в
согнутом положении. Большая же часть  их  в  недоумении  смотрит  на  своего
недвижимого и неизменно улыбающегося господина.
   Нефритовая джонка подошла совсем близко. Значит, такова судьба.  Надменно
поднимается Хонг Коп и натягивает лук. Ловкая стрела пронзает руку принцессы
и пригвождает ее к трону из слоновой кости. Слабый гармоничный  крик  слышен
среди яростных голосов пиратов, выстроившихся  позади  своего  победоносного
властителя.
   Но внезапно, как под ударом гигантского хлыста, снопом  полетели  водяные
брызги,  и  водяная  завеса  вздымается  между  обеими  джонками,  прекратив
сражение. Минута -  и  море  успокаивается.  Ничего  кроме  Фэ  Ци  Лунга  и
окутанных туманом скал. И лишь концентрические круги бегут по  глади  вод  к
горизонту.

***

   Фэ Ци Лунг очень велик. Уже много лет, как Хонг Коп скользит по  нему  на
своей хищной джонке, не изведав до конца всех его утесов" всех его пещер.  И
сегодня новые скалы, никогда еще не виданные, открылись на его  пути,  чтобы
замкнуться за ним.
   Это вчера Хонг Коп пустил стрелу в нефритовую джонку.  Ветра  по-прежнему
нет,  воздух  остается  тяжким  и  удушливым.  Утомленный  неподвижностью  и
ожиданием  в  средине  знойного  залива,  Хонг  Коп  отвязывает   челнок   и
отправляется в одиночестве блуждать по лабиринту островов.  Он  не  берет  с
собой ничего кроме трубки, лампы и дневного запаса опия.
   Хонг Коп, стоя в лодке, поочередно погружает весло то вправо,  то  влево.
Скалы, между которыми он скользит,  смотрят,  как  его  заволакивает  теплый
туман. Кругом нет ничего кроме отвесных обнаженных скал; местами  среди  них
узкие выемки,  через  которые  проскальзывает  Маленький  челнок.  Хонг  Коп
царь-пират Фэ Ци Лунга, часто блуждает таким образом по  своему  царству,  и
зазубренные скалы предгорья почтительно  стараются  не  задерживать  его  во
время его странствий. Наоборот сегодня кажется, что скалы сумрачно  повисают
над хрупким суденышком, и с их окутанных  туманом  вершин  летят  вслед  ему
увесистые куски сланца. Хонг Коп безотчетно чувствует, что весь Фэ Ци  Лунг,
и вода и камни враждебны ему.
   И все-таки он плывет дальше. При каждом ударе весла  его  стройная  грудь
выгибается  вперед,  затем  откидывается  назад.  Его  матовая  кожа  слегка
окрасилась кармином. Под шелковой одеждой просвечивает стройное  мускулистое
юное тело. Хонг Коп очень  красив.  Его  древняя  порода  сквозит  в  каждой
черточке его безупречного тела.

