Андрей Столяров. Альбом идиота

     1

     Я расскажу все, как было, -  ни  о  чем  не  умалчивая  и  ничего  не
добавляя от себя.
     Шторы  были  задернуты.  Трепетала  зелень  на  индикаторах  плоского
магнитофона.  И  гитара,  изнемогая  от  любви,  беспрестанно   выщипывала
гортанные звонкие струны: "О, прекрасная донна, подари мне эту розу!..  О,
прекрасная донна, я навсегда сохраню ее!.. Подари эту розу, как  память  о
нашей встрече!.. О, прекрасная белая роза!.. О, как она свежа!.."
     Голос  пел,  обволакивая  собою  пространство.   Сладость,   нега   и
безразличие пропитывали его.
     Анпилогов поднялся и медленно скрипнул зубами.
     - Я исчезаю, с меня хватит, - побуревшим  сдавленным  голосом  сказал
он. - Зубри текст, Александр. Шестого ты обязан петь, как соловей.
     - Соловей из меня - хреновый, - ответил Игнациус. - И к  тому  же  до
шестого еще надо дожить.
     Тогда Анпилогов неприятно сощурился.
     - Тебя что-нибудь беспокоит? - спросил он.
     - Да все то же, - вяло ответил Игнациус.
     - Грун?
     - Конечно. Мне кажется, мы торопимся.
     Анпилогов нагнулся и обеими руками взял его за кончики воротника:
     - Никакого Груна не существует. Он умер. Не было, нет и не будет  уже
никогда. Даже имени его не осталось. Я советую: выбрось все это из головы.
Потому что крысятник уже давно шебуршится.  Ты  же  знаешь,  какой  у  них
разработанный нюх. Если кто-нибудь где-нибудь вымолвит хоть полслова...  В
общем, все это может мгновенно обрушиться, Александр!..
     Он - дышал и буравил прищуренными глазами.
     - Порвешь рубашку, - мрачно сказал Игнациус.
     В комнате стоял цветной полумрак.  Одинокая  ленивая  пара  танцевала
посередине гостиной - изгибаясь и донельзя прильнув  друг  к  другу.  Было
видно, что - Эмма и кто-то еще. Багровела, спускаясь до пола,  суставчатая
бегония. Низенький, скучный, насупленный  Рома  Эритрин,  прислонившись  к
книжному стеллажу, равнодушно обкусывал бутерброд с серой  семгой.  Борода
его двигалась вверх и вниз. А желтушная кожа на лбу собиралась  морщинами.
Игнациус тоже хотел есть. Семгу, однако, купили не для него. Он отлично об
этом знал. Сеньора Валентина под апельсиновым немецким торшером  оживленно
беседовала с двумя  плечистыми  лакированными  молодыми  людьми,  которые,
подрагивая вытянутыми ногами, нетерпеливо жрали маслины. Разговор  шел  об
Испании - идальго и акапулько. Валентина смеялась  после  каждой  фразы  и
трясла мелко завитой розовой головой. А увидев Игнациуса, воздела  длинные
руки:
     - Представляешь!.. Они недавно ходили по Эспланада дель Косо!
     - Неужели в этих самых ботинках? -  изумился  Игнациус,  опускаясь  и
внимательно разглядывая подошвы.
     Лакированные юноши,  оторопев,  назвали  себя:  Кенк  и  Пенк,  -  из
вежливости перестав жрать. Он не понял: это - клички или фамилии.
     Очень громко поцеловал жену в лоб:
     - О, белая роза!.. О, как ты свежа!..
     - Вы закончили? - нервно сказала сеньора Валентина. - Ты, пожалуйста,
присмотри за Пончиком.
     Подошел унылый тоскующий  Эритрин  и,  дожевывая  скупые  волокна  на
хлебе, как о чем-то само собой разумеющемся, попросил:
     - Разменяй сто рублей.
     - Откуда? - пожал плечами Игнациус.
     Эритрин, как гиена, проглотил последний кусок.
     - Понимаешь, этот жмудик клянется,  что  нет  мелких  денег.  Он  мне
должен десятку. За трехтомник еще. Но ведь он замотает, я  его  с  детства
знаю...
     - Где находится Сонная улица? - спросил Игнациус.
     - На Фонтанке, около Репина, - ответил озабоченный Эритрин. - Ты - не
суйся туда, сожрут с потрохами...
