авшиеся  над
городскими стенами, подсвечивало заходящее солнце. Над их зубчатыми  крышами
летали голуби. На высоких шпилях трепетали и хлопали  стяги  с  изображением
нового герба королевства: на золотом поле Великий Священный Бык горгорианцев
самым мучительным и унизительным способом использует  геральдического  зверя
Старой Гидрангии (на треть олень, на четверть хомяк, на  восьмую  каплун,  а
все остальное -  поровну  между  кроликом  и  пуделем).  В  целом  это  было
захватывающее и будоражащее душу зрелище.
   - Хм, - сказала Людмила королевским детям. - Что-то мы не слишком  далеко
убрели от этой поросячьей  лужи!  Ох,  жалко  мне  вашего  братика,  который
остался расти в противном окружении дворцовой жизни. А вы,  мои  драгоценные
эльфики, узнаете все радости прекрасного горского образования. Да чего  там,
я сама пришла с Фраксинельских гор совсем хрупкой девчушкой - уж  не  помню,
скольких лет от роду.
   Она дотянулась до огромной корзинки, покоившейся на траве, и, одарив двух
спящих инфантов нежной улыбкой, поправила им одеяльца.
   Внезапно огромная тень заслонила солнце. Людмила подняла голову и увидела
странное  беспорядочное  нагромождение,  состоявшее  из   желтоватых   глаз,
зеленоватых зубов, свалявшихся черных волос и носа в виде клецки,  уроненной
на пол в сортире. Только добрый самаритянин назвал бы это лицом.
   - Эй, бабуля, чего  это  у  тебя  там?  -  поинтересовался  горгорианский
человек-с-оружием.   Приземистый   и   кривоногий,   он,    очевидно,    был
откомандирован в пехоту - дорожный патруль  короля  Гуджа.  Новая  должность
ему, по-видимому, не  нравилась,  а  горгорианцы  всегда  щедро  делились  с
новозавоеванными коренными жителями - старогидрангианцами - тем,  что  имели
сами:  паразитами,  инфекциями,  синяками,  дурным  настроением.  За  спиной
напугавшего Людмилу красавчика стояли его четверо  друзей.  Через  мгновение
они окружили корзину, как стайка акул кусок кровоточащего мяса.
   Людмила распрямила плечи.
   - А ты кто такой, чтобы спрашивать?  -  Хотя  старуха  сменила  роскошное
придворное  платье,  разукрашенное  драконами  и   фениксами,   на   простую
коричневую домотканую рубаху и передник гидрангианской крестьянки, от  своих
принципов и убеждений она не отказалась.
   Горгорианцы почти не сталкивались с  сопротивлением  местного  населения:
щедрость варваров на затрещины и тумаки,  нередко  приводящие  к  летальному
исходу, была широко известна.  Позволить  себе  дать  отпор  наглецам  могли
только аристократы, поэтому  храбрость  гидрангианской  крестьянки  поразила
видавших виды завоевателей.
   - Не твое  дело,  старая  кочерыжка!  -  ответил  кривоногий  патрульный,
приобретая более чем нездоровую красноту выше подбородков.  -  Если  я  тебя
спрашиваю, значит, так надо! А еще мы тебя щас  сделаем,  э,  миляги?  -  Он
компанейски  подмигнул  своим  людям,  демонстрируя  многочисленные   шрамы,
пересекавшие его  лицо  во  всех  направлениях.  В  результате  подмигивание
выглядело так, как будто он страдает от спазмов.
   - Вр-р-р.., верняк, атаман.
   - Если ты чего сказал...
   - Ну!
   - Сделаем ей что?
   Кривоногий нахмурился, что выглядело  лишь  самую  малость  страшнее  его
улыбки, и, вытащив из-за пояса нагайку, стал лупить ее  ручкой  недогадливых
подчиненных.
   - Слушать сюда! Если я сказал, что мы щас сделаем ее, то  последнее,  что
вы, козьи выкидыши, должны делать, - это отвечать мне! Вспомните,  когда  мы
скакали по степям или  объезжали  дикие  пустоши  Лишайникового  Плато  и  я
говорил: "Вон беспомощный крестьянин, окажите ему соответствующую  почесть",
- разве вы стояли  вокруг,  уперев  пальцы  в  задницы  и  спрашивая  "Какую
почесть?", словно никогда не видали кишок врага,  пышащих  паром  на  концах
ваших пик ярким свежим морозным утром?
   Все патрульные как один уставились в землю и  смущенно  покашливали.  Это
еще больше разозлило старшего.
   - Что вы делали?! - зарычал он.. - Вы скакали и делали этого урода  прямо
на месте, вот и все! Что случилось с боевым духом нашей команды?!
