то великолепие.
     Он  возвратился  как   раз  к  вспышке   голубого  пламени.    Казз
неожиданно встал и  на виду у  всех начал мочиться.   Ему и в  голову не
пришло отойти в  сторону.  Логу  хихикнула, Таня покраснела.   Итальянки
привыкли к тому, что мужчины жмутся к стенкам домов в любых местах,  где
только  им  приспичит,  поэтому,  казалось,  не  заметили происходящего.
Вильфреда привыкла  и к  гораздо худшему.   Алиса, к  удивлению Бартона,
тоже  не  обратила  внимания,  как  будто  это был не человек (почему бы
неандертальца  и  не  назвать  человеком?),  а  просто собака или кошка.
Похоже, так и  объяснялось ее отношение  к происходящему.   Для нее Казз

                                - 51 -

не был  человеком, и  поэтому от  него не  следовало ожидать,  что он  в
таких случаях будет поступать как человек.
     Сейчас трудно было  объяснить Каззу суть  его проступка, тем  более
что он пока не  понимал их языка.   "Но выразить свое неодобрение,  хотя
бы жестом, необходимо, чтобы в будущем он не облегчался на виду у  всех,
тем более  во время  приема пищи,  - подумал  Бартон.   - Каждый  должен
научиться  определенным  запретам,  и  все,  что  портит аппетит другим,
когда они едят, должно быть запрещено.   И сюда же должны быть  включены
перебранки  во  время  еды".  Честно  говоря,  за  свою прошлую жизнь он
принимал участие в обеденных диспутах более, чем достаточно.
     Подойдя к Каззу,  он похлопал по  верхушке его похожего  на буханку
хлеба  черепа.    Казз  вопросительно  посмотрел   на  Бартона,  и   тот
неодобрительно покачал головой.  Казз поймет причину неодобрения,  когда
научится  говорить  по-английски.   Но  вдруг  Бартон  позабыл  о  своем
первоначальном намерении и, пытаясь вспомнить, что же он хотел  сделать,
погладил  себя  по  голове.   И  тут  он  осознал,  что  на черепе стали
пробиваться волосы.
     Тогда  он  провел  тыльной  стороной  ладони  по  лицу  -  оно было
гладким, как и раньше.  Но подмышками тоже оказался пух.  Зато пах,  как
и лицо, пока еще не начал  зарастать.  Возможно, там волосы будут  расти
не так быстро, как  на голове.  Он  поделился открытием с остальными,  и
все стали проверять себя и друг  друга.  Все было правильно.   Волосяной
покров к  ним возвращался,  по крайней  мере, на  голове и  в подмышках.
Лишь Казз был исключением.  У него волосы росли повсюду, кроме лица.
     Это открытие  вызвало ликование.   Смеясь и  шутя, они  шли в  тени
основания  горы.   Затем  повернули  на  восток  и,  пройдя мимо четырех
холмов, подошли  к склону,  за которым  начиналось то,  что они  считали
своим  домом.    Поднявшись  до   середины  склона   холма,  они   молча
остановились.  Фригейт и Монат не отзывались на их оклики.
     Бартон  распорядился  рассеяться  и  замедлить  шаг  и только после
этого  вновь  повел  их  к  вершине  холма.   В  хижинах никого не было,
некоторые, те  что поменьше,  были даже  перевернуты или  раздавлены.  У
Бартона мороз прошел  по коже, словно  пронесся ледяной ветер.   Тишина,
поврежденные  хижины,  отсутствие  Моната  и  Фригейта  - все предвещало
нечто недоброе.
     Минутой позже они услышали  улюлюканье и обратили взоры  к подножию
холма.   В  траве  возникли  лысые  головы  двух охранников и вскоре оба
быстро  поднялись  вверх  по   склону.   Монат  казался  мрачным,   зато
американец улыбался  вовсю.   У него  было исцарапано  лицо, а  костяшки
пальцев были изодраны и кровоточили.
     - Мы только-только прогнали  четырех мужчин и трех  женщин, которые
хотели завладеть  нашими хижинами,  - сказал  Фригейт.   - Я говорил им,
что  они   могли  бы   построить  собственные   дома,  и,   кроме  того,
неоднократно предупреждал,  что вы  вот-вот вернетесь.   И если  они  не
уберутся восвояси, вы им крепко намылите шеи.  Они прекрасно все  поняли
-  они  говорили  по-английски.   Как  я  узнал  из  разговора, они были
воскрешены у чашного камня в  миле севернее нашего.  Большинство  народа
там было из Триеста ваших дней, кроме десятка жителей Чикаго, умерших  в
районе  1985  года.    Распределение  мертвецов,  несомненно,   довольно
забавное.  Не правда  ли?  Я бы  сказал, что во многом  просто случайный
выбор.
     Во всяком  случае, я  им сказал  то, что  Марк Твен  вложил в  уста
одного  дьявола:   "Вы,  жители  Чикаго,  думаете,  что  вы лучшие среди
людей, в  то время  как истина  заключается в  том, что  вы просто более
многочисленны".