     - Это - как?
     - А вот так. Расшифруют и тут же сожрут... Слушай, может  быть,  дашь
мне полтинник до вторника? Я же честно верну, я тебе - не Жаконя...
     Эритрин  был  исключительно  деловой.  Крупный  фирменный  доставала.
Впрочем, нынче Игнациус чихал на него. Он до боли, до судорог  выворачивал
шею. Аня сидела на диване в углу и ее бодро теснил какой-то  редковолосый,
облизанный как червяк, очень скользкий гуттаперчевый тип, закинувший  руку
на спинку - полуобнимая. Он шептал что-то  мокрыми  шлепающими  губами.  А
она, отогнув шелковистую штору, глядела в снежную пустоту.
     Вероятно, следовало - немедленно прекратить. Но Игнациуса потянули  в
пузатое кресло. Черноглазая разгоряченная Эмма приблизила  к  нему  овечье
лицо. Он внимательно посмотрел -  а  кто  же  танцует?  Танцевала  теперь,
оказывается,  сеньора  Валентина.  И  причем  -  точно  так  же.  Он  тихо
присвистнул. Эмма, дружески отвлекая, схватила его за ладонь.
     - У меня к тебе есть оч-чень серьезная просьба...
     - Эмма Арнольдовна! Товарищ  Булкина!  -  перекрыв  сладость  музыки,
сказал Игнациус.
     Эмма дернулась, точно ошпаренная. Она  терпеть  не  могла,  когда  ее
называли официально. Говорят, что Жека скрывал свою фамилию  до  последней
минуты, все анкеты в ЗАГСе заполнил - сам, и она услышала  ее  только  при
регистрации. А потом рыдала неделю.
     Прежнее имя, конечно, звучало гораздо мощнее - Эмма Неголая.
     - Давай твою просьбу, - сказал Игнациус.
     -  Мы  с  Валентиной  хотим  серьезно  заняться  языком,  -  обиженно
протянула Эмма. Тронула бриллиантовые висюльки в  ушах  -  проверяя.  -  Я
договорилась  со  Стасом,  он   водит   испанцев,   у   него   каталонское
произношение. Будет давать уроки раз в неделю, это совсем недорого.
     - Ты уверена, что вам нужен именно испанский? - спросил Игнациус. - А
не суахили и не древневерхненемецкий? Вы же собирались голодать по системе
Бронц-Мюллера. А до этого, я помню, реставрировали  иконы.  Между  прочим,
паркет я до сих пор не могу отмыть.
     - Алекса-андр!.. - умоляющим голосом воскликнула Эмма.
     - Честно говоря, питаться дафниями - спокойней.
     - Ну, Алекса-андр!..
     Задыхающийся Игнациус поднял палец.
     - Хорошо. Один поцелуй.
     - Я тебя люблю, - Эмма подставила бледную напудренную щеку.
     - Все наоборот, - сказал  Игнациус.  -  Ладно,  останется  за  тобой.
Объясни мне лучше, где находится Сонная улица?
     - На Голодае, - мгновенно ответила Эмма. - Я  жила  неподалеку  целых
два года. Ужасный район. Переулок Каховского, Сонная, дальше - Проезд...
     - А кто такой Стас?
     - Тот, что танцует.
     Игнациус посмотрел, как пара по центру  комнаты  сливается  в  некоем
действии, для обозначения которого требовались медицинские термины.
     - Каталония, значит... А если попросту, без затей, дать ему в морду?
     - Ты с ума сошел, это же - халипяк.
     - Правильно, я чокнутый, - сказал Игнациус.
     - Стас - серьезный каратист, - предупредила Эмма.
     - Ну и что?
     - Будешь мучиться, - предупредила Эмма.
     -  Помнится,  у  Жеки  среди  инструментов  был  небольшой  ломик,  -
задумчиво произнес Игнациус. - Небольшой такой, новенький, как  раз  -  по
руке.
     Эмма тут же исчезла и появилась сеньора Валентина, которая процедила,
улыбаясь всеми зубами и стараясь не привлекать внимания:
     - Ты можешь вести себя нормально?
     - Когда я вижу этих ребят, то у меня уши сворачиваются трубочками,  -
ответил Игнациус.
     - Пожалуйста, никаких историй.
     - Никаких историй не будет.