   - Блош'ди, - сказал самый младший горгорианец.
   Рука кривоногого резко метнулась вперед и пережала горло юного смельчака.
   - Что?!
   - Я сказал, сэр... -  Беспомощный  пленник  судорожно  сглатывал,  тонкая
синева медленно заливала его щетинистые щеки. - Я сказал, что сейчас  у  нас
нет лошадей.
   - Думаешь, я этого не знаю? - заорал старший патрульный и отшвырнул его в
сторону. - Но эти  горы  -  овечья,  а  не  лошадиная  страна.  Земля  такая
обрывистая и каменистая, а тропки такие узкие, что если бы мы взяли  лошадей
выше в горы, то большую половину пути вели бы их в поводу  -  заместо  того,
чтобы сидеть сверху как цивилизованным людям. И то бы важный разворот  давал
еще одну бедную клячу с поломанной ногой. Что толку тогда тащить  лошадей  в
горы?
   - Ну.., мы бы их съели, атаман.
   На этот раз кривоногий сработал плеткой, одним ударом отхватив  полбороды
проштрафившемуся гурману.
   - Дышло в охвостье мы съели бы! - выкрикнул он. - Да ты хоть пробовал  те
ошметки, которые эти гидрангианские жулики делают из доброго честного  куска
конины? Да с этого бы зарыдал взрослый мужчина!
   Пока  дискуссия  продолжалась,  Людмила  с  кряхтением  встала  на  ноги,
огладила юбку и подняла корзину с младенцами.
   - Извините меня, молодой человек, - сказала она  горгорианскому  солдату,
которого так немилосердно побрили. - Все это, может быть, очень мило,  но  у
меня дела. Однако если будете в столице, загляните на постоялый двор "Утка и
Хрусты". У меня есть все основания утверждать, что тамошний повар знает, что
делать с хорошим куском конины. Он называет его говядиной и продает по ценам
телятины! Счастливо оставаться.
   - А ну, постой-ка минутку. - Горгорианский капитан ухватил ее за  локоть.
- Ты никуда не идешь, бабуля.
   Людмила окинула его холодным взглядом.
   - Ты очень грубая личность, и я обязательно доложу о тебе  королю  Гуджу,
как только вернусь во дворец.
   - Ха! Ты доложишь обо мне его величеству! Вот  смехота!  Да  такой  кусок
старой калоши, как ты, даже в городские ворота не впустят, не  то  чтобы  во
дворец. Но, - его глаза стали еще меньше и противнее, - у тебя есть отличная
возможность угодить во дворцовую темницу!
   В ответ Людмила только деликатно вздохнула - манерность,  демонстрирующая
ее  отношение  к  хаму  и  всему  его  роду.  К  несчастью,  при  этом   она
почувствовала  запах,  исходящий  от   горгорианца.   Престарелая   служанка
побледнела и с размаху села на землю. Неожиданный удар разбудил младенцев, и
они заплакали.
   - Эй! Что это у нас там? -  оживился  старший  патрульный  и  заглянул  в
корзинку. Инфанты жизнеутверждающе орали и дергались в своих свивальниках.
   - Сыры, - коротко ответила Людмила, дергая корзинку обратно.
   Она была старой, но жилистой,  а  ее  неожиданное  признание  так  сильно
подействовало на горгорианца, что  вдавило  золотую  бляху,  украшающую  его
кожаный ремень, прямо себе в солнечное сплетение.
   -  Зырь!  -  воскликнул  один  из  патрульных,  рассматривая   дальнейшие
капитанские эволюции на обочине. - Чой-то с ним?
   - Должно быть, сегодняшний полдник, - предположил другой.
   Третий не согласился:
   - Полдник опасен, если он не почищен как надо. Эт  токо  нижняя  мембрана
ядовита, а если ее удалить...
   Четвертый горгорианец посмотрел на него с подозрением.
   - Мечего? Слышь! Что это за речь для нормального человека? У тебя  больно
много стало выра.., выро.., выражо...  Вобчем  много  слов,  вот  чего!  Ты,
наверное, подцепил их в кустах  у  той  старогидран-гианской  трясогузки  из
Вонючих Ягод?
   Обвиненный патрульный покраснел.
   -  Девчушка  здесь   разъединственная,   кто   отдает   честь   воинскому
контингенту. А по старогидрангианской традиции со шлюхами сперва ведут общий
обогащающий  разговор,  чтоб,  как  они   грят,   последующему   физическому
взаимодействию предшествовал интеллектуальный прелюд.
   Капитан поднялся с  колен  и  выдал  своему  разговорчивому  подчиненному
звучный удар по черепу,  который  пришелся  чуть  ниже  кромки  выступающего
шлема. Несчастная жертва рухнула наземь и села, сокрушенно потирая затылок.
   - Чтоб я не слышал  таких  разговорчиков  в  моем  патруле!  -  прогремел
капитан. - И с сегодняшнего  дня  держись  подальше  от  этой  вонючеягодной
грязнухи. Ты же знаешь, что хороший вояка всегда может  что-нибудь  случайно
подцепить.
   -  Например,  образование,  -  вставила  Людмила,  хотя  ее  никто  и  не
спрашивал. Последовала пауза. Старуха поднялась на ноги и  спокойно  полезла
вверх по горной тропе. Но горгорианский патрульный снова схватил ее за руку.
   - Сейчас ты получишь сполна прямо здесь, старая  жабенция!  Наказание  за
ложь нам, твоим естественным сверхповелителям: смерть путем  поедания  плохо
очищенного полдника! Что это за поросячья чушь о том, что у тебя в  корзине,
а?
   - Я уже говорила, - сказала Людмила, сохраняя полнейшую невозмутимость. -
Это сыры.
   - Тогда понятно, отчего нашему атаману  сплохело,  -  прошептал  один  из
патрульных своему напарнику. - У него от сыров всякое расстройство.
   Капитан ухватился за ручку корзины, хорошенько  подумал,  а  потом  резко
сдернул одеяло, закрывающее детей. Они еще плакали.
   - Сыры, да?
   Все так же холодная, как утиный зад, старая Людмила ответила:
   - Судя по вашим высказываниям, вы иногда бываете во дворце короля  Гуджа.
Тем  не  менее   я   уверена,   что   вы   никогда   не   видели   настоящих
Старогидрангианских Плачущих Сыров. - Это было сказано так сладко и с  таким
снисхождением, что капитан растерялся. А  Людмила,  никогда  не  проходившая
официальной военной подготовки, прекрасно знала, как  воспользоваться  своим
преимуществом над остолбеневшим противником. - Конечно, вы  и  не  могли,  -
продолжала  она.  -  Плачущие  Сыры  -  деликатес.  Их  едят  только   самые
высокорожденные аристократы, и только по праздникам. Этот обычай восходит  к
тем временам, когда жертвоприношение  детей  только  начали  считать  дурным
вкусом, а в практику вошла обязанность монарха  съедать  порцию  жертвы,  от
которой отказались  боги  из-за  недостаточной  постности.  Королева  Жаргун
Диспептик  распорядилась  о   замене   специально   приготовленными   сырами
первоначально принесенных  в  жертву  младенцев.  Хотя  завершить  изменение
обряда пришлось уже ее праправнуку Скандиуму Украшенному, который включил  в
меню жертвоприношения крекеры и сухое белое вино.
   К концу этой речи горгорианский капитан уже только мигал, как сова на рой
светлячков. Его крохотные глазки перебегали от Людмилы к детям и  обратно  в
безуспешных поисках вдохновения для возражений.
   - У.., если они - сыры, то что это такое?  -  Он  коснулся  щечки  одного
младенца и продемонстрировал влажный палец.
   - Сыр со слезой.
   - Но.., но они выглядят как дети! Глянь, все эти волосенки,  нос,  глазки
и...
   - Отличная работа,  правда?  -  Людмила  окинула  гордым  взглядом  своих
питомцев. - Триумф сыродельческого мастерства. К нам ни  разу  не  поступало
рекламаций от богов с тех  пор,  как  мы  используем  Плачущие  Сыры  вместо
настоящих младенцев. - Она понизила голос и доверительно добавила:
   - Кстати, строго между нами: иногда там наверху не очень-то соображают.
   Испугавшийся  богохульства  старухи  горгорианец   осенил   себя   знаком
священного быка. Его  голос  слегка  дрожал,  когда  он  начал  нерешительно
бормотать:
   - Да-а, но.., но.., но они издают какие-то странные звуки.
   Людмила вздохнула.
   - В процессе сыроварения створаживаемая масса  втягивает  довольно  много
воздуха. Сейчас он выходит. Так что нет ничего удивительного.
   - Ох.
   Неожиданно  потерявший  полбороды  патрульный  решительно   вклинился   в
разговор.
   - Минутку! - заявил он. - Если они сыры, то чего они вот так крутятся?
   Но прежде чем Людмила нашлась, что ответить, капитан зарычал:
   - Ну и чудные вопросы ты задаешь! Хочешь, чтобы  мы  выглядели  как  куча
придурков? Или как зеленые  сопляки,  никогда  не  заглядывавшие  в  честную
походную столовку?  Скажи  мне,  пучеглазый  девственный  постник,  ты  что,
никогда не видал, как движется добрая пища?
   - Ну.., буханка, которую мы получили  на  прошлой  неделе,  чуть-чуть  не
смылась, пока ее ели.
   - У нее отовсюду торчали ножки,  -  добавил  один  из  патрульных.  -  Из
дырочек.
   - Вот видите! -  торжествующе  воскликнул  капитан.  -  И  если  даже  мы
привыкли есть все,  что  движется  по  столу,  представьте,  до  чего  могли
додуматься эти высокорожденные  гидрики!  Чего  там,  я  собственными  ушами
слышал, что им подавали рагу из цыплячьих шей,  которые  сами  выползали  из
тарелки. А мы в ту пору еще скакали по Плато Лишайников,  питаясь  супом  из
бычьих хвостов.
   Полубородый  горгорианец  задумался,  но   от   дальнейших   комментариев
воздержался. Он рискнул взглянуть на сыры поближе и  задохнулся  от  мощного
аромата, перебивающего даже его собственный.
   - Ага! - воскликнул он, отступая назад и пытаясь провентилировать легкие.
- Вот это да! Настоящие сыры.
   - Я же говорил, - победно заключил капитан и повернулся к Людмиле:
   - Ступай, бабуля, неси свои плачущие сыры куда назначено. Судя по  звукам
и запахам, они уже почти дозрели.
   - Всегда приятно иметь дело  с  настоящим  мужчиной.  -  Людмила  сделала
реверанс и не спеша заковыляла прочь.
   В действительности она просто не могла идти быстро. Таскаться с корзиной,
полной детей, это вам не скакать аллюром  три  креста.  Особенно  если  дети
вопят и нуждаются в смене пеленок. Людмила с горечью отметила, что  потеряла
кучу времени из-за горгорианского патруля. Все ее замыслы полетели к  черту.
По плану, который они разработали с  королевой  Артемизией,  старуха  должна
была провести первую ночь в доме  своей  дальней  родственницы  Говены,  чья
лояльность Старому Порядку не подлежала сомнению. А теперь  получалось,  что
Людмиле не добраться засветло до  заготовленной  надежной  гавани.  В  горах
темнеет раньше. Тени вдоль дороги уже сливались с сумерками.
   Людмила поцокала языком и громко сказала:
   - Толку нет, я думаю. Мы должны перебиться как сможем, мои куколки, а  до
дома Говены дойдем завтра утром.  Где-то  поблизости  есть  селение  Вонючие
Ягоды, попробуем-ка его отыскать.
   Она продолжала подниматься в гору.  Дорога  скоро  превратилась  в  плохо
утоптанную тропу, а тропа постепенно стала грязной и узкой полоской.
   - Странно, - сказала Людмила, тяжело дыша  на  крутом  подъеме.  -  Я  не
помню, чтобы дорога в Вонючие Ягоды была такой скверной,  а  уж  мне  ли  не
знать! Я забегала туда еще девчонкой, всего-то пару-тройку лет назад.  -  Ее
сознание не угнетала разница между понятиями "годы" и "десятилетия", а деток
не волновало, насколько старуха перевирает свой возраст. Они проголодались и
устали  выступать  в  качестве  молочнокислых  продуктов.   Людмила   хотела
успокоить их  с  помощью  мокрой  сахарной  тряпочки,  но,  пошарив  на  дне
корзинки, обнаружила, что утешающая соска исчезла. Наверное, выпала во время
недавней схватки с горгорианцем.  Детей  не  волновали  оправдания,  инфанты
имели прекрасные легкие и беспрерывно орали.
   - О Боже, Боже, - бормотала старая  нянька,  всматриваясь  в  сгущавшиеся
сумерки глазами, которые плохо видели и при солнце. - Уж не свет  ли  это  я
вижу? Похоже, мы ближе к Вонючим Ягодам, чем мне казалось.  Сейчас,  сейчас,
мои куколки, - мягко убеждала она плачущих детей. - Скоро мы придем на отдых
в прекрасное тепленькое местечко со всеми удобствами. Гляньте, мои  хорошие,
вон свет фонарика над дверью деревенской таверны. А дальше - дверь в  кузню,
я прекрасно помню ее, и.., опа!
   Людмила споткнулась о мирно дремавшую овцу. Корзина отлетела в сторону, и
голодный плач сменился криками восторга, когда дети обнаружили, что  рождены
не только ползать.  Приземлились  они  недалеко:  в  высокой  траве  лучшего
пастбища с этой стороны столицы. Кроме того, корзина плюхнулась  в  середине
отары жирных пушистых овец. Животные вскочили на  ноги  и,  блея  от  ужаса,
помчались прочь. Просто чудо, что бедных младенцев не затоптали.
   - О Боже, - сказала Людмила. И ворчливо добавила:
   - Дети, немедленно идите обратно. - К этому времени стало  совсем  темно.
Луна еще не взошла. А дети были такими же голодными и мокрыми,  но  недавнее
приключение немного развеселило их. Теперь они лежали в траве тихо и  только
почмокивали, мечтая о подобных полетах в будущем.
   Бедная Людмила шарила вокруг, но ничего  не  видела.  А  огонек,  который
показался ей фонарем над таверной в селении Вонючие Ягоды, неожиданно  начал
приближаться. Для фонаря  таверны  это  было  довольно  странно.  Оставалось
только одно объяснение.
   - Черная магия! - завопила  Людмила.  -  Души  бедных  чародеев,  жестоко
убитых королем Гуджем, алчут крови  живых!  Пожалуйста,  о,  пожалуйста,  не
трогайте моих деток!
   - Хо! - раздалось совсем нечародейское сопение. - Я хочу знать,  что  это
за проклятущая... Людмила?
   Свет пастушьего фонаря выхватил из темноты старое  загорелое  морщинистое
лицо. В седой бороде торчала солома. Королевская нянька не видела его уже..,
не важно сколько лет.
   - Одо? - выдохнула она, прижав руки к увядшей груди.
   Некоторое время спустя, отыскав корзину, Людмила поменяла детям пеленки и
уложила их с двумя бутылочками овечьего молока в углу хижины  Одо.  Закончив
дела, она вернулась к рахитичному столу, где старый пастух еще пожирал  свой
ужин, состоящий из хлеба, сыра и диких луковиц. Кучи диких луковиц.
   - Я так и не понял, откуда ты взяла детей, - заметил Одо с набитым  ртом.
- Когда ты ушла из Вонючих Ягод, ты не была беременной. По крайней  мере  от
меня.
   -  Ну,  не  из-за  того,  что  ты  не  старался.  -   Людмила   поудобнее
расположилась рядом с ним на единственной лавке.  -  Это  произошло  немного
позже, - сказала она застенчиво. - Это случается.
   Одо скептически оглядел старуху.
   - Так они твои, что ли?
   - Может, и мои, - ответила Людмила. - А может, и нет. Думай как хочешь  и
будешь прав. Или ошибешься.
   - Ага. - Одо пережевывал следующую луковицу. - Так ты еще.., как овечка?
   -  А  у  тебя  до  сих  пор  самая  большая  пастушья  дубинка  во   всех
Фраксинельских горах?
   Одо посмотрел в угол, где стояли орудия пастушеского труда.
   - Не знаю, - честно признался он. - Я мог бы померить.
   Людмила похлопала его по руке.
   - Я вижу, ты совсем не изменился.
   - Не правда, - обиделся Одо. - Я меняю  рубаху  каждый  год  на  праздник
Прунеллы, как всякий хороший пастух. И я меняю свои малые  вещи  раз  в  три
луны, если погода позволяет и...
   - Я имела в виду, - Людмила тихонько  пододвинулась  ближе,  и  ее  бедро
потерлось о его ногу - так пара палочек трением добывает огонь, - что ты все
еще тот самый Одо, которого я знала девчушкой-былинкой.  -  Она  откинула  в
сторону прядь рыже-седых волос старого пастуха и пощекотала  ему  мочку  уха
языком. - Помнишь?
   Одо нахмурился.
   - Девчушкой были.., были.., бли.., ох, мои ягнятки и мазь от лишаев!
   Несмотря на возраст, и Одо, и Людмиле лучше удавалась  деятельность,  чем
воспоминания. С неясным непроизносимым восклицанием старик выпростался из-за
стола - со всей проворностью, на какую способен мужчина шестидесяти лет, - и
схватил Людмилу в объятия, пахнущие овчиной и диким луком.
   Затем отпустил и, охая, схватился за поясницу. Людмила  поцокала  языком,
покачала головой и повела своего давнего дружка к покрытому  овечьей  шкурой
тюфяку.
   Согретые,  сухие,  наевшиеся  молока  детки  мирно  спали.  Поэтому   они
пропустили совершенно уникальный общеобразовательный опыт.  Они  не  слышали
приглушенных звуков потрескивающих и щелкающих  старческих  суставов,  когда
Одо с Людмилой пытались воскресить чувства молодости.  Дети  не  шелохнулись