знаю... Не в себе она.
     Тогда чернобородый погрустнел, сказал, что его зовут Смел и добавил -
ничего, мол, может, все еще образуется. Свисток посмотрел на него с тоской
и недоверием, а Смел не смог успокоить - отвел глаза.
     Тут в комнату вошел новый человек  -  высокий,  светлый,  в  руках  у
которого был поднос с дымящейся снедью. "А вот  и  Верен",  -  обрадовался
Смел. "Доброе утро", - сказал Верен, и Свисток понял, что проспал от  утра
до утра.


     Завершение этой истории не так интересно. Свисток со  своей  Рядицей,
отдохнув, вернулись в Хлебы,  и  первый,  кто  их  встречал,  был  Крючок.
Свисток едва не кинулся на колдуна с кулаками, но тот сумел  его  убедить,
что злого умысла не было - уж неизвестно, как. Узнав, про болезнь  Рядицы,
Крючок  взялся  ее  лечить  и  вылечил  целебными  травами  и  колдовскими
наговорами. Вот только глаза ее прежними - непрозрачными - так и не стали.
А из украшений она носила потом только одно - обручальное кольцо,  которое
надел ей на палец Свисток.
     Что же касается лавочника Черпака, из-за кого все и приключилось,  то
он после этого и думать забыл о Рядице ("кому  нужна  полоумная?"),  да  к
тому же прилюдно, вслух выражал Свистку сочувствие, пока  не  был  однажды
побит, после чего и заткнулся.


     Еще надо  сказать,  что  события  эти  почему-то  очень  разволновали
Верена. Он стал размышлять о странных вещах. Например: ежели куклу  нельзя
отличить от живого человека, то зачем же у нас душа? И есть ли она вообще?
А если есть, то как разглядеть ее внутри тела?  Ведь  то,  что  снаружи  -
слова там, манеры всякие - это ненадежно. Верен по опыту знал: есть  такие
люди - и говорит, и двигается, а души - нет. Или есть, но такая, что лучше
бы ее совсем не было. Такого, точно, от куклы не отличишь. Вот  и  Рядица,
видать...
     Стоп. Но ведь не зря же говорят: душой помутилась. А если души совсем
нет - тогда как?
     Очень это были трудные вопросы. Верен, как ни крутил,  не  мог  найти
ответа. И завладела им тоска, которая мешает жить, и против  которой  есть
лишь одно средство - Верен хорошо знал его по прежним временам. Он засел в
бражной на первом этаже постоялого двора (правильнее  было  бы  сказать  -
постоялого дома), где они поселились, однако тоска не отпускала, как Верен
не усердствовал.
     Наконец к нему подсел хозяин заведения, Грымза Молоток,  добродушный,
поперек себя шире, малый. Он заботливо спросил - не пора ли отдохнуть,  но
Верена интересовало другое: "А скажи, хозяин - что такое душа?  Скажешь  -
спать пойду". Тот улыбнулся и  положил  увесистую,  как  из  чугуна,  руку
Верену на колено:
     - Это вопрос не ко мне, дружочек. Ты сегодня  иди  поспи,  а  завтра,
дружочек, отправляйся к Философу - он тебе все расскажет.
     Верен  послушался.  На  следующий   день   вскоре   после   завтрака,
проспавшийся и свежий, он подошел к дому, где, по словам  Грымзы  Молотка,
жил Философ. На двери висело объявление: "Надежные советы по любым случаям
жизни. Разъяснение мыслимых и немыслимых  ситуаций.  Разрешение  всяческих
спорных вопросов. Оплата - по договоренности." Верен решил,  что  это  ему
подходит, и постучал. Изнутри послышалось: "Открыто!"
     Философ, толстый дядька с обрамленной кудряшками  лысиной,  сидел  за
массивным столом с тумбами и что-то писал. Он  указал  на  свободный  стул
напротив себя и сказал: "Минуточку". Дописав, поднял на Верена  отрешенные
глаза: "Спор? Трудное положение? Торговая сделка?" Верен, конечно, оробел:
     - Да я, вообще-то... хотел вот спросить: что такое душа?
     Философ хмыкнул.  "Душа?"  Задумался.  Потом  поглядел  на  Верена  с
интересом и сказал так:
     - Это, наверное, не по моей части. Видишь ли, душа  -  это...  -  еще
задумался. Еще хмыкнул. - Это такая странная вещь...  Даже  сильный  порыв
самой великой души не погасит и самой маленькой свечки. Но даже одна самая
мелкая душонка может погубить самую сильную крепость.  Словом,  душа...  -
Философ поморщился. - Нет,  тебе  лучше  обратиться  к  Поэту.  Думаю,  он
поможет.
     Философ объяснил, как найти Поэта и отказался от денег: "Я же  ничего
не сказал".
     Верен нашел дом Поэта. Там тоже  висело  объявление:  "Стихи  на  все
случаи жизни: смерть, рождение,  свадьба,  семейное  торжество.  Оплата  -
построчно." Верен засомневался, но  больше  обратиться  было  не  к  кому.
Постучал.
     Поэт оказался каким-то невзрачным,  томным,  ни  толстым,  ни  тонким
человеком с длинными темными волосами. В комнате  его  стоял  полумрак,  в
камине, несмотря на теплый день, горели  поленья.  А  в  углу,  в  круглом
глиняном кувшине, заблудившимся облачком стояли большие белые  хризантемы.
Уж откуда Поэт добыл их весной - то неведомо.
     Услышав вопрос Верена, он наклонил  голову  набок  и  слегка  выпятил
губы: "Тру-удно тут помочь, тру-удно... Но попробую. Зах