     И он засмеялся. Ему  было  весело.  Из  дверей,  ведущих  в  детскую,
доносились  дикие  возгласы.  Он  слегка  приоткрыл.  Пончик  и   Ботулин,
разворотив постель, лупили друг друга подушками. Они визжали и прыгали  от
восторга. Летал белый  пух,  торчали  ножки  перевернутых  стульев.  А  из
опрокинутой керамической  вазы,  державшей  камыш,  натекла  вдоль  паласа
широкая черная лужа. Оба вдруг замерли, увидев его: возбужденные,  потные,
испуганные, взъерошенные.
     - Обливаться чернилами намного интереснее, - посоветовал им Игнациус.
     И прикрыл утепленную дверь.
     Сразу же  возник  тот  тип,  что  теснил  Аню.  Который  -  червяк  и
облизанный.
     - Никакого просвета, как глухая, наверное, лесбиянка, -  доверительно
сообщил он. - Я уже нарывался на таких, ну ее в задницу, проще  снять  вон
тех дур - эти сами разденутся. Правда, морды у них керосиновые,  но  морду
можно платком закрыть. И потом - в темноте не видно.
     Он явно принимал Игнациуса не за того. От бесцветных и  липких  волос
его разило духами.
     - Пошел ты - туда-сюда, - сказал ему Игнациус довольно вяло.
     Тип отвалил срезанную челюсть.
     - А чего?
     - А ничего.
     - Выступать будешь?
     - Просто тошнит.
     - Значит, ногами давно не били?
     - Договорились, - ответил Игнациус. - Подожди меня немного внизу.
     И немедленно вынырнул ушастый запаренный Жека.
     - Говорят, ты сегодня на всех кидаешься?  Это  -  Леша  Градусник,  с
толкучки. Он мне Лондона изобразил...  Слушай,  твоя  улица  находится  на
Петроградской.  Точно  выяснил  -  в  справочнике  ее  нет.  Где-то  возле
трамвайного парка, пересекается с Маркова. Между  прочим,  об  этом  самом
меня расспрашивал Грун. Перед тем, как исчезнуть.
     - Удалось узнать - что-нибудь? - спросил Игнациус.
     - К сожалению, нет. - Жека тревожно двигал ушами. - Но имей  в  виду,
Александр, что шестого все должно быть  на  высоком  идейно-художественном
уровне. Я иду вслед за тобой. Есть особая договоренность. Ты  -  понял?  А
теперь - разменяй сто рублей...
     - Откуда? - вторично пожал плечами Игнациус.
     - Представляешь, этот жмудик клянется, что - нет мелких денег. Он мне
должен червонец. За трехтомник еще. Но ведь он замотает, я его  с  детства
знаю. Или, может быть, одолжишь мне полтинник до четверга?
     Жека непрерывно скупал книги. Он считал, что цена на них будет расти.
     - Выгони ты их всех к чертовой матери, - сказал Игнациус.
     - И в самом деле кидаешься, - удивился Жека.
     "Я гляжу на эту печальную розу и вспоминаю о тебе",  -  в  шестисотый
раз извещали колонки. Игнациус пересек душную комнату и сел рядом с Аней -
как кол.
     - Мы не виделись три недели, - пробормотал он.
     Она обернулась:
     - Двадцать два дня.
     - Ты тоже считаешь?
     - Конечно.
     Игнациус слабо кивнул.
     - Никто не знает, где находится Сонная улица, - сказал он.
     - Вот и хорошо.
     - И телефона у тебя, разумеется, нет?
     - Разумеется, - сказала Аня.
     - Как же я тебя найду?
     - А ты уверен, что надо?
     Игнациус даже вздрогнул.
     - Тогда найдешь, - неприветливо сказала Аня.
     - А она вообще существует, эта Сонная улица?
     - Я живу на ней, в доме четырнадцать.
     - А квартира? - спросил Игнациус.
     - Лучше все-таки не приходи.
     - Почему?
     - Потому что ты там погибнешь.
     Игнациус  отодвинулся.  Опять  то  же  самое.  За  отогнутой   шторой
взмахивал крыльями фантастический густой снегопад. Вязь снежинок крутилась
и вдруг - замирала. Хлопья быстрого снега набились за переплет. Было ясно,
что жизнь на сегодня заканчивается. Эмма, объятая Каталонией, смотрела  на
них, распахнув идиотские злые глаза. Валентина демонстративно не замечала.