                                - 52 -

     Это  им,  конечно,  не  понравилось.   Они,  кажется, думали, что я
должен  быть  с  ними  потому,  что  я  - американец.  Одна женщина даже
предложила мне себя, если я  только переметнусь к ним и  помогу отстоять
эти хижины.   Я отказался.   И тогда  янки заявили,  что они  все  равно
отберут их, и если надо, то через мой труп.
     Но на  словах они  были храбрее,  чем на  деле.   Монат напугал  их
одним  только  взглядом,  и  к  тому  же  у  нас  было каменное оружие и
бамбуковые копья.  И все же  предводитель подстрекал их напасть.  Тут  я
внимательно присмотрелся к одному из их шайки.
     Тогда его голова не  была лысой.  На  ней была копна густых  прямых
черных волос.   К тому  же, когда  я впервые  с ним  встретился там,  на
Земле, ему было уже лет тридцать  пять и он носил толстые роговые  очки.
Я не  видел его  пятьдесят четыре  года.   Подойдя поближе, я постарался
получше рассмотреть его  лицо, улыбавшееся, как  и раньше.   О, я хорошо
запомнил  эту  вошедшую  в  поговорку  улыбку  скунса-вонючки.   У  меня
вырвалось:  "Лем?  Лем Марко?  Да ведь это Лем Марко, не так ли?"
     Он сделал круглые глаза и  еще больше расплылся в улыбке.   Схватил
мою  руку  (Понимаете,  мою  руку!   И  это  после  того,  как  он   мне
напакостил!)  и  закричал,  как  будто  мы  были  потерявшими друг друга
братьями:  "Да, да! Это же Питер Фригейт!  Здорово!  Дружище!"
     Я был почти рад, встретив его.  Он, похоже, тоже обрадовался  нашей
встрече.    Но   затем   я   сказал   себе:    "Ведь   это   тот   самый
негодяй-издатель, который  надул тебя  на четыре  тысячи долларов,  а ты
был еще начинающим  писателем". Я сказал  себе:  "Не  забудь Питер, этот
тип надолго испортил твою карьеру.   Этот лицемернейший и скользкий  тип
обобрал тебя и  еще, по меньшей  мере, четырех писателей.   Оставил всех
без гроша, а  затем объявил себя  банкротом и сбежал  со всеми деньгами.
Это как  раз тот  человек, о  котором ты  не должен  забывать не  только
потому,  что  он  сделал  с  тобой  и  другими, но и из-за многих других
известных тебе издателей-мошенников".
     Бартон усмехнулся и сказал:
     - Я когда-то  говорил - священники,  политиканы и издатели  никогда
не пройдут  через небесные  врата.   Я тогда  ошибся, если,  конечно, мы
сейчас на Небе.
     - Да, да, я  помню, - кивнул Фригейт.   - Я всегда помнил  эти ваши
слова.  И вот тогда  я отбросил невольную радость, вспыхнувшую  при виде
знакомого человека, и сказал:  "Марко!"
     - С таким-то именем он добился вашего доверия?  - удивилась  Алиса,
перебив на полуслове Фригейта.
     -  Он  сказал  мне,  что  это  чешское  имя,  означающее "достойный
доверия". Как и все  остальное, это была очередная  ложь.  Мне он  очень
много говорил и  обещал, а я  верил! Так вот,  я почти что  убедил себя,
что нам с  Монатом надо им  уступить.  Мы  бы ушли, а  затем все вместе,
как только вы вернулись бы  после прогулки к чашному камню,  выгнали их.
Это  было  бы  наиболее  разумное  решение.   Но  когда я узнал Марко, я
совершенно  обезумел!    Я  сказал   этому  негодяю:    "Дружочек,   это
действительно очень радостно  - увидеть твою  гнусную рожу после  многих
лет забвения, особенно здесь, где нет ни суда, ни фараонов!"
     И я  заехал ему  прямо в  нос!   Он рухнул  на землю,  захлебываясь
кровью.  Мы с Монатом, не давая опомниться остальным, бросились на  них.
Одного я ударил ногой,  зато другой заехал мне  своей чашей по щеке.   У
меня все  поплыло перед  глазами, но  Монат вышиб  дух у  одного из  них
древком  копья  и  сломал  ребра  другому  -  он хоть и тощий, но ужасно
проворный.   Марко к  тому времени  поднялся, и  я еще  раз приложился к
нему кулаком.  Удар пришелся в челюсть, и как мне показалось, мой  кулак

