,  рукой  шевельнуть  не  может,  в  горле  вдох
оборвался: поняла, что вот и расплата пришла за гордость  ее  и  за  шутку
жестокую. Наконец осилилась, прошептала чуть слышно:
     - Что это?
     Ответила Дева Дола - в ее голосе слышались звоны талых ручьев  и  шум
грозовых весенних дождей:
     - Это то, что хотела ты  получить:  кольцо  Генерала  Гора,  муженька
моего ненаглядного. Бери, надевай!
     В испуге отпрянула от нее красавица: мол, не хочу! Не нужно оно мне!
     - Нет, теперь поздно, - сказала ей Дева Дола. - Ты за  него  человека
сгубила - оно твое. Сердце у тебя каменное - так пусть же  камни  и  будут
тебе женихами, ибо всякий, кто приблизится к тебе отныне  -  окаменеет  от
страха. Имя твое да будет забыто, пусть никто никогда не вспомнит, кто  ты
есть и откуда, а ужас, стерегущий на горных дорогах, называть станут  люди
Невестою Генерала Гора, - с этими словами взяла Дева Дола ее за руку (а та
не могла шевельнуться по-прежнему) и надела на палец  кольцо  с  хрусталем
граненым, что берег Тропотоп у сердца.
     Что тут случилось с гордой красавицей!  Будто  пеплом  присыпались  и
обвисли жидкими космами ее дивные  локоны,  прелестные  губки  вытянулись,
тонкими  стали,  бескровными,  а  глаза  голубые,   небесно-ясные,   вдруг
обезумели,  позеленели...  Вздрогнула  Невеста,  как  от  удара,   то   ли
заплакала, то ли засмеялась, захлебываясь и пристанывая, слепо прошла мимо
Девы Долы в открытую дверь, в ночь, и дальше, по старой дороге -  в  горы,
искать себе жениха...
     - Да-а... За все нас расплата  ждет.  Кого-то  -  раньше,  кого-то  -
позже, но всех - обязательно...
     Берегись, одинокий путник! Берегись, чтобы не застали  тебя  в  горах
ознобные сумерки - это время, когда выходит Невеста на поиски. Того  хуже,
если вдруг налетят свинцовые тучи,  закрутит  ветер,  вздымая  поземку  из
колкого снега - это погода ее любимая. Она идет босиком по снегу,  треплет
ветер ее серые космы спутанные и обрывки  легкого  платья.  Это  ее  голос
слышен порой сквозь вьюгу, сквозь завыванья дикие, сквозь жалобный  свист.
Как услышишь - берегись, одинокий путник! Ибо это она идет по дороге,  все
ищет себе жениха, а находит лишь камни...
     И будет так до тех пор, пока не отыщется смельчак, чтобы снял  кольцо
с ее пальца. Но всякий камнем становится,  прежде  чем  коснуться  Невесты
успеет. Вон их сколько - камней вдоль дороги. Кто отстал от обоза,  кто  в
пути припозднился, кто пошел  нарочно,  героем  себя  считая...  Берегись,
одинокий путник!


     Так, или примерно  так  завершил  свой  рассказ  старый  Скалобит,  и
замолчал надолго, кулаком подперевши челюсть и пасмурно глядя под ноги.
     - Ну и что? - вопросил наконец Сметлив будто бы даже  с  вызовом,  не
дождавшись продолжения речи.
     Но кузнец только развел руками:
     - Вот и все. Дальше вам решать... - и снова уставился в пол.
     Первым поднялся  Сметлив.  Постоял  немного,  и  молча  направился  к
выходу. За ним - Верен, последним - Смел. Вчерашний  хмель  и  сегодняшний
облетел с них как листья по осени, пока продолжался рассказ. И  вышли  они
потому, что нечего было больше спросить, и нечего было сказать. А Скалобит
не стал останавливать.