Лакированные  юноши,  приседая  от  спешки,  вскрывали  громадную  коробку
конфет. Но при этом, как филеры, тоже - поглядывали. Игнациус  чувствовал,
что проигрывает важное семейное очко. Вероятно,  придется  соглашаться  на
Стаса. Впрочем, наплевать.
     - Сигарету? - предложил он.
     - Нет, - ответила Аня. - Но если ты хочешь позвать меня,  скажем,  на
лестницу и пообщаться,  то  это  можно  сделать  без  всякого  надуманного
предлога.
     - Без предлога? - спросил Игнациус.
     - Да, конечно.
     Тогда Игнациус взял на подоконнике воздушную чашку с дутым золотистым
лотосом на боку, безразлично повертел ее перед собой и - разжал пальцы.
     Чашка звонко разбилась.
     - Я бы хотел, чтобы тебя никогда не было, - искренне сказал он.
     - Я бы тоже этого хотела, - сказала Аня.
     Сеньора Валентина уже поднялась, надувая круглые  хрящеватые  ноздри,
уже выгнула брови и уже твердо шагнула вперед, но  в  это  время  раздался
грохот и возбужденные  голоса  в  прихожей.  Беспощадно  отдернули  шторы.
Громадная тихая смежность ослепила  комнату.  Всхлипнув,  разом  заткнулся
выключенный магнитофон. Замерли серые вспученные фигуры - недосогнув  руки
и туловища. Оказывается, Градусник, устав ждать, вернулся и  дал  в  морду
Роме Эритрину, который, не торопясь, надевал дубленку. Дал  очень  сильно.
Но не попал. Вместо этого он залепил в цветное бра  на  стене  и  своротил
его, выдернув с корнем  шурупы.  Эритрин  не  остался  в  долгу  и  ударил
ботинком.  Вероятно,  с  перепугу,  не  слишком  разбираясь  -  зачем.   В
результате перестала  существовать  тумбочка  под  телефоном.  Как  единое
целое. И сам телефон тоже. Поэтому - набежали. Сгрудились, словно в  бане,
на  двух  квадратных  метрах.  Толкались  и  говорили  все  сразу.   Жека,
посверкивая потной макушкой, солидно объяснял, что так не поступают. Они -
у него дома. А у него дома  так  не  поступают.  В  свидетели  он  призвал
Игнациуса. Игнациус подтвердил, что так не поступают. Они - у  него  дома.
Градусник, увидев его, попытался обнять  и  радостно  завопил:  Поехали  к
женщинам, Иннокентий!.. Куда ты меня притащил - козлы  всякие...  Я  ждал,
ждал - замерз... - Его с трудом  оторвали  и  вытолкали.  Потом  вытолкали
побледневшего Эритрина, который ни за что не хотел уходить,  а  очутившись
ка тесной площадке, немедленно устремился по лестнице.  Но  не  вниз,  как
положено, а вверх, к чердаку.
     - Пошли домой, -  не  разжимая  презрительных  губ,  сказала  сеньора
Валентина.
     Она  была  уверена,  что  все  это  подстроил  Игнациус.   Причем   -
специально.
     - Сейчас, - ответил он. Не обращая ни на кого внимания, очень  быстро
и крепко взял Аню за плечи. Она была теплая. И готовая, вероятно, на  все.
Вытекал белый пар из форточки. - Я тебя найду, я обязательно разыщу  тебя,
ты, пожалуйста, не торопись, не решай ничего - сию же минуту...
     - Только громче стучи, там звонок не работает,  -  терпеливо  сказала
Аня.
     Жека тут же уверенно оттеснил ее:
     - Собирайтесь, собирайтесь, ребята...
     Между тем Валентина уже извлекла  откуда-то  Пончика,  разрисованного
чернилами. Как  индеец  -  в  вихрастом  налепленном  пухе.  Они  все-таки
разодрали подушку. Пончик ныл, что еще  очень  рано  и  что  надо  бы  еще
поиграть - хоть чуток. А сеньора  Валентина  пихала  его  и  шипела,  явно
сдерживаясь при посторонних. Зато Эмма не сдерживалась - всадила  здоровую
оплеуху, и обиженный Ботулин заревел, как стадо диких слонов.
     - Дура, - сказал ей Игнациус.
     Лакированные  юноши  с  интересом  наблюдали  за  сценой,  какую   не
встретишь на эспланадах, а  Стас,  отстранившись  и  как  бы  не  замечая,
элегантно курил, держа сигарету за кончик фильтра.