                                - 53 -

пострадал гораздо  больше, чем  его лицо.   Он развернулся,  этот подлый
трус и побежал  прочь.  Я  погнался за ним!   Остальные, видя, что  один
начал  бегство,  тоже  дали  деру.   Но  Монат  все  же успел хорошенько
отдубасить  спины  некоторых  своим  копьем.   Я  гнался  за  Марко   до
соседнего холма, поймал его на спуске  и уж тут отделал его, как  хотел!
Он  полз  прочь,  умоляя  о  пощаде,  каковую  я предоставил ему, дав на
прощание  пинка  под  зад,  от  которого  он,  вопя, покатился до самого
подножия.
     Фригейт  все  еще  дрожал  от  возбуждения:   он  был очень доволен
собой.
     - Я боялся, что за столько лет  я размягчусь, - сказал он.  -  Ведь
это было так давно и на другой планете.  Может быть, мы здесь для  того,
чтобы простить наших врагов и бывших друзей или чтобы простили нас.   Но
с другой стороны, я подумал:   "Может, мы здесь для того, чтобы  вернуть
себе кое-что, что упустили на Земле". Что вы на это скажете, Лев? Вы  бы
хотели  получить  возможность  поджарить  Гитлера?   На  очень медленном
огне, а?
     - Я  не уверен,  что можно  ставить на  одну доску плута-издателя и
этого  наци,  -  вспыхнул  еврей.   -  Нет,  я  бы не хотел жарить этого
негодяя на огне.   Я бы скорее  уморил бы его  до смерти! Или  кормил бы
его так, чтоб он только не подох  с голоду.  Но, наверное, я бы  и этого
не стал делать.  Что в  этом хорошего?  Разве это заставит  подлеца хоть
чуть-чуть  измениться,  разве  он  тогда  поверит,  что евреи тоже люди?
Нет, я бы  ничего не стал  с ним делать,  будь он в  моей власти.   Я бы
просто убил его, чтобы он больше не смог причинять зло другим.  Но я  не
уверен  в  том,  что  убийство  означало  бы, что он останется мертвецом
навеки, тем более здесь.
     - Вы настоящий христианин, - осклабился Бартон.
     - Прошу вас, прекратите лицемерить и юродствовать, - твердо  сказал
Фригейт.
     - Я знал,  что вы настоящий  друг, спасибо, -  кивнул головой Руах.
- Можете впредь на меня во всем полагаться, Питер.

                               Глава 12

     Во  второй  раз  Бартон  услышал  фамилию  Гитлер.  Он хотел бы все
узнать об этом человеке, но сейчас нужно было отложить все разговоры  до
завершения строительства хижин.
     Все  дружно  взялись  за  работу.   Одни  нарезали траву маленькими
ножницами, которые  они обнаружили  в своих  чашах.   Другие залезли  на
железные деревья и  срывали огромные треугольные  зеленые с алым  узором
листья.  Крыши, конечно, оставляли желать лучшего.  Бартон взял себе  на
заметку  найти  профессионального  кровельщика  и  научиться  у него его
искусству.   Кроватями, как  решили все,  будут просто  охапки травы, по
верху  которых  будут  укладываться  связки  мелких  листьев   железного
дерева.  Одеялами должны были служить другие охапки этих же листьев.
     - Слава богу или кому там  еще, что здесь нет насекомых, -  заметил
Бартон.
     Он  поднял  серую  металлическую  кружку,  в которой еще оставалось
около  ста  граммов  водки,  напитка,  лучше  которого  ему  так  и   не
доводилось пробовать.
     - За того, кем бы Он ни был, - провозгласил он тост.  - Если бы  Он
поднял нас только для того, чтобы  мы жили на точной копии Земли,  то мы
бы  делили  свое  ложе  с   десятком  тысяч  разного  рода   кусающихся,
царапающихся, жалящих, щекочущих, кровососущих паразитов.

