мчивость или
чувство прекрасного, -- как там это ни называй, -- без  разбору
влеклось  к  чему  ни  попадя.  Он  мог, пока Архимед читал ему
лекцию о птичьем полете, зачарованно следить, как топорщиться в
совиных когтях мышиный мех . Или  же  великий  господин  Щ  мог
произносить  перед  ним  речь  о  Диктатуре, а он все это время
видел лишь зубастую  пасть  и  сосредоточенно  разглядывал  ее,
обуреваемый  восторгом,  сопутствующим обретению всякого нового
знания.
    Эта способность удивляться не возвратилась к нему,  сколько
ни  отдраивал  Мерлин  его  мозг.  На  смену  ей пришла, как он
полагал, способность к трезвому суждению. Теперь-то он выслушал
бы и Архимеда, и господина Щ. Теперь он не заметил бы ни серого
меха, ни  желтых  зубов.  И  думая  об  этой  перемене,  он  не
испытывал гордости.
    Старик  зевнул,  -  ибо  и  муравьи  зевают,  равно  как  и
потягиваются со сна, подобно людям, -- и обратил свои помыслы к
предстоящему  делу.  Никакой  радости  он,  став  муравьем,  не
испытывал,  не то, что при прежних превращениях, он думал лишь:
ну вот, придется поработать. С чего начнем?
    Гнезда были изготовлены из земли,  рассыпанной  неглубоким,
не  толще  полудюйма,  слоем  на небольших столиках, похожих на
скамейки для ног. Сверху на  слой  земли  поместили  стеклянную
пластину,  накрыв ее тканью, ибо в тех местах, где выращивается
молодняк, должно быть темно. Удалив ткань, можно было заглянуть
в подземный муравьиный приют,  --  нечто  вроде  муравейника  в
разрезе.  Заглянуть можно было и в круглое помещение, в котором
выхаживали куколок, -- точно в теплицу со стеклянной крышей.
    Собственно гнезда располагались ближе к краям столиков,  --
стеклянные  крышки  закрывали  их  только  наполовину. Это было
подобие   открытой   сверху   земляной    авансцены,    а    на
противоположных  краях столиков размещались стеклышки от часов,
куда для кормления муравьев наливался сироп. Между собой гнезда
не сообщались. Столики стояли бок о бок, но не соприкасаясь,  а
под ножки их были подставлены тарелки с водой.
    Разумеется,  сейчас  все  это выглядело иначе. Местность, в
которую он попал, походила на обширное поле, усеянное валунами,
на одном из концов его виднелась сплющенная -- между пластинами
стекла -- цитадель. Попасть в нее  можно  было  через  туннели,
пробитые   в   камне,   и  над  каждым  из  входов  красовалось
уведомление:

     ВСЕ, ЧТО НЕ ЗАПРЕЩЕНО, -- ОБЯЗАТЕЛЬНО.
     ТАКОВ НОВЫЙ ПОРЯДОК.