     Аня почему-то стояла вплотную к нему.
     На улице жена сказала Игнациусу:
     - Ты вел себя отвратительно.
     - Она мне нравится, - ответил Игнациус, глотая живой чистый холод.
     - Собрался репетировать доклад, так репетируй. Анпилогов твой даже не
поздоровался  -  интеллигентный  человек...  Перестань!  -  крикнула   она
Пончику, который, увлеченно жужжа, загребал снег сапогами.
     До метро был целый квартал. Жека  обитал  на  краю  города.  Морозное
малиновое солнце висело меж зданий  из  крепкого  инея.  Свежий  снег  был
истоптан глубокими синими  тенями.  Клубился  пар  над  отдушинами  люков.
Саженцы на бульваре безнадежно оцепенели до самой весны.
     - А завтра Валерка приедет к нам? - спросил Пончик.
     - Не приедет, - отрезала сеньора Валентина.
     - Я хочу, чтобы приехал, у него пистоны, - привычно заныл Пончик. - А
ты мне обещала купить и не купила...
     Они  втиснулись  в  метро.  Народу   было   столько,   что   Игнациус
расплющился. Валентину прижало к нему. Даже сквозь шубу чувствовалось, что
она состоит из одних костей. У нее дергалось морщинистое веко и на  скулах
горели два красных мятых пятна. Игнациус старался не  смотреть.  Она  была
очень некрасивая.

     2

     Дальше было так.
     Созоев распахнул голубые младенческие глаза, где - в сиянии - не было
ничего, кроме искренней радости.
     - Александр!.. Александр!.. Просто -  Саша!  -  вскричал  он.  -  Как
чудесно, что вы заглянули, мой дорогой!.. Проходите  же!..  Проходите,  не
стойте!.. - слегка подталкивая сзади, пригнал  его  в  комнату,  увешанную
цветастыми блюдцами, темными громоздкими давящими картинами  и  различными
фотографиями в вычурных деревянных рамках. - Мара!  Мара!..  Посмотри  же,
кто к нам пришел!..
     Появилась  заспанная  всклокоченная  испуганная  Марьяна,  у  которой
из-под халата торчала нижняя юбка, и, как  курица,  злобно  уставилась  на
Игнациуса.
     - Здравствуйте. Извините меня, - неловко сказал он.
     - Чаю нам! Чаю!.. - кричал Созоев.
     Он стремительно хохотал, словно булькал водою, и делал  массу  лишних
движений. Элегантный костюм сидел на нем, как на арбузе. Округлившись, без
складок. Галстук броско алел на выпирающем  животе.  И  блистали  граненые
запонки на манжетах. Игнациус, проваленный в кресло,  зажал  ладони  между
колен. Он всей кожей ощущал, что  -  серьезные  неприятности.  Потому  что
иначе не стали бы его вызывать.  Время  было  скандальное  -  воскресенье,
восемь утра. Или, может быть, объявился  блудный  сын?  Непохоже.  У  него
неприятно и сильно заныло в груди. Полчаса назад он звонил  Анпилогову.  К
счастью, Геннадий уже проснулся. Некоторое  время  причмокивал  в  трубке,
туго  соображая,  а  потом,  вдруг  опомнившись,  сформулировал  приговор:
"Старик совсем спятил. Это у него - возрастное. Ничего не бойся и  держись
нагляком. Как известно, он при этом теряется". Совет  был  мудрый.  Но  не
очень. Поэтому Игнациус на всякий  случай  отмалчивался.  Делал  вид,  что
спросонья не понимает. Впрочем, так оно на самом деле и  было.  Мгновенно,
дохнув летней мятой, возник крепкий чай, в меру горячий и в меру густой, с
аккуратными твердыми дольками желтеющего лимона. Совершенно  ненужный  был
чай.
     - Я еще вчера говорил Маре: хорошо бы Саша нас навестил, побеседовали
бы с ним, посмеялись... Кладите песок, Саша. А почему  так  мало?  Кладите
больше!
     - Я пью без сахара, - нервно сказал Игнациус.
     - Да вы не стесняйтесь! - бурлил Созоев. - Еще  одну  ложечку,  прошу
вас! Ну - еще одну... Уже четыре? Зачем их считать? Сколько надо,  столько
и кладите! