люди скажут вам, что я королевского происхождения и что  некая
принцесса во время своего путешествия из Германии в Кастилию зачала меня  от
чистого таинственного духа. Они совершенно  правы,  хотя  другие  с  большим
основанием  могут  возражать  им,  ссылаясь  на  мой  значительный  возраст;
несомненно я на много веков старше королевы, моей матери.  Не  ломайте  себе
головы над этим. Храните коробочку, сумейте ею воспользоваться и да сохранит
вас господь бог, бог людей и чародеев, как я о том прошу. Аминь. Так  говоря
он встал, дошел до угла аллеи и исчез.  Г-н  Дезербье,  маркиз  д'Эстандюэр,
начальник королевской эскадры, совершенно не  был  придворным.  Его  карьера
протекала в различных морях как умеренного пояса, так  и  тропиков;  там  он
приобрел большой военный опыт и завоевал себе своей доблестью  славное  имя.
Версаль оставался для него неведомой таинственной  королевской  областью;  и
все, что исходило оттуда, должно было быть отличным, ни с  чем  несравнимым.
Вследствие  этого  кавалер  Фьерсе  был  прекрасно  принят  в  Рошфоре.  Г-н
д'Эстандюэр, сразу назвал его своим  другом  и  с  большой  торжественностью
назначил его командиром лучшего фрегата эскадры.
   - Фрегат назывался "Лгун", - объявил доблестный начальник  эскадры.  -  И
действительно он с честью лжет врагам народа, когда они тщетно пытаются  его
преследовать.  Это  судно  представляет  весьма  благодатную  почву,   чтобы
прославить ваши достоинства. Я знаю, что вы новичок в  морском  деле,  но  я
позаботился дать вам  отличных  офицеров,  а  старшим  офицером  я  назначил
Кердункофа. Это  истый  корнуэлец.  Единственно  только  по  причине  своего
низкого происхождения, он не может достичь высших чинов.  Если  разрешите  я
представлю вам Кердункофа. Таким образом, все трудности будут улажены.
   - Впрочем, эскадра отчалит не раньше,  чем  через  две  недели,  и  этого
времени несомненно будет вполне  достаточно,  чтобы  превратить  в  морского
волка такого доблестного дворянина, как вы.
   "Лгун" был превосходным фрегатом, с двадцатью шестью  пушками,  одним  из
самых красивых и хорошо построенных. Но г-н Фьерсе,  мало  чувствительный  к
боевым красотам, не торопился его осмотреть; его внимание  привлекла  только
громадная блестящая батарея двух рядов  мрачных  бронзовых  орудий,  которые
зияли своими злыми жерлами, готовые изрыгнуть железо и огонь.
   Тем  не  менее  под  бдительным  руководством  Кердункофа,  г-н   Фьерсе,
спотыкаясь, обошел все судно. Он довольно легко схватывал и быстро  научился
различать четыре мачты: бизань, грот-мачту,  фок-мачту,  прекрасно  различал
реи: брам-стеньгу, крюйс-брамсель, бом-брамсель. Он  узнал,  что  решетчатый
помост на гальюне, поддерживает княв-дегид, являющийся продолжением бака. Он
узнал, наконец, что банка на вахте господствует над шканцами и  что  большое
знамя  привязывается  к  гафелю.  Но  он  наотрез  отказался  спуститься   в
крюйт-камеру.
   - Эти важные господа, -  ворчал  Кердункоф,  -  всегда  боятся  испачкать
дегтем в глубине кают свои кружева и другие украшения, которых я и  названий
не знаю.
   Г-н Фьерсе узнал еще много и другого. В обществе  начальников  эскадры  и
капитанов, которые часто собирались вместе ужинать, он узнал, что  во  время
морских  войн  чрезвычайно  часто  случается  пушечная  канонада,   стрельба
картечью, абордаж, кораблекрушение, рукопашные схватки, весьма  часто  тонут
суда, что моряки весьма часто погибают. То тут то  там,  за  круглым  столом
постоянно слышались рассказы, и в то  же  время  непрестанно  опоражнивались
стаканы с вином за здоровье короля. Там пили и дружески беседовали Шоффольт,
де Фроменьер, и д'Амблимон так же, как граф Дюгэ и де  ля  Бедойер,  которые
впоследствии так прославились. Но среди всех особенно  выделялся  маркиз  де
Водрэйль, один из наилучших моряков своего времени; начальник эскадры  питал
к нему особенною дружбу. Среди таких людей Фьерсе казался совсем  ничтожным,
и его анекдоты из придворной жизни мало способствовали его возвышению  в  их
глазах. Он пытался возвыситься до уровня этих воспитанных на подвигах людей,
но почти ничего не  достиг.  Во  время  первого  же  ужина  он  рассказал  о
симпатии, которую к нему питала г-жа де Коссак и, не  конфузясь,  рассказал,
как его брат заколол шпагой маркиза. Но  этот  рассказ  был  холодно  принят
этими людьми, которые в силу правил галантности  и  дуэли  не  раз  поражали
гораздо более страшных противников, чем старый придворный рогоносец.
   Что же до сражений и победоносных схваток, о чем в особенности беседовали
капитаны и г-н Эстандюэр, то кавалер Фьерсе ничего подобного не  испытал,  а
фантазировать на эту тему перед такой компетентной компанией он не решался.
   Иногда, во  время  особенно  ярких  эпических  повествований  маркиза  де
Водрэйля, и д'Амблимона, г-н де  Фьерсе  настолько  забывался,  что  начинал
заметно дрожать.
   - Этот версальский франтик, - признался в конце концов начальник эскадры,
- может быть не так-то доблестен, как я думал.
   Городок Рошфор был в радужном настроении. Был близок  отъезд  эскадры,  и
это наполняло улицы радостным шумом и беззаботным дебоширством.
   Многим из отъезжающих предстояло вскоре погибнуть. Все старались получить
к своему смертному часу побольше приятных воспоминаний, все старались  пить,
сколько влезет, петь во всю глотку и до обморока ласкать женщин. Г-н  Фьерсе
вообще был очень не чужд таких развлечений, но теперь он почти не участвовал
в них. Его настолько мучил по ночам страх, что он чувствовал себя совершенно
больным и разбитым.
   Через несколько дней стало еще хуже. Эскадра снялась с лагеря, спустилась
по реке Шаранте и  вышла  в  открытое  море.  Нужно  было  конвоировать  сто
семьдесят два парусных торговых судна. Г-н Эстандюэр отрядил для  этой  цели
восемь линейных кораблей; их сопровождали четыре  фрегата,  в  том  числе  и
"Лгун", кавалер почувствовал себя  погибшим,  как  только  скрылся  из  виду
берег.
   Он  слишком  много  наслушался  страшных  морских  рассказов,  чтобы   не
сознавать в полной мере предстоящую опасность.  Г-н  Фьерсе  был  совершенно
подавлен и под предлогом морской болезни совсем не выходил из каюты.  Старый
Кердункоф  управлял  "Лгуном",  а   кавалер,   окруженный,   как   подобает,
лекарствами и прохладительными напитками  лежал  в  совершенном  отчаянии  и
прострации на прекрасной кушетке из индийского тростника.
   На второй же день г-н Фьерсе чувствовал себя в своей просторной и светлой
каюте  хуже,  чем  в  самом  мрачном  из  девяти  кругов  ада.  Помимо   его
действительной и мучительной болезни, каждый час приносил свои особые  ужасы
злополучному  капитану.  Перед  восходом  солнца  на  него  наводила  уныние
"утренняя заря", посредством которой отдавали матросам и  юнгам  приказание,
убрать койки и гамаки. Г-ну Фьерсе, на его тростниковом ложе  казалось,  что
это тревога, призывающая  каждого  в  бой.  Позже  причиною  страха  являлся
роскошно  убранный  королевский  павильон  на  корме;   сменявшийся   караул
салютовал ему залпом из мушкетов; в этот момент несчастный кавалер  в  ужасе
вскакивал, в уверенности, что  англичане  взяли  судно  на  абордаж.  Каждый
свисток во время маневров или пушечный сигнал наполнял его все новым и новым
ужасом. Даже ночью он не мог отдохнуть, так как те  матросы,  у  которых  не
было сейчас работы распевали на носу фрегата воинственные  песни.  В  ночной
тишине ясно доносились до кормы слова песни.
   Последние слова песни возбужденные матросы орали  во  всю  глотку.  Среди
спокойствия ночи резко раздавался клич "войн а", и г-н Фьерсе, пробудившийся
от кошмарного сна, поочередно видел себя то  повешенным,  то  потонувшим,  а
иногда зараз и тем и другим.
   Тогда в пароксизме ужаса, кавалер доставал коробочку с чудесными пилюлями
и с волнением смотрел на нее, как на высший талисман, способный отвратить от
его головы смертельный недуг.
   На небе было ясное осеннее солнце,  ветер  совершенно  прогнал  облака  с
голубого неба; настала знаменитая суббота 14-го октября 1747 года.
   На заре доблестный Кердункоф поспешно вошел в каюту,  в  которой  кавалер
вовсе не отдыхал: с подветренной стороны было заметно большое число парусов,
и "Громобой", так назывался корабль адмирала, приказывал фрегатам произвести
энергичную рекогносцировку вражеских сил.
   Г-н Фьерсе мог только вполне резонно прошептать:
   "произвести рекогносцировку"; после этого его сердце  замерло  от  потери
сознания.
   Шум от боевых приготовлений привел его  в  чувство;  он  начал  искать  в
карманах свои соли и наткнулся на коробочку с пилюлями, которую всегда  имел
при себе. Он открыл коробочку, считая, что лучшего случая для этого  ему  не
представится.
   В шелковую бумагу  были  завернуты  девять  больших  пилюль  величиною  с
крупные горошины в стручках. Когда он развернул их, они покатились. Все  они
были черного цвета, матовые, совершенно похожие на маленькие комочки  резины
или смолы. Они ничем не пахли, и казалось в них нет ничего таинственного. И,
действительно, казалось, очень неразумным надеяться, чтобы  высший  талисман
мог заключаться в этих черных пилюлях, которые  случайный  порыв  ветра  мог
унести в открытые окна.
   Тем временем кавалер читал  рукопись,  начертанную  на  шелковой  бумаге.
Чернила были на ней пожелтевшие, язык - архаичен.
   Девять  пилюль  заключенных  здесь,  суть  чистое   китайское   снадобье,
смешанное  только  с  драгоценными  специями,  которые  венчают  и  умножают
достоинство сего снадобья. Если проглотишь во имя божия три  первых  пилюли,
то приобретешь такую мудрость и ясность ума,  как  если  бы  ты  в  сей  час
уподобился Сократу, Ликургу и Пифагор у. Ежели вкусишь следующие три, то они
вольют в тебя такое мужество и презрениек курносой  смерти,  что  ты  быстро
приобретешь больше доблести, чем ее имели Цезарь, Ганнибал и Иуда  Маккавей.
Седьмая, восьмая и девятая смертельный никакой человек не может  вкусить  их
не  исповедавшись,  но  вкусивший  их  сейчас  же  из  всех  людей  наиболее
уподобится господу и станет между святыми и героями подобно Илье,  Геркулесу
и Иоанну Крестителю. Бог да будет с вами.
   - Я могу,  -  подумал  кавалер,  -  принять  три  первые,  хотя  вся  эта
написанная здесь белиберда не слишком убеждает меня, что они могут  прогнать
страх.
   И он проглотил три пилюли, более горькие, чем хина.
   Между тем быстрый, как чайка, "Лгун" на всех парусах устремился навстречу
неприятеля, опередив другие суда. Вдали все время появлялись одно за  другим
новые вражеские  суда.  Надо  было  определить  число  фрегатов  и  линейных
кораблей. Последних отличали по их большей величине и по значительному числу
окрашенных в белый цвет батарей. Вахтенные матросы сообщили, что на верхушке
мачты виден большой флаг! Не  было  сомнения,  что  при  английской  эскадре
находится вице-адмирал  Англии.  Нужно  было  спешно  предупредить  об  этом
начальника эскадры.
   Старый Кердункоф доложил об этом капитану.
   Г-н Фьерсе  по-прежнему  лежал  на  тростниковой  кушетке.  Он  заговорил
совершенно спокойно, хотя несколько медленно  и  тихо.  Я  хочу  видеть  все
своими глазами  и  не  могу  двинуться.  Велите  перенести  мою  кушетку  на
капитанский мостик.
   В первый  раз  экипаж  увидел  своего  капитана.  Матросам  он  показался
несколько бледным, но достойным и решительным.
   - Не правда ли, -  спросил  г-н  Фьерсе,  -  эти  корабли  не  могут  нас
обстреливать  с  расстояния,  превышающего  тысячу  шагов.  Сохраняйте   это
расстояние и сигнализируйте "Изумруду", чтобы он предупредил "Громобоя"... Я
насчитываю четырнадцать кораблей  и  пять  фрегатов.  Кажется  так?  Отдайте
сигнал "Изумруду", он еще сильно отстал от нас... Отлично. Что  до  нас,  то
нужно маневрировать так, чтобы англичане не могли разгадать наших намерений.
Держитесь несколько по ветру, чтобы англичане подумали, что мы хотим  обойти
их линию.