     Сметлив, шагая размашисто, думал так: это же верная гибель. Зачем  он
впутался? Что искал? Хотя... нашел-то он много, но только -  зачем?  Чтобы
все потерять, не угодно ли? Да лучше бы сдохнуть ему  на  своем  табурете,
чем обрести нежданное счастье, Цыганочку отыскать - и  сразу  утратить.  А
отказаться  -  значит,  признаться  в  трусости...  Признаваться  ему   не
хотелось. Других слов не было. Потому Сметлив и молчал.
     Верен же думал иначе. Он припомнил вдруг, что последняя весть о  жене
его была именно из Овчинки. И случаются же совпадения! Гм-м... А  если  не
совпадение? Если это она? И при этом вопросе Верен лишь внутренне  пожимал
плечами - ну и что? Он жену-то почти не помнил, а дочка, скорее всего,  от
моряка того... (Не забыл Верен обиды за долгие годы, не  простил.)  Ну  да
ладно. Не о том теперь надо думать. Надо думать, как бы кольцо добыть,  да
не остаться камнем у дороги. Вот это была задача, а ответа - убейся! -  не
было. Верен не любил говорить,  если  не  знал,  что  делать.  Поэтому  он
молчал.
     А Смел и вовсе не думал - не мог. Все одна и та  же,  одна  и  та  же
мысль налетала разбойником из темного закоулка: это же дочка  Верена!  Это
же дочка его! -  зная  всю  историю  неудачной  Вереновой  женитьбы,  Смел
почему-то уверен был в этом. - Неужели не понимает Верен, что дочка его  в
беде? И поглядывал он на Верена -  но  тот,  похоже,  другое  думал:  шел,
пожимая чему-то плечами. Сметлив был мрачен и, видимо, взвешивал что-то  в
уме, и прикидывал, хмуря брови. Смел решил, что они его не поймут. И  тоже
молчал.
     Так, молча, пришли в постоялый двор, разошлись по комнатам: Верен  со
Сметливом, Смел - в свою одиночку. Лег он вроде бы  спать,  но  уснуть  не
смог: та же мысль налетала разбойником, отгоняя дремотный покой.  И  зрело
что-то в его голове, извлекая смысл из тумана  тревоги.  Наконец  Смел  не
выдержал - поднялся, оделся, и неслышно прошел коридором, чтоб  не  будить
других. Сначала будто бы просто прогуляться, но потом  ноги  сами  понесли
его вновь к Скалобиту. А зачем - того Смел и сам не знал.


     У входа в кузню он  потоптался  немного,  не  решаясь  войти  -  ночь
все-таки. Потом чуть-чуть приоткрыл дверь, заглянул: в горне  еще  догорал
огонь, его красные блики скакали по комнате. Смел просунул голову внутрь и
увидел, что хозяин по-прежнему сидит на скамье, подперев  кулаком  тяжелую
челюсть. Но теперь Скалобит глядел не в пол, а на дверь, то есть, прямо на
Смела.  Понял  Смел,  что  выглядит  дураком,  и  вошел,  извинившись.  Но
Скалобит, похоже, ничуть не удивился, а пробасил:
     - Заходи, заходи... Давно уж я жду - кто  же  из  вас  вернется.  Так
значит, ты это? Ну, добро...
     Ничего не понявший Смел  робко  присел  на  край  табурета.  Скалобит
смущал его огромностью и какой-то недосказанностью: казалось, что он знает
много  больше,  чем  говорит.  Посмотрели  они  друг   на   друга,   будто
прицениваясь. И сказал ему Скалобит просто и без всякого ехидства:
     - Так ты, значит, и есть герой?
     Смел смутился:
     - Почему - герой?
     - Потому что не всякий решится... Ты же ко мне вернулся зачем? Затем,
что тебе невтерпеж - хочешь Невесту расколдовать. Только вопрос - по  тебе
ли задачка?
     Смел глядел исподлобья, с вызовом и упрямством изрядным.
     - Вижу, вижу, - успокоил его Скалобит. - Да... Вижу  -  есть  в  тебе
сила. Не знаю - откуда. Но есть. А помочь тебе... Я же правду сказал -  не
знаю. Мелкий народец - он темный, до конца никогда ничего  не  скажет.  Но
когда говорит о чем-то - значит, знает. А в записочке ихней сказано так, -
Скалобит полез в карман, выудил  клочок  пергамента  и  прочел  непонятные
строки: - "Дождись того, кто один придет - он и есть посвященный в  тайну.
Он и может снять заклятие Девы Долы". Да... - Скалобит опять  призадумался
и пожал плечами: - Может, в этом что-то и есть, только что - не  пойму.  О
заклятии речь - ты припомни, что было там: "Сердце у тебя каменное  -  так
пусть же камни и будут тебе женихами... Имя твое да  будет  забыто,  пусть
никто никогда не вспомнит, кто ты есть и откуда..." - при последних словах
Скалобита Смел едва не подпрыгнул, - он-то знал, кто она и  откуда!  -  но
вовремя спохватился, подумав, что не вправе выдать чужую тайну. От старого
Скалобита не укрылось его движенье, но он вроде как не заметил.  Сказал  с
сомнением только:
     - Не знаю, не знаю... Ничего такого я тут не вижу. Но, может быть, ты
видишь? - и хитро прищурился.
     - А что там еще, в записочке? - ушел от ответа Смел.
     - Да  ничего...  -  с  сожаленьем  мотнул  головою  старый  кузнец  и
посерьезнел: - Однако вот что тебе скажу: если догадываешься о чем-то,  но
сомневаешься - сто раз подумай, да сто раз взвесь. Ошибешься - лежать тебе
камнем. Вот и все, дружочек... Дальше сам решай. - И  Скалобит  сгорбился,
задумался, замолчал.
     Смел встал тихонько, негромко пожелал доброй ночи и, услышав в  ответ
короткое "свидимся", неторопливо вышел из кузни.  Огромных  усилий  стоила
ему эта степенность - в мозгу как бабочка под  сачком  металась  и  билась
догадка: он разгадал тайну Невесты! Он  уже  одолел  заклятие  Девы  Долы,
гласящее: "...пусть никто никогда не вспомнит, кто ты есть и откуда..." Он
- вспомнил! Он - понял! И  хотелось  ему  теперь  кричать  и  прыгать,  но
холодной волною вдруг накатила мысль: "А Верен, он - понял? А если  понял,
то почему молчит? Почему он молчит?" Чем больше Смел думал  об  этом,  тем
меньше оставалось радости. И не стал он  тревожить  спутников,  а  так  же
неслышно прошел в свою одиночку.


     К утру Смел во всем разобрался. Страшноватая  получалась  вещь:  идти
должен был только он, и непременно - один... Да, один.  Потому  что  иначе
ходить вообще незачем - "Берегись, одинокий путник..." А почему именно он?
Очень просто: если Верен догадался и молчит - тут все ясно. А если молчит,
потому что не догадался... Тогда ничего нельзя ему  объяснять.  Получится,
будто Смел подставляет Верена вместо себя. По  той  же  причине  нельзя  и
спрашивать - знает он, или нет.  Словом,  так  повернулось  дело  -  впору
волком выть. А сделать вид, - дескать, ведать ничего не  ведаю,  -  поздно
уже, после того, как сходил к Скалобиту.
     Да если бы даже никто и не знал - все равно поздно. Поздно стало  уже
тогда, когда понял Смел, что речь идет о дочери Верена.
     Целый день они просидели по комнатам, выходя только поесть, и глядели
хмуро, говорили нехотя. Сметлив был раздражен, Верен - подавлен, а Смел...
Смел все думал: "Ну почему - именно я?" Поглядывал на Верена  с  надеждой,
но тот так уныло смотрел на старую, заскобленную до колдобин крышку стола,
что надежда угасала как свечка. И отчаянье забиралось к Смелу  под  ребра,
леденило сердце, душу выстуживало. Как в полусне дожил он  до  сумерек.  И
погода, кстати, была подходящая:  после  обеда  появились  высоко  в  небе
размазанные легкие облака, ветерок все сильнее разгуливался, а  видимые  в
окно его комнаты ледяные вершины украсились  зловещими  снежными  флагами.
Эти знаки совсем доконали Смела: он, не веря себе самому, стал собираться.


     Берегись, одинокий путник! Берегись, чтобы не застали  тебя  в  горах
ознобные сумерки - это время, когда выходит Невеста на поиски. Того  хуже,
если вдруг налетят свинцовые тучи,  закрутит  ветер,  вздымая  поземку  из
колкого снега - это погода ее любимая. Она идет босиком по снегу,  треплет
ветер ее серые лохмы спутанные и обрывки  легкого  платья.  Это  ее  голос
слышен порой сквозь вьюгу, сквозь завыванья дикие, сквозь жалобный  свист.
Как услышишь - берегись, одинокий путник! Ибо это она идет по дороге,  все
ищет себе жениха, а находит лишь камни...
     Камни, будь они прокляты. На дороге их было полно: Смел, пока  одолел
первый крутой подъем, сбил все ноги. Но может, это и к  лучшему:  понятная
боль заставляла забыть о гнездящемся в сердце неведомом ужасе, выводила из
мерзкого оцепенения, не отпускавшего целый день.
     Выше  склон  выполаживался,  стало  как  будто  светлее.  И  страшнее
одновременно:  ветерок  шевелил  кусты,   тенями   черными   тут   и   там
притаившиеся, и обрывалась душа у Смела,  и  сердце  бухало  изнурительно.
Потом уклонилась дорога в  сторону,  вышла  на  борт  обрывистого  ущелья,
достигла дна его и снова круто ввысь повела - по другому  борту.  И  начал
Смел брумбучать тихонько под нос, чтобы показать самому себе, что  не  так
уж все страшно. Но тут где-то выше ветер  завыл,  зажаловался  -  и  сразу
ознобом прошибло: это ее голос слышен порой сквозь вьюгу, сквозь завыванья
дикие, сквозь жалобный свист...
     И  усталость  уже   подкатила,   стал   чаще   Смел   останавливаться
передохнуть. Наконец вышел он из ущелья на широкое  горное  плато,  полого
вверх уходящее - здесь ветер вовсю гулял, снег скрипел под ногами.  Однако
от снега и от взошедшей  луны  прибавилось  мертвого  серебристого  света.
Поземка мела понизу шипящими белыми  струями,  облака  прозрачные  в  небе
летели, луну вуалью подергивая, и холодно стало, холодно...
     Вспомнил Смел, что  захватил  с  собой  фляжку  вина  виноградного  -
передохнуть решил, отхлебнуть для согрева. Присел он было  на  камень,  но
как  вспомнил,  _к_а_к_о_й_  это  может  быть  камень  -  подскочил,   как
ошпаренный. Нет уж, лучше стоя. Отхлебнул хорошенько, стал фляжку в  мешок
прятать. И тут краем глаза приметил он впереди  и  выше  себя,  в  поземке
лютующей, движение некое. Что-то шло  навстречу  ему,  ныряя  в  метельном
потоке, а что - разобрать не успел: прикрыл глаза, собираясь духом.  Всего
на чуть-чуть. Но когда открыл - вздохнул  облегченно,  и  тут  же  за  нож
схватился: темными силуэтами шли на него друг за другом три снежных волка,
от которых нет спасения ничему живому. Только  скробберу  уступают  дорогу
эти беспощадные звери.  До  боли  стиснул  Смел  рукоятку  и  приготовился
драться. Хоть одного-то, - подумал, - я зарежу.  А  может,  и  двух,  если
повезет. И мелькнуло еще: "Ни за что, дурак, пропадаешь".
     Снежные волки заметили его, вожак  замедлил  бег,  следующие  за  ним
разошлись по сторонам, держась чуть  сзади:  приготовились  нападать.  Они
трусили все медленнее, и наконец первый, приблизившись к Смелу на  прыжок,
встал. Смел прикинул: "Если сразу удастся убить вожака - может, выкручусь.
Но  едва  ли",  -  и  сосредоточился  на  волке,  стоящем  посредине.  Тот
подбирался для броска, молча, но  как-то  нерешительно,  будто  к  чему-то
прислушиваясь. Смел тоже готовился - соображал, как бы ловчее поймать  его
влет на лезвие. Но вместо того, чтобы прыгнуть,  волк,  лязгнув  стальными
клыками, вдруг мотнул башкой в сторону, взвыл леденящим, отчаянным  воплем
и стрелою метнулся прочь с дороги,  на  кипящее  снежное  поле,  огромными
прыжками уходя в обманчивый лунный свет. Двое других кинулись следом.
     Смел, еще не поняв, что случилось и не успев перевести  дух,  глянул,
что могло так испугать волков, и увидел: сбоку  от  дороги,  вытянув  руки
вперед, как слепая, шла женщина. А может, девушка: при  луне  не  поймешь.
Ветер рвал на ней обрывки легкого платья, трепал длинные волосы. И главное
- голос... Смел ощутил, что коченеет внутри: перед этим все прежние страхи
измельчали в мимолетный детский испуг. Невеста слепо  шла  мимо  него,  но
он-то, конечно, знал, что она его видит, и  мимо  не  пройдет.  Она  и  не
прошла - растаяла, хохотнув напоследок дико. Смел отчетливо увидел, как за
миг до исчезновения стала она бесплотной, и снежные струи  неслись  сквозь
нее.
     Пропала, как не было.  Смел  постоял,  все  так  же  до  боли  сжимая
рукоятку ножа закостеневшей рукой, не замечая, что  намело  уже  снегу  за
ворот овчины, и тает он, соскальзывая на грудь ледяными  струйками.  Потом
осторожно повел глазами - никого не видать, -  и,  стараясь  почему-то  не
двигаться, стал страшно медленно, будто глыбы ворочал, думать  окоченевшей
головою, что делать. Бежать?  Все,  наверно,  пытались.  Стоять?  Холодно,
насмерть замерзнешь. Что еще придумать?  Придумал:  глотну  напоследок  из
фляги, а там...
     Тут Невеста вновь появилась.  Она  шла  теперь  с  той  стороны,  где
скрылись снежные волки, и опять как будто бы мимо, и опять исчезла шагах в
десяти от него. Смел подождал, пока  откатила  от  сердца  черная  ледяная
волна, свободной рукою полез в мешок,  зубами  пробку  из  фляжки  вырвал.
Приложился. Так. Хорошо.  Подумал:  а  что,  собственно,  я  стою?  Может,
попробовать улизнуть потихоньку? Ни кольца  ему  уже  было  не  нужно,  ни
спасать никого... Оглянулся он  воровато,  повернулся  к  ветру  спиною  и
сделал один только шаг - или, даже, шажок...
     И оказался с Невестой лицом к лицу. Тут он успел ее разглядеть: глаза
безумные, щеки впалые, острый нос.  Губы  бескровные  искривлены  рыдающим
хохотом. Руки тонкие и корявые  к  нему  тянуться.  Кольцо  на  безымянном
пальце. Мелькнула еще мысль: "Верена дочка..." - и пропало  все,  темнотою
сделалось и пустотою.
     ...Придя в себя, Смел обнаружил, что  стоит  точно  так,  как  стоял,
когда попробовал "улизнуть". Сколько пробыл без  памяти  -  неизвестно.  А
может, он уже камнем стал? Глаза скосил  -  да  нет,  вроде  руки-ноги  на
месте. Медленно, осторожно снова к ветру лицом  повернулся.  Потянулся  за
флягой заветной - и опять Невеста из поземки возникла. Подошла  поближе  к
нему - и растаяла. Страха у Смела  уже  поубавилось.  Подумал  даже:  "Хо!
Поиграться  ей  хочется.  Ну  правильно  -  Невеста...  Кокетничает".  Еще
приложился к фляге, и понял вдруг с погибельной ясностью, что положение  -
безнадежно. Уйти не удастся: пробовал, хватит. А чтобы кольцо с нее  снять
- и подумать страшно. Не сможет. Ни за что не сможет.  Значит,  времени  -
пока ей играть прискучит.
     И началась бесконечная  пытка.  С  места  Смел  больше  двигаться  не
решался, только фляга его согревала. Невеста появлялась то тут, то там,  и
когда оказывалась поближе, всякий раз накатывал замогильный холод, вышибая
остатки тепла. В какой-то момент  он  вспомнил,  что  есть  еще  маленькая
надежда - ведь знает он, вопреки заклятию, кто она есть и откуда.  И  стал
кричать в темноту: "Ну, иди ко мне! Я знаю, кто ты! Ты - дочка Верена!" Но
Невеста, возникнув неподалеку с видом как будто заинтересованным (так  ему
показалось, а вообще-то - поди по ней, разбери),  тут  же  исчезла  вновь.
Смел смертельно устал, так  устал,  что  когда  посветлел  край  неба  над
снежными  склонами,  то  даже  не  смог  обрадоваться.  Да  и  чему   было
радоваться?
     Зато для Невесты рассвет означал, что  пора  игру  заканчивать.  Смел
понял это, увидев ее прямо перед собой, и шла она к нему  неотвратимо,  не
уклоняясь ни на шаг. Теперь он ясно видал ее всю - безумную,  истерзанную,
нелепую - и смешались в нем страх, отчаянье и жалость. И понял он, что вот
сейчас станет камнем у дороги, примет  смерть  -  примет  от  дочки  друга
своего, Верена. И подумал: "Ну, нет. Что угодно, только не это. Уж лучше я
сам..." - а Невеста шла на него, не сворачивая, не  отрывая  от  его  глаз
своего безумного взгляда. И ощутил Смел в ладони рукоятку ножа:  вот  оно,
избавление. Он уже слышал, как снег скрипит под ее  ногами,  как  тихонько
постанывает она, будто просит о чем-то, видел, как сверкает на  протянутой
к нему руке граненый хрусталь. И все ближе и ближе подкатывал знакомый уже
черный холод. Смел боялся теперь лишь одного: пропустить тот короткий миг,
когда кончится всякая надежда, а волна черного холода  еще  не  захлестнет
совсем.  Тогда  и  надо  воспользоваться  ножом.  И  колотилась  в   мозгу
последняя, единственная мысль: "Чем погубит меня дочка Верена  -  лучше  я
сам..."
     Он не упустил своего мига. В двух шагах от него Невеста  была,  когда
Смел почувствовал - вот теперь, вот-вот станет темно и  пусто.  Он  ударил
себя ножом в грудь, в остывающее, каменеющее сердце. Острую  боль  ощутил,
крик безумный услышал - и увидел вдруг, что Невеста висит на его руке,  не
давая ему зарезать себя, и кольцо на скрюченном пальце ее  -  прямо  перед
глазами. Последним усилием он сорвал его, и замертво рухнул на снег.


     ...Снился ей странный и длинный-предлинный сон. Как будто идет она по
горам - просто так идет, не зная куда  и  зачем,  не  разбирая  дороги,  и
нипочем ей ветер и снег, и что ноги босые. Встречала она на пути людей,  и
смешно становилось - они  почему-то  ужасно  пугались.  Одному  из  первых
хотела она сказать - мол, не бойся! - да обнаружила,  что  речи  лишилась.
Такое во сне бывает. Ну и ладно. Подошла она к  нему  поближе,  хотела  за
руку взять - глядит, а он упал на дорогу, скорчился весь, и вдруг оплывать
стал, скру