                                - 54 -

     Они  выпили  и  еще  некоторое  время  сидели  у  костра,  курили и
разговаривали.   Тени  сгущались,  небо  потеряло  голубизну, и огромные
звезды, которые до наступления сумерек были едва видны, теперь  расцвели
вовсю.  Небо этой планеты сверкало на славу!
     Бартон встал,  прошел на  другую сторону  костра и  сел на корточки
рядом с  Алисой.   Она только  что вернулась,  уложив спать  в одной  из
хижин Гвенафру.
     Он протянул пластинку жвачки Алисе и произнес:
     - Я только что взял себе половинку.  Не угодно ли вам другую?
     Она равнодушно посмотрела на Бартона и презрительно скривила губы:
     - Нет, благодарю вас, сэр.
     - Здесь восемь  хижин, - усмехнулся  Бартон, хотя его  голос звучал
без тени  иронии.   - Нет  никаких сомнений,  кто с  кем будет разделять
этой ночью постель.  Кроме разве что Вильфреды, вас и меня.
     - Я не думаю, что в этом могут быть какие-то сомнения!
     - Значит, вы спите с Гвенафрой?
     Она  даже  не  посмотрела  в  его  сторону.   Он  посидел рядом еще
несколько секунд, затем встал и вернулся на свое прежнее место, рядом  с
Вильфредой.
     -  Вы  можете  уйти  отсюда,  сэр  Ричард?   - поинтересовалась та,
скривив  губы.   -  Черт  меня  побери,  но  я  не  люблю быть второй на
очереди.   По крайней  мере, вы  могли бы  поинтересоваться ее  мнением,
когда вас никто не видел.  А так как у меня есть кое-какая гордость,  то
очень прошу вас, сэр, перебраться от меня куда-нибудь подальше.
     Минуту  Бартон  молчал.   Его  первым  побуждением было обругать ее
изысканно грязными выражениями.  Но потом  он понял, что она права.   Он
слишком высокомерен с  этой женщиной.   Даже если там,  на Земле, она  и
была продажной девкой, она имела  право на человеческое обращение.   Тем
более, что, как она утверждала, до проституции ее довел голод.   Правда,
Бартон довольно скептически отнесся к этим словам, но не высказывать  же
громогласно свои  сомнения по  этому поводу?   Очень многие  проститутки
находили  рациональные  извинения  своей  профессии.   У них всегда были
оправдания относительно вступления на путь торговли своим телом.  И  все
же ярость, с которой Вильфреда  набросилась на Смитсона, и ее  поведение
с Бартоном говорили, что она в чем-то искренна!
     Наконец, он встал и произнес:
     - Я вовсе не хотел вас обидеть, поверьте мне.
     - Вы в нее влюблены?  - спросила Вильфреда, подняв на него взгляд.
     - Только  одной женщине  я говорил,  что люблю  ее! -  гордо заявил
Бартон.
     - Своей жене?
     -  Нет.   Девушке,  которая  умерла  прежде,  чем  я  смог  на  ней
жениться.
     - А сколько лет вы были женаты?
     - Тридцать девять лет, хотя вас это совершенно не касается.
     -  Черт  меня  побери!   Столько  времени  вместе,  и вы ни разу не
сказали ей, что любите?
     - В этом не было необходимости!   - заявил он.  И пошел прочь.   Он
выбрал себе для ночлега хижину, которую занимали Монат и Казз. Казз  уже
похрапывал.   Монат   курил  марихуану,  опершись   на  локоть.    Монат
предпочитал ее табаку,  поскольку вкус этой  травки напоминал ему  табак
его родины.   Однако марихуана почти  не действовала на  него, тогда как
табак иногда давал мимолетные, но довольно яркие видения.
     Бартон  решил  сохранить  остаток,  как  он  называл, "мечтательной
резинки". Он соврал Алисе, что уже использовал жвачку, надеясь, что  той

                                - 55 -

ничего  не  останется  делать,  как  согласиться  на  его   предложение.
Поэтому  он  закурил  сигарету,  хотя  и  знал, что марихуана, возможно,
сделает  его  обиду  и  опустошенность  еще  более страшными.  От нечего
делать  он  стал  расспрашивать  Моната  о  его родной планете.  Все это
очень интересовало его,  но марихуана не  оправдала его опасений,  и под
все более слабеющий голос инопланетянина он поплыл далеко-далеко!
     "!прикройте  сейчас  же  глаза,  мальчики!   - приказал Джилкрист в
своей раскатистой шотландской манере.
     Ричард  взглянул  на  Эдварда.   Тот  ухмыльнулся  и  поднес руки к
глазам.  Он  определенно подсматривал в  щелочки между пальцами.   Чтобы
не отставать от  брата, Ричард тоже  прикрыл глаза руками,  но продолжал
стоять на кончиках пальцев.  Хотя и он, и его брат стояли на ящиках,  им
все  же  нужно  было  вытягиваться,  чтобы  видеть  поверх голов стоящих
впереди взрослых.
     Теперь  на   подпорке  покоилась   голова  женщины.    Ее   длинные
каштановые волосы  свисали на  лицо.   Он хотел  разобрать выражение  ее
лица,  смотрящего  вниз,  на  корзину,  дожидавшуюся  ее или, вернее, ее
голову.
     - Не подглядывайте, мальчики!  - снова приказал Джилкрист.
     Раздался  рокот  барабанов,  один-единственный  вскрик,  и   лезвие
устремилось вниз.  Из шеи захлестала  кровь и казалось - она никогда  не
остановится.  Раздался дружный  вопль толпы, смешанный с  чьим-то криком
и стенаниями.   Голова женщины медленно  падала вниз.   Кровь хлестала и
хлестала из шеи,  заливая толпу, и  хотя он был  на расстоянии не  менее
сотни футов  от жертвы,  кровь и  ему брызнула  на руки  и стала  капать
сквозь  растопыренные  пальцы  на  лицо,  заливая  глаза и ослепляя его.
Губы его слиплись, и  он почувствовал на них  соленый привкус.  И  тогда
из его горла вырвался дикий крик!"
     - Проснитесь, сэр Ричард?  Да проснитесь же наконец, Дик!  -  начал
тормошить его Монат.  - Проснитесь!  У вас, должно быть, кошмар!
     Бартон,  всхлипывая  и  дрожа,  сел.   Он  потер  руки  и осторожно
потрогал лицо.   И руки  и лицо  были влажными.   Но от  пота, а  не  от
крови.
     - Мне  снился сон,  - наконец  вымолвил Бартон.   - Тогда  мне было
всего шесть лет, и я жил в  городе Тур, что во Франции.  Мой  наставник,
Джон Джилкрист,  взял нас,  меня и  моего брата  Эдварда, посмотреть  на
казнь женщины, которая отравила свою семью.  Я был страшно взволнован  и
подсматривал сквозь пальцы, хотя  он запретил нам смотреть  на последние
секунды ее  жизни, пока  нож гильотины  падал вниз.   Но я  смотрел!   Я
должен был это сделать.  Я  помню, что меня немного мутило, но  это было
единственное, чем подействовала на  меня эта отвратительная сцена.   Мне
казалось - я отделился  от самого себя, когда  наблюдал за казнью.   Как
будто  я  все  это  рассматривал  через  толстое  стекло,  как будто все
происходящее было абсолютно  нереальным.  А  может быть, нереальным  был
я?  Поэтому, по сути, эта сцена так и не привела меня в ужас.
     Монат закурил  еще одну  сигарету с  марихуаной.   Ее огонька  было
достаточно  для  того,  чтобы  Бартон  увидел,  что инопланетянин качает
головой.
     - Как  дико!   Вы хотите  сказать, что  вы не  просто убивали своих
преступников -  вы еще  и отрезали  им голову?   На виду  у всех?   И вы
позволяли еще и детям смотреть на этот ужас??
     - Ну! В Англии поступали несколько человечнее.  У нас  преступников
вешали.
     -  По  крайней  мере,  французы  разрешали  людям  осознать то, что
именно они пролили кровь  преступников, - сказал Монат.   - На их  руках

                                - 56 -

была кровь.  Но, по-видимому,  этот аспект никому не приходил  в голову.
Во  всяком  случае,  сознательно.   А  вот  теперь,  после  многих лет -
шестьдесят три года, не так ли?  - вы закурили марихуану, и перед  вашим
взором оживает происшествие,  которое, как вы  всегда были убеждены,  не
оставило в вас никакого следа.  Но от этого зрелища вы сейчас  корчились
в ужасе.  Вы  кричали, как напуганное дитя.   Вы отреагировали так,  как
должны  были  бы  реагировать  в  детстве.   Я  бы сказал, что марихуана
вскрывает  какие-то  глубинные  слои  сдерживания  и  воскрешает страхи,
которые были погребены там в течение шестидесяти трех долгих лет.
     - Вполне возможно, - согласился Бартон.
     Где-то  вдали  прогрохотал  гром,  сверкнула  молния.  Через минуту
стремительно  нахлынул  звук  падающих  на  крышу капель.  Прошлой ночью
дождь начался примерно в это же время,  около трех часов утра.  И в  эту
вторую ночь дождь пошел в то же самое время.  Ливень стал проливным,  но
крыша держалась,  и ни  одна капля  не проникла  внутрь хижины.  Немного
воды показалось все же из-под задней стенки, которая в