   Английские корабли начали растягивать свою линию;  "Лгун"  их  беспокоил;
они опасались засады. Вдали Эстандюэр  приказал  повернуть  на  другой  галс
конвойным судам; они начали удаляться,  повернувшись  спиною  ко  врагу.  На
"Лгуне" марсовые матросы поняли хитрость и радостно запели.
   Г-н Фьерсе прервал пение:
   - Повернуть на другой галс, - закричал он. С удивительным ясновидением он
понял маневр неприятеля и  предупредил  его.  Более  быстрый,  чем  корабли,
понявшие, наконец, свою ошибку, он повернул судно на  другой  галс,  и  пока
английский адмирал увлек за собой  свою  эскадру,  фрегат  оказался  уже  за
добрую милю вне досягаемости английских орудий.
   - Эти знатные господа, - пробормотал,  покачивая  головой,  Кердункоф,  -
хорошо знают такие вещи, которым они никогда  не  обучались.  Этот  франтик,
который всю жизнь не покидал суши, произвел два маневра  лучше,  чем  я  сам
сделал бы это.
   Французские суда оставались на ветре на расстоянии нескольких лье.  Чтобы
догнать их английская эскадра должна была стать по ветру и  потратить  много
часов, чтобы подойти ближе; можно было рассчитать, что  если  не  произойдет
никакой неожиданности, вроде порыва ветра, бури или  затишья,  то  конвойные
суда будут в безопасности. Они удалялись на всех парусах. Со  своей  кушетки
Фьерсе мог видеть, как линейный корабль отошел от арьергарда, чтобы прикрыть
отступление торговых судов. Следом за ним  отправились  фрегаты.  Оставшиеся
семь кораблей г-н Эстандюэр выстроил в боевой порядок, носом к корме ближе к
ветру.  Англичане,  рассчитывая  на  свой  численный  перевес  (у  них  было
четырнадцать судов), шли вольным  строем  и  пришли  в  большой  беспорядок.
"Лгун", увеличив скорость, подошел к "Громобою" на расстояние голоса.
   - Благодарю вас, г-н Фьерсе, - закричал начальник эскадры. - Сам граф  де
Турвилль не сделал бы лучше.
   Странная улыбка озарила лицо кавалера, рулевые с удивлением  смотрели  на
своего начальника.
   В его обычном виде больного человека не было  ничего  особенного,  только
его глаза, прежде  живые  и  бегающие,  обрели  таинственное  спокойствие  и
смущали других своим пристальным взглядом.
   Между тем завязалось сражение. Это было, вероятно, около полудня. В  пылу
атаки английские корабли приблизились  не  все  сразу,  а  один  за  другим;
вследствие этого более легкие суда, значительно опередившие тяжелые корабли,
подвергались чрезвычайно сильному обстрелу, так как на них  были  направлены
все французские орудия. Два шестидесятипушечных судна так сильно пострадали,
что должны были бежать с поля сражения. Позже  узнали,  что  первый  корабль
назывался "Львом", второй "Принцессой Луизой".
   - Это хорошо! - сказал старый Кердункоф, поднявшись на ют.
   - Подождем, - лаконически сказал г-н Фьерсе;  он  продолжал  лежать;  под
головой у него была его шелковая китайская подушка.
   Действительно, большой английский корабль зашел в тыл французской эскадры
и с такой яростью начал обстрел, что  в  арьергарде  предпоследний  корабль,
отчаявшись в победе, вышел из строя и сдался. Последний  корабль  занял  его
место, чтобы уничтожить брешь в строю, и сражение продолжалось.
   - По истине, г-н де  л'Эстандюэр  защищается  превосходно,  -  восхищался
старший офицер.
   - Скоро и наша очередь, - возразил г-н Фьерсе.  Надо  лечь  в  дрейф.  Мы
слишком удалились от боя.
   Рулевой всей тяжестью навалился на рулевое колесо и в этот момент увидел,
что капитан открыл фаянсовую коробочку, вынул оттуда три пилюли и  проглотил
их.
   Очень далеко на ветре  -  корпуса  конвойных  судов  уже  перестали  быть
видимы, но они все еще продолжали удаляться.
   Англичане находились от них под ветром на расстоянии едва трех выстрелов;
они  были  вне  себя  от  ярости  и  с  остервенением  атаковали  начальника
французской эскадры, но им не удалось преодолеть  сопротивление  французских
кораблей.
   Впрочем, три корабля из семи, а именно:  "Северн",  "Пылкий"  и  "Монарх"
сдались, но четверо остальных продолжали сражаться,  а  именно:  "Громобой",
которым  командовал  Шаффольт,  "Ужасны  и",  возглавляемый   графом   Дюгэ,
"Трезубец", руководимый кавалером д'Амблимонтом, и "Неустрашимый", во  главе
с маркизом Водрэйль. Окруженные неприятелем, эти четыре  доблестных  корабля
геройски поддерживали свою  репутацию  и  продолжали  задерживать  англичан,
стремящихся броситься вслед уходящим конвойным  судам.  Солнце,  запятнанное
кровью  битвы,  постепенно  спускалось  к  горизонту,  не   желая   освещать
неизбежное  поражение  горсти   храбрецов,   подавленных   слишком   большой
численностью неприятеля.
   На востоке начинало  темнеть.  Прошел  еще  час.  Море  и  небо  темнели.
Канонада продолжалась. Адмиральский французский корабль лишился  всех  своих
четырех мачт. Пять вражеских кораблей с остервенением накинулись на  славную
руину.
   На "Лгуне" паруса все еще были опущены, он слегка колыхался в волнах;  по
временам под порывами ветра хлопали его верхние паруса.
   - Берите курс на врага! - приказал неожиданно кавалер де Фьерсе.
   -  Пусть  извинит  меня  ваша  милость,  -  осмелился  возразить   бравый
Кердункоф, - фрегату не следует вмешиваться в борьбу линейных судов...
   - Когда дело идет о чести короля, - строгим тоном сказал капитан,  -  нет
больше ни кораблей, ни фрегатов, всякий должен иметь врага с каждого бока.
   Это было сказано с возвышенным благородством.  Г-н  де  Фьерсе  продолжал
лежать на своей тростниковой кушетке.  Но  при  последних  сумеречных  лучах
старший офицер мог видеть резко очерченное на темной подушке  ужасное  лицо,
преображенное героизмом, лицо со сверкающим взглядом проникновенных глаз.
   "Лгун" на всех парусах стремительно бросился к месту битвы.
   Прошло уже семь часов с начала боя. "Г р о м о б о  и"  почти  совершенно
утратил  боеспособность,  но  все-таки  упорно  защищал  свою   честь.   Его
сотоварищи  старались  его  поддержать,  для  спасения   адмирала,   жертвуя
собственным спасением.
   Такую попытку предпринял прежде всего граф Дюгэ, повернув смело оберштаг,
он приблизился к "Громобою" и старался взять его на буксир. Г-н  д'Амблимон,
соревнуясь с графом, не  замедлил  сделать  такой  же  маневр.  Одну  минуту
казалось, что им обоим улыбнулась удача.
   Суда благополучно отбивались от англичан, расстреливая  последние  заряды
для усиленной канонады. Но неожиданно, изрешеченные во время сражения снасти
под дуновением вечернего ветра обломались, и все погибло. У них  был  сломан
рангоут, они были  совершенно  искалечены  и  окружены  врагами.  Подчиняясь
злополучному повелению судьбы,  Дюгэ  и  д'Ам-блимон  опустили  свои  флаги,
дырявые, как кружево. Около "Громобоя" остался один "Неустрашимый".
   Пользуясь последним шансом, Водрэйль тоже  поставил  стоймя  рангоут,  но
"Громобой" являлся теперь только залитым кровью плашкоутом, где в общей куче
лежал капитан и его подчиненные; командование судном принял  простой  кадет,
мальтийский кавалер  Зюф-френ;  плача  от  ярости,  он  отказывался  сдаться
врагам.
   Слепо подчиняясь долгу, маркиз де Водрэйль, не надеясь на успех, повернул
на другой галс, как это уже сделали Дюгэ  и  д'Амблимон.  Но  к  нему  вдруг
повернулась лицом крылатая фортуна; как раз в это время из темноты  выскочил
фрегат и стремительно бросился в битву.
   Чрезвычайно серьезно и  удивительно  отчетливо,  заглушая  канонаду,  г-н
Фьерсе отдавал приказания, спокойный, как на параде.
   "Лгун" подхватил брошенные с "Неустрашимого" канаты и в  неистовом  вихре
сосредоточенного против него орудийного огня передал их на "Громобой".
   - Да здравствует король! - крикнул маркиз Эстандюэр, -  г-н  кавалер,  вы
спасли нашу честь!
   Англичане изумленно убедились, что под прикрытием  отважного  до  безумия
фрегата - оба корабля удалились с места битвы.
   Продолжавшаяся с минуту  канонада  стихла.  Приведенные  в  расстройство,
англичане перестраивались и старались яснее у