***

   Скалы становятся все более дикими, вода более  бирюзовой,  более  темной.
Хонг Коп перестал грести. Он лег на левый бок,  положив  голову  на  надутую
кожаную подушку, зажигает лампу и кончиком иглы  берет  опий.  Тем  временем
челнок тихо скользит между скал. - Тихо? Нет быстро, как будто кто-то влечет
его сильной, невидимой рукой. И как только  первая  трубка  прояснила  разум
курильщика, Хонг Коп видит, в чем дело.
   Но другое его заботит, в фарфоровом горшке почти нет опия. Женщины забыли
возобновить его запас. И разгневанный Хонг Коп размышляет не убить  ли  одну
из них по возвращении.., самую безобразную.
   В глубине узкого пролива, заграждая проход, пред ним вздымается громадная
стена.
   Хонг Коп прерывает нить мыслей, чтобы рассмотреть ее. Она черна,  мрачна,
неприступна. Никакого прохода, никакой расселины.
   Конечно, с этой стеной связано несчастье. Хонг Коп знает это, потому  что
он только что  выкурил  вторую  трубку.  Но  быстрый  челнок,  как  перышко,
скользит по волнам. Весло в железных руках Хонг Копа не перестает двигаться.
Поверхность моря наклонна, и он скользит, как по склону. Все это видит  Хонг
Коп. И если он остается бесстрастным,  то  это  потому,  что  опий  наполнил
бесстрашием его душу.
   Кругом злобно смеются прибрежные скалы. Приходит конец царствованию  царя
пирата; его царство восстало против него. Фэ Ци Лунг,  так  долго  преданный
Хонг Копу, изменил ему, и менее  рассудительный  челе-/  век  на  его  месте
вознегодовал бы, проклинал бы,  боролся  бы;  но  борьба  была  бы  нелепой,
напрасной. Хонг Коп  хладнокровно  примирился  с  предугадываемой  им  своей
гибелью; он стоял выше ее;  он  с  пренебрежением  относился  к  ней,  и  не
выказывая ни тени беспокойства, осторожно  опустил  кончик  иглы  в  горшок,
чтобы приготовить последнюю третью трубку. "
   Челнок должен был разбиться о стену из скал. Но  над  самой  поверхностью
вод обозначился туннель. Это был проход с низким сводом под горой, и в  этот
проход устремился челнок. Справа и  слева  между  не  правильными  колоннами
сталактитов виднелись другие туннели,  перпендикулярные  первому.  Вся  гора
явилась фантастическим лабиринтом подземных и подводных пещер.
   И мрак был населен непостижимыми существами. Сейчас же  настала  ночь,  и
при свете лампы с ее пляшущим  пламенем,  мрак  казался  еще  более  жутким.
Проход то расширялся, то суживался; и в каждом его углублении, в каждой  его
трещине  видны  странные  окаменелые  стражи.   Постепенно   туннель   начал
понижаться и суживаться. Его свод щекотал влажным мхом лицо распростертого в
челноке Хонг Копа.
   Свет от лампы стал более желтым от проникшего в туннель бледного тусклого
света, и челнок вылетел внезапно из подземелья с такой быстротой, как  будто
его выбросили из пращи. Он оказался  в  котловине,  окруженной  исполинскими
горами, - это было нечто вроде  узкого  потухшего  кратера  залитого  морем,
нечто вроде озера, окаймленного  со  всех  сторон  утесами.  Из  этих  пучин
выступал высокий, обнаженный, черный морской берег; поднимался  он  из  воды
отвесно и был недоступен. Только  на  очень  значительной  высоте  береговые
скалы шли под уклоном, и на их крутых откосах рос  только  тощий  кустарник.
Котловина являлась колодцем; выхода  из  нее  не  было,  кроме  прохода,  по
которому  проскользнул  челнок  Хонг  Копа.  Всякая  попытка  взобраться  на
прибрежные скалы была безнадежной. На высоте трехсот футов над водой большие
любопытные обезьяны осмеливались свешиваться над морем,  осторожно  цепляясь
за кусты; снизу они казались меньше крыс.
   Человек остановился. Хонг  Коп  сохранял  хладнокровие;  он  приблизил  к
пламени свою иглу, на которой дрожала капля опия. Когда капля была  обожжена
и стала золотистой, он быстро вдавил ее в головку трубки и застыл с  трубкой
в руке, как со скипетром.., ибо море разверзлось.

***

   Король-дракон, Хай Лунг Ванг, длинный, как тридцать  пифонов,  поднял  из
моря свою ужасную голову.
   Нередко Хонг Коп видел его в своих сновидениях после курения опия. На яву
он был таким же непостижимым, как и в сновиденьях.
   Вокруг безумно дрожали воды, и на объятых ужасом камнях выступил холодный
пот.
   Среди  полнейшей  тишины  Хонг  Коп  ясно  слышал  лихорадочное   дыхание
устрашенного своим творцом Фэ Ци Лунга.
   Лицом к лицу предстали курильщик и бог.
   Огромные кровавые глаза впились в черные глаза, которые опий сделал почти
абсолютно бесстрастными. Курильщик не поднялся со своей циновки, и  бог  сам
должен был отвернуться, чтобы произнести приговор.
   - Ты ранил стрелою мою дочь, святую Ю Ченг  Хоа.  В  возмездие  этого  ты
погибнешь медленной смертью, не имея ни риса, ни воды, ни опия.
   Хонг Коп презрительно посмотрел на Лунга.
   - Уже давно, - произнес он, - Конфуций научил меня тому, что я смертей.
   И наклонивши трубку над лампой, он вдыхал в себя дым от третьей трубки, -
наисовершенной, - не говоря ни слова, не удостаивая даже  взглянуть  на  то,
как  обрушились  скалы,  завалили  подземный  пролив  и  уничтожили   всякую
возможность выхода из этого места.