    Уведомление ему не понравилось, хоть и осталось непонятным.
Про себя он подумал: надо бы немного  осмотреться,  прежде  чем
лезть вовнутрь. Невесть по какой причине, эти надписи поубавили
в  нем  охоты  проникнуть  в  крепость,  они  придавали  грубым
туннелям какой-то зловредный вид.
    Размышляя о надписях, он осторожно  пошевелил  похожими  на
антенны  сяжками, привыкая к новым ощущениям, и покрепче уперся
ступнями в землю, как бы желая утвердиться  в  новом  для  него
мире  насекомых.  Передними ножками он почистил сяжки, подергал
за них, пригладил, -- вид у него был при этом совершенно как  у
викторианского  негодяя,  подкручивающего усы. Сразу за этим он
осознал нечто, ожидавшее осознания, -- а именно, что в голове у
него слышен какой-то шум, причем явно членораздельный.  Шум  ли
то  был  или некий сложный запах, он никак не мог разобрать, --
проще всего описать это явление, сказав, что  оно  походило  на
передачу  по  радио.  Поступала передача через сяжки, походя на
музыку.
    Музыка, размеренная, словно пульс, а с нею слова --  что-то
вроде      "Ложка-ножка-мошка-крошка"     или     "Мамми-мамми-
мамми-мамми", или  "Ты-мечты-цветы".  Поначалу  ему  эти  песни
нравились,  особенно  про  "Вновь-кровь-любовь",  -- пока он не
обнаружил,  что  они  не  меняются.  Едва   закончившись,   они
начинались  сызнова.  Через час-другой ему уже казалось, что он
вот-вот завоет от них.
    Кроме того, в голове у него раздавался голос, --  в  паузах
между музыкой, -- и по всей видимости отдавал некие приказания.
    -- Всех  двудневок  перевести в западный проход, -- говорил
он, или, --  Номеру  210397/WD  заступить  в  сиропную  команду
взамен выпавшего из гнезда 333105/WD.
    Голос  был  роскошный,  но какой-то безликий, -- словно его
очарование явилось результатом старательных упражнений,  своего
рода цирковым трюком. Мертвый был голос.
    Король,  или  быть может, нам следовало бы сказать муравей,
пошел прочь от крепости, едва лишь ощутил  в  себе  способность
передвигаться.  Он начал исследовать каменистую пустошь, однако
чувствовал себя при этом неважно, -- идти в  то  место,  откуда
исходили  приказы  ему не хотелось, но и этот тесноватый пейзаж
наводил на него тоску. Он обнаружил среди  валунов  неприметные
тропки,  извилистые  и  бесцельные,  и вместе целенаправленные,
ведшие к сиропохранилищу, но также и куда-то еще, -- а куда, он
не разобрался. По одной из них он добрел до  глыбы  земли,  под
которой  располагалась  естественная котловина. В котловине, --
опять-таки   обладавшей   странным   выражением   бессмысленной
осмысленности  -- он обнаружил пару дохлых муравьев. Они лежали
рядышком, но неряшливо, как будто  некто  весьма  основательный
притащил  их сюда, дорогой забыв -- зачем. Лежали они скрючась,
и не казались ни довольными,  ни  огорченными  своей  кончиной.
Просто лежали, как два опрокинутых стула.
    Пока  он  разглядывал  трупы,  по  тропинке спустился живой
муравей, тащивший третьего покойника.
    -- Хай, Сангвиний! -- сказал он.
    Король вежливо ответил:
    -- Хай.
    В одном отношении, хоть он и не  подозревал  об  этом,  ему
повезло.  Мерлин  не  забыл  снабдить  его  нужным  для  гнезда
запахом, -- ибо, пахни от него каким-то иным  гнездом,  муравьи
убили  б  его на месте. Если бы мисс Эдит Кавелл была муравьем,
на памятнике ей было б написано: "ЗАПАХ ЕЩЕ НЕ ВСЕ".
    Новый муравей кое-как свалил принесенный  труп  и  принялся
растаскивать  двух  других  в  разные  стороны. Казалось, он не
знает, куда их пристроить. Или вернее, он знал, что лежать  они
должны  в  определенном порядке, но не мог сообразить как этого
порядка добиться. Он походил на человека с чашкой чая  в  одной
руке  и  бутербродом  в  другой,  которому  захотелось чиркнуть
спичкой и закурить сигарету. Однако если бы  человек  додумался
поставить  чашку  и положить бутерброд, -- прежде чем хвататься
за сигарету и спички, -- этот муравей положил  бы  бутерброд  и
взял  спички,  потом  бросил бы спички и схватился за сигареты,
потом положил бы сигарету и взял бутеброд, поставил  бы  чашку,
взял  сигарету  и  наконец  оставил бы бутерброд в покое и взял
спички. Он, видимо, склонен был полагаться для достижения  цели
на случайную последовательность действий. Терпения ему хватало,
а  вот  думать он не умел. Если перетаскивать три трупа с места
на место, их удастся со временем  уложить  под  глыбой  в  одну
линию, что и составляло его обязанность.
    Король  наблюдал за его суетой с удивлением, обратившимся в
раздражение, а затем в неприязнь. Он испытывал желание спросить
муравья не лучше  ли  загодя  обдумать  то,  что  намереваешься
делать,  --  досадливое  желание человека, наблюдающего за худо
исполняемой работой. Потом у него возникла потребность задать и
еще  кой-какие  вопросы,  к  примеру:   "Тебе   нравится   быть
могильщиком?" или "Ты раб?", или даже "Ты счастлив?".
    Самое-то удивительное было то, что задать эти вопросы он не
мог.  Для  этого пришлось бы переложить их на муравьиный язык и
передать через антенны, -- между тем, он с беспомощным чувством
обнаружил вдруг, что нужных ему слов попросту не существует. Не
было слов ни  для  счастья,  ни  для  свободы,  не  было  слова
"нравиться",  как  не было их и для противоположных понятий. Он
ощутил себя  немым,  пытающимся  крикнуть:  "Пожар!".  Наиболее
близкими  по  смыслу  словами, какие ему удалось подобрать даже
для   "правильный"   и   "неправильный",   были   "дельный"   и
"бездельный".
    Отвозившись  с  трупами  и  оставив их лежать в беспорядке,
муравей снова поворотил на тропу. У себя на пути  он  обнаружил
Артура,  а потому затормозил и взмахнул, словно танк, выносными
антеннами. Впрочем, он, волосатый, с безгласым и грозным шлемом
вместо лица и с чем-то вроде шипов на  члениках  передних  ног,
походил скорее на рыцаря в латах верхом на укрытом бронею коне,
-- или даже на их комбинацию, на косматого кентавра в доспехах.
    Он снова сказал:
    -- Хай, Сангвиний!
    -- Хай!
    -- Что ты делаешь?
    Король ответил правдиво, но неразумно:
    -- Ничего не делаю.
    Несколько  секунд  муравей  пребывал в ошеломлении, в каком
пребывал бы и ты, если б  Эйнштейн  поделился  с  тобой  своими
последними   соображениями   касательно   Вселенной.  Затем  он
расправил все двенадцать колен антенны и, не  обращая  внимания
на Короля, заговорил прямо в небо.
    Он сказал:
    -- Квадрат  пять,  докладывает  105978/UDC. В квадрате пять
сумасшедший муравей. Прием.
    Слово  "сумасшедший"  он   заменил   словом   "бездельный".
Впоследствии Артур обнаружил, что в этом языке имеется лишь две
характеристики:  "дельный"  и  "бездельный",  --  применяемые в
любых ценностных суждениях. Если сироп,  выставляемый  для  них
Мерлином,  был  сладким,  -- это был "дельный" сироп, если же в
него добавлялась сулема, он становился "бездельным" сиропом,  и
этим  вопрос исчерпывался. Даже передаваемые по радио "крошки",
"цветы",   "мамми-мамми"   и   проч.   полностью    описывались
утверждением относительно дельности оных.
    Вещание на миг прервалось и роскошный голос произнес:
    -- Штаб-квартира отвечает на вызов 105978/UDC. Какой у него
номер? Прием.
    Муравей спросил:
    -- Какой у тебя номер?
    -- Не знаю.
    После  того, как эта новость дошла до штаб-квартиры, из нее
поступило указание спросить,  может  ли  он  объяснить  причину
своего  отсутствия на службе. Муравей спросил может ли он и так
далее: теми же словами и тем же голосом, что  и  радио.  Королю
стало не по себе и к тому же он обозлился, -- оба ощущения были
ему неприятны.
    -- Могу,  -- ответил он саркастически, поскольку ясно было,
что воспринять сарказм это  существо  неспособно.  --  Я  упал,
ударился головой и ничего больше не помню.
    -- Докладывает  105978/UDC.  У  бездельного  сотрясение  по
причине выпадения из гнезда. Прием.
    -- Штаб-квартира  отвечает  105978/UDC.  Номер  бездельного
муравья 42436/WD, выпал из гнезда этим утром, во время работы в
сиропной команде. Если он достаточно компетентен для исполнения
своего долга...
    А  вот это -- "достаточно компетентен для исполнения своего
долга" -- на муравьином языке произносится без затруднений, ибо
сводится к слову "дельный". Но довольно лингвистики.
    -- Если он достаточно  компетентен  для  исполнения  своего
долга,  проинструктируйте  42436/WD  присоединиться  к сиропной
команде, освободив присланного на его  место  210021/WD.  Конец
передачи.
    -- Понял? - спросил муравей.
    Оказалось,  что  лучшего  объяснения,  чем выдуманное им --
насчет ушиба головы -- выдумать было невозможно, даже  если  бы
захотелось,  ибо  муравьи действительно время от времени падали
со столика, и Мерлину, если он вовремя это замечал, приходилось
доставлять их обратно на кончике карандаша.
    -- Да.
    Могильщик, не уделяя ему больше никакого  внимания,  пополз
по  тропе  за  новым  трупом  или  за чем-то еще, что следовало
отволочь на помойку.
    Артур двинулся в другом  направлении  --  на  соединение  с
сиропной  командой.  Он  запомнил  свой номер и номер рядового,
которого ему предстояло сменить.

     8

    Служащие сиропной команды, словно  идолопоклонники,  стояли
вокруг  одного  из часовых стеклышек. Он встал в круг, объявив,
что 210021/WD должен вернуться в главное гнездо. Вслед за  этим
он,  как и остальные, принялся наполнять себя сладким нектаром.
Поначалу сироп показался ему очень вкусным, так  что  ел  он  с
жадностью,   но   через   несколько   секунд   стал  испытывать
неудовлетворенность. Он никак не мог понять, в чем тут дело. Он
лопал изо всех сил, подражая остальным членам  команды,  однако
все  это походило на банкет без еды или же на обед в спектакле.
Было тут нечто от дурного сна, в котором поглощаешь в  огромных
количествах шпаклевку и никак не можешь остановиться.
    Вокруг  часового  стекла шла непрестанная суета. Те, кто до
краев набивал утробы,  уходили  вовнутрь  крепости,  заменяемые
процессией пустых муравьев, шествующих оттуда. Новых муравьев в
этой  процессии  не  было,  одна  и та же дюжина сновала туда и
сюда, и этим же самым им  предстояло  заниматься  до  скончания
жизни.
    Внезапно  Артур осознал, что съеденное не попадает к нему в
желудок. В самом начале туда проникла малая  часть,  теперь  же
основная  масса скоплялась в подобии верхнего желудка или зоба,
откуда ее можно было легко изъять. А едва  он  присоединился  к
уходящему   на  запад  потоку  муравьев,  до  него  дошло,  что
предстоит  отрыгнуть  запасенное  на  каком-нибудь  продуктовом
складе.
    Работая,  члены  сиропной команды беседовали друг с другом.
Сначала это показалось ему хорошим знаком, и он  прислушивался,
чтобы побольше узнать.
    -- О  вслушайся!  --  говорил  один.  --  Снова  в ушах это
"Мамми-мамми-мамми-мамми". По-моему,  "Мамми-мамми-мамми-мамми"
очень   милая   (дельная)   песенка.  Она  такая  первоклассная
(дельная).
    Другой замечал:
    -- По-моему, наша любимая Водительница  просто  чудесна,  а
по-твоему  как?  Мне сообщали, что в последней войне ее ужалили
три сотни врагов,  и  она  получила  за  это  Крест  Муравьиной
Отваги.
    -- Какое счастье, что в наших жилах течет кровь Сангвиниев,
правда? Разве не ужасно было бы оказаться одним из этих вонючих
Formicae fuscae<$Fмуравьи черные (лат.)> ?
    -- А  ты  слышал про 310099/WD, который отказался отрыгнуть
сироп, когда его попросили, вот ужас, верно? Конечно его  сразу
казнили, по особому распоряжению нашей любимой Водительницы.
    -- О   вслушайся!  Снова  в  ушах  эта  "Мамми-мамми-мамми-
мамми". По-моему...
    Артур набил утробу и  потащился  к  гнезду,  оставив  их  в
начале  нового  круга. У них не было ни новостей, ни скандалов,
ничего такого, о чем можно было бы поболтать.  Никакой  новизны
для них не существовало. Даже разговоры о казнях укладывались в
формулу,  изменялся  лишь  регистрационный  номер  преступника.
Покончив  с  "мамми-мамми-мамми-мамми",  они   были   вынуждены
переходить  к любимой Водительнице, а от нее к вонючим fuscae и
к последним  казням.  Причем,  даже  все  любимое,  чудесное  и
счастливое было "дельным", а все ужасное "бездельным".
    Он  очутился  в огромной крепостной зале, где сотни и сотни
муравьев вылизывали и  кормили  малюток;  борясь  с  перепадами
температуры,   растаскивали   личинок   по   разным  переходам,
открывали и закрывали вентиляционные проходы. В  середине  залы
удовлетворенно  восседала  громадная  Водительница,  откладывая
яйца,   прислушиваясь   к   сообщениям   по   радио,   испуская
распоряжения  или  отдавая  приказы  о  казнях,  купаясь в море
обожания. (Впоследствии он  узнал  от  Мерлина,  что  у  разных
муравьев   Водительницы  вступают  в  должность  по-разному.  К
примеру,  у  вида  Bothriomyrmex  честолюбивая  основоположница
Нового  Порядка вторгается в гнездо вида Tapinoma и запрыгивает
прежней тиранше на спину. После чего, укрытая запахом  хозяйки,
гостья  без  спешки  отпиливает  ей  голову, пока не приобретет
таким способом безусловных прав на руководящее положение.)
    В конце концов он так и не донес свой сироп до  склада.  Он
выяснил,  что  ему надлежит разгуливать на манер живой стойки с
закусками, обслуживая  тех,  кто  работал  внутри  муравейника.
Всякий,   кому   припадала   охота  поесть,  останавливал  его,
заставлял открыть рот и кормился оттуда. Они  не  обращались  с
ним как с отдельной личностью да, в сущности, и сами личностями
не   обладали.   Он   был  бессловесным  лакеем,  обслуживавшим
бессловесных клиентов. Даже его желудок ему не принадлежал.
    Однако  нам  не  стоит  входить  в  дальнейшие  подробности
относительно муравьев -- это неприятная тема. Довольно сказать,
что  он  терпеливо  жил  среди  них, подлаживаясь к их обычаям,
наблюдая их и пытаясь как  можно  больше  понять,  но  не  имея
возможности задавать вопросы. Причина была не только в том, что
язык  их  не обзавелся словами для обсуждения тем, интересующих
человека, -- и потому было невозможно спросить у них, верят  ли
они в Жизнь, в Свободу, в Стремление к Счастью, -- но также и в
том,  что  спрашивать что-либо было просто опасно. Любой вопрос
представлялся им признаком сумасшествия.  В  их  жизни  вопросы
отсутствовали: имелись только приказы. Артур ползал от гнезда к
сиропу и обратно, восклицая, что песня про "мамми" очень милая,
распахивая рот, чтобы срыгнуть, и пытаясь понять, что удастся.
    Ему   уже   хотелось   завыть,   когда   из  туч  появилась
колоссальная  рука,   державшая   соломинку.   Рука   поместила
соломинку  между  двумя гнездами, до того разделенными, так что
между ними образовался мост. Затем она исчезла.

     9

    Ближе  к  вечеру  на  новый  мост  забрел  черный  муравей,
несчастный  представитель fuscae, смирного народа, сражавшегося
лишь из самозащиты. Его повстречал один из мусорщиков и тут  же
убил.
    После доклада об этой новости радиовещание изменилось, -- а
вернее  сказать,  оно  изменилось, едва лишь шпионы установили,
что в гнезде fuscae также имеется блюдце с сиропом.
    Вместо  "Мамми-мамми-мамми"  начали  передавать   "Муравия,
Муравия  превыше всего", а поток распоряжений стал перемежаться
беседами  о  войне,  патриотизме  и  экономическом   положении.
Роскошный  голос  поведал,  что их обожаемое отечество окружено
ордами вонючих fuscae, -- и в ответ эфирные хоры запели:

    Когда кровь fusca капает с клинка
    Прекрасна жизнь и радость велика.

    Было  также  разъяснено,   что   Отец   всех   Муравьев   в
неизъяснимой мудрости своей заподведал, дабы черные мураши были
вовек  в  рабстве  у  красных.  В  настоящее время у обожаемого
отечества вообще нет рабов -- возмутительное положение, каковое
надлежит исправить, дабы не  исчезла  драгоценная  раса.  Затем
утверждалось,  что под угрозой находится национальное достояние
Сангвиниев. Их границы  вот-вот  будут  нарушены,  их  домашний
скот,  жуков,  того  и  гляди  угонят,  а  их  общинный желудок
ссохнется от голода. Король внимательно прослушал две  из  этих
бесед, чтобы запомнить их на будущее.
    В первой доводы были расположены в следующем порядке:

    А. Мы столь многочисленны, что голодаем.
    Б. Поэтому нам следует не сокращать наше
    население, но всемерно увеличивать
    численность наших семейств, чтобы стать
    еще многочисленнее и голоднее.
    В. Когда мы станем еще многочисленней и
    голоднее, мы, очевидно, обретем право
    отбирать у иных народов их сироп.
    Помимо прочего, у нас к тому
    времени появится многочисленная и
    голодная армия.

    Лишь  после  того,  как  это логическое построение получило
практическое применение, и валовая продукция родильных  приютов
утроилась,  --  тем  временем,  благодаря  Мерлину,  оба гнезда
ежедневно получали сироп  в  количествах,  покрывавших  все  их
потребности, -- ибо приходится признать, что голодающим нациям,
по  всей  видимости,  никогда  не удается изголодаться до такой
степени,  чтобы  они  не  могли  позволить  себе   тратить   на
вооружение  гораздо больше всех остальных, -- только после того
начались лекции второй разновидности.
    Выглядели они так:

    А. Мы гораздо многочисленнее их, а потому
    имеем право на их сироп.
    Б. Они гораздо многочисленнее нас, а
    потому норовят бесстыдно украсть наш
    сироп.
    В. Мы -- могучая раса, а потому об