***

   Солнце зашло за горы.  На  западе  потускнел  багровый  туман.  Ночь  все
заволокла тьмою; и кратер смерти погрузился в черноту.
   Челнок Хонг Копа слегка покачивался.  Хонг  Коп  не  спал.  Он  продолжал
лежать на циновке, положив голову на подушку и поместив около  себя  трубку.
Сначала он не страдал. Правда он захватил с собой мало опия, но благотворное
снадобье тем не менее умиротворило его нервы  и  кровь.  Он  мог  холодно  и
свысока смотреть в лицо смерти. Но,  когда  настал  час  вечернего  куренья,
неведомое доселе беспокойство в первый раз закралось в его грудь.
   Он не курил. Его душе не доставало опия.
   Неопределенная тоска, заглушенные страдания! Жажда томит  его.  Слюна  во
рту пересохла. Внезапная усталость  скорчила  его  члены.  И  сон  не  хотел
снизойти к нему.
   И так текли часы.
   Муки  Хонг  Копа  усиливались.  Кожа  у  него  ныла,  как  в   лихорадке.
Невыносимая усталость ломила его тело, и его ясная голова  начала  мутиться.
Пульсация крови стала  не  правильной.  Кровь  отлила  от  головы.  Все  его
внутренние соки  иссохли.  Многие  его  органы  не  функционировали.  Смерть
приближалась.
   Ясная голова замутилась. Сначала от нее отлетела мудрая философия,  потом
азиатское хладнокровие и благородное  горделивое  мужество.  Прошло  немного
часов, и Хонг Коп мало отличался от простого крестьянина, который топчется в
грязи своего рисового поля.
   Наконец, в лишенной опия голове начал мутиться рассудок. Уже  шестнадцать
часов, как Хонг Коп не  курил.  И  злые  духи  ночи  постепенно  становились
смелее, спускались с гор и  с  злым  смехом  приближались  к  обезоруженному
курильщику.
   Они приближались нетвердыми шагами. На опустелых откосах гор уже не  было
видно обезьян. В туманном вязком воздухе не было больше птиц. Не было рыб  в
мертвых водах. Не было ничего живого, что могло бы спугнуть  ужасных  духов.
Ничего, кроме понурого человека, который валялся в своей плавающей могиле.
   И вот они пришли. Жуток был их смех погребальный, и жутки красные зубы их
ртов. И привыкшие рыться  в  могилах  их  кости  старались  разодрать  мрак.
Устрашающе смотрят на обреченного их белые глаза,  глаза  без  головы.  И  в
похоронном хороводе переплетаются  и  расплетаются  они  вокруг  челнока,  и
скрежещут их чешуйчатые крылья.
   Обезумевший Хонг Коп чувствует непостижимое прикосновение к своему телу.
   И вот отвратительный хоровод их, утратив  всякий  страх,  тесно  окружает
его. Теплое дыхание гнили проносится перед его лицом.  Липкие  перепонки  их
крыльев хлещут его по лицу и покрывают своими складками.  В  непристойной  и
ужасающей драке толпятся они кругом, делаясь с  каждой  секундой  все  более
дерзкими. Совы перекликаются с одного края кратера к другому, и на их  крики
отзываются все новые духи и спешат на добычу.
   Но неожиданно на вершине горы на востоке промелькнула белизна. И как стая
испуганных воронов рассеялись обессиленные призраки.

***

   Заря? Нет, еще далеко до зари.
   Освобожденный от отвратительной стаи, обливаясь потом, заволновался  Хонг
Коп.
   На замаранной нечистыми прикосновениями циновке просвечивает из лохмотьев
одежды оскверненное  тело,  и  потрясенное  лицо  постепенно  обретает  свою
спокойную красоту.
   И появившаяся  на  востоке  белизна  постепенно  спускается  до  озера  и
объемлет  все  великим  покоем  жизни.  Туман  скорее  стал  радужным,   чем
прозрачным, и луна своими лучами  серебрит  воду,  так  как  еще  далеко  до
рассвета.
   Но откуда же это белое сиянье? Оно скользит  кругом  челнока,  еще  более
светлое под лучами луны. Хонг Коп смутно сознает, что  уменьшается  жар  его
лихорадки, что благоухающее дыханье увлажнило его пересохший рот  и  оживило
кровь в жилах.
   Чудится, будто это луч отделившийся от зари и  опередивший  ее;  чудится,
что это светоносное дыханье, вечно такое юное, такое  чистое,  такое  нежное
снизошло милосердно к осужденному на смертные муки.
   Безуспешно старается Хонг  Коп  проникнуть  своими  отяжелевшими  глазами
через ночной  мрак  и  ощутить  реальность  чудесного  виденья;  его  нервы,
лишенные ясновидящего снадобья, не могут более постигать  сверхчеловеческого
мира.
   И вот сон, такой желанный сон, смежил  его  веки  -  это  чудо,  так  как
курильщик, лишенный  опия,  никогда  не  может  спать.  И  вот,  закрываются
несчастные  глаза,  и  измученный  мозг  успокаивается,  умиротворяется.  На
крыльях золотых слетаются грезы, так непохожие на  только  что  кривлявшихся
духов. Над челноком так близко,  совсем  близко  от  заснувшего  Хонг  Копа,
словно бабочка трепещет  освободительное  сияние.  И  затем  в  благотворной
тишине отчетливо, хотя и слабо, слышен шум равномерный и  ясный;  это  капли
падают одна за другой в пустой горшок от опия.

***

   Заря. Солнце медленно поднимается по  опустевшему  небу.  На  огражденном
скалами озере не видно ничего, кроме челнока. И, постепенно освобождаясь  от
таинственного ночного очарованья, природа становится суровой и враждебной  к
спящему пленнику.
   Палящие белые лучи сурово колют в лицо Хонг Копа. Он просыпается и сейчас
же замечает чудо:
   - Горшок с опием полон.
   Как могло это случиться? - Но во всяком случае, это опий - густой, но  не
очень черный с красноватым отливом, можно подумать,  со  следами  крови.  Но
капли хорошо пристают к игле и, когда их подносишь к лампе, они  вздуваются,
и становятся похожими на расплавленное золото.
   - Да, это опий.
   Это чудеснейший опий! Клубы дыма целительно  проникают  в  жадную  грудь,
наполняя все существо необычайною сладостью. И  моментально  вся  усталость,
тоска, рассеиваются,  исчезают.  Начинается  новая  жизнь.  Застывшая  кровь
оттаяла. Засохший мозг увлажнился и  вибрирует.  К  возрожденному  сердцу  в
изобилии приливают  силы,  хладнокровие,  величественная  бесстрастность,  к
мозгу - ясновидение и философская мудрость.
   Курильщик сейчас же обретает былую мощь.
   Враждебные скалы, пленившие его, не страшны. Не страшно для него без воды
и риса  ожидать  медленного  приближения  смерти.  Опий  явился  утешителем,
который все смягчил и магически превратит в чудесный путь, идя  по  которому
освобожденный человек придет к богам.
   Хонг Коп курит. Солнце стоит уже в зените; медленно спускается к  закату.
Хонг Коп все еще курит.

***

   И ночь второй раз сменяет день.
   На этот раз нет злых духов. Опий прогнал все  нечистые  силы.  А  впрочем
Хонг Коп теперь вооружен против призраков и не боится их, он выше их.
   Он знает, что ничто враждебное не осмелится явиться. Но он  знает  также,
что   явится   нечто   совсем   иное   (это   ему   сказал   опий),   явится
покровительственное Сияние, которое спасло его вчера. И он  почтительно  его
ожидает, устремив глаза на восток, откуда оно должно спуститься.
   И вот наступил час. Луна поднялась над скалами. И скользя по  ее  первому
лучу, как луч более блестящий, Сияние спустилось на озеро. Хонг Коп  смотрел
на  него  своими  просвещенными  глазами;  Сияние  приняло  форму   женщины,
бесконечно грациозной и прекрасной.  Ее  чистое  лицо  белее,  чем  что-либо
живущее в Лаосе и Аннаме; оно окаймлено прелестными волосами, более тонкими,
чем размотанный шелк; конечно, ее волосы черны, как все волосы на свете,  но
под лучами луны они отливают золотом. Ее шея гибка, как стебель, поднявшийся
над лучезарными плечами, просвечивающими под платьем из драгоценных  камней,
менее блестящих, чем тело, которое они прикрывают. Ее правая  рука,  которой
она делает знаки мира, еще сохраняет кровавую, свежую рану. Это принцесса из
нефритовой джонки, дочь царя дракона - прекрасная Ю Ченг Хоа.
   Она приближается к Хонг Копу, легко ступая по покорным ей водам, и  перед
направленным на нее ясным взором Хонг Копа она волнуется  и  робеет,  -  она
возвышенный Цветок Нефрита. Это потому, что  курильщик  -  пират,  надменный
пленник, поразительно прекрасен; он прекраснее самых грез Феи. И не то же ли
чувство, что бывает у простой женщины, замедляет божественные  шаги  Ю  Ченг
Хоа.
   Все-таки, она набирается храбрости и приближается; вот она уже у челнока.
Она уже ступает в челнок своим жемчужным башмачком, она совсем близко,  Хонг
Коп слышит, как бьется ее священное сердце боязливыми ударами.
   Она все время простирает почти умоляюще свою бедную, пронзенную руку;  из
нее мелкими каплями капает кровь. И тогда Хонг Коп понимает чудо:
   -  эта  кровь  -  опий,  вот  каким  образом  наполнился  пустой  горшок.
Милосердный Цветок Нефрита пожелала, чтобы ее палач утолил жажду и напитался
соком ее божественной крови.
   Очень  странное  милосердие,  и  скрытый   опий   отказывается   поведать
курильщику причину этого. Хонг Коп старается догадаться и  не  догадывается.
От него скрыта вся область  тайного  мира,  та  область,  где  таятся  мысли
"Цветка". И эта непостижимая тайна, непроницаемая даже  для  опия,  которому
открыты все пути, чрезвычайно интригует Хонг Копа. В самом деле, этот  опий,
этот волшебный  опий,  являющийся  кровью,  не  является  тем  просветленным
снадобьем, которое передает свой дар всем ему преданным, не делая между ними
различия. Это особенный опий, который хранит память о руке,  из  которой  он
вышел. И при этой встрече двух мыслей он  становится  сдержанным,  чтобы  не
служить оружием для мысли Хонг Копа против мысли Ю Ченг Хоа.
   Она становится смелее,  оттого  что  так  почтителен  пленник,  оттого  в
особенности, что по непонимающим его глазам, она угадывает, что он не  видит
всего. Фея улыбается.
   И  эта  непередаваемая  улыбка   незаметно   смущает   девственную   душу
царя-пирата.
   Так в молчании пребывают они перед лицом друг друга. Он лежит на циновке,
она стоит  перед  ним.  Их  взгляды  встречаются  и  мало-помалу  становятся
ласковыми. Заговорщица луна задерживается на небе. Ее всюду проникающие лучи
играют в складках шелка,  облегающего  стройное,  нервное  тело  курильщика,
играют на изумрудах, сверкающих на молочно белых бедрах Цветка Нефрита.
   Хонг Коп опьянен магическим опием. Спала тяжесть с его тела.  Его  голова
преисполнена  радостной  чредою  сверкающих  образов,  блестящих  мыслей.  И
поистине он равен Бессмертной; и все-таки в полноте его наслаждений еще одна
радость кажется ему желанной - радость несравненной девы, стоящей перед ним.
Но она остается неведомой и непроницаемой.  И  всей  смелости,  которую  дал
опий, не Достает Хонг Копу, чтобы подняться с  циновки,  взять  божественную
руку, которую, может быть, у него не отнимут.
   Луна склоняется к Западным горам. Скоро, уже скоро  забелеет  на  востоке
заря и солнце рассеет их очарованье. Хонг Коп по мере  того,  как  улыбается
Фея, видит  яснее;  он  угадывает,  что  должно  произойти  что-то  великое,
распахнутся врата к высшему, что он должен торопиться, пока не  ушло  время.
Но неуверенность продолжает парализовать его, хотя  все  сильнее  и  сильнее
охватывает его желание приложиться влюбленными губами  к  раненой  руке,  из
которой неизменно продолжает сочиться кровь.
   Остается не более часу. К сожалению, луна скрывается за утесом.  Наконец,
Хонг Коп поднимается и  становится  на  колени  перед  Ю  Ченг  Хоа.  На  ее
светоносном лице пробудившееся смятенье внезапно прогоняет нежную  улыбку  -
смятенье влюбленной, которая хочет быть любимой. Но злой закон,  запрещающий
произносить признанье божественным устам продолжает затуманивать глаза  Хонг
Копа. И Хонг Коп не видит. Более того, он беспокоится и ужасается,  так  как
исчезла улыбка с ее лица; он недвижим, робеет, так как он  тоже  влюблен.  И
час возвышенный проходит. Она не может, и он не осмеливается признаться, что
их сердца слились в одно и останутся так во  веки  веков.  Они  недвижимы  и
безмолвны, их губы так сближены, что поцелуй почти что не  смог  бы  их  еще
более сблизить. А неумолимая холодная заря поднимается по печальному небу.
   Цветок Нефрита продолжительно вздыхает и горькие слезы покрывают  трауром
ее ясное лицо. Но так надо, нельзя не  подчиняться  судьбе.  Уже  пробудился
тревожный день и потускнело все призрачное. Ю Ченг  Хоа  бежит  по  морю,  с
каждой секундой становясь все более и  более  прозрачной.  И  просветленному
теперь, но безутешному, Хонг Копу хочется крикнуть ей вслед признанья любви;
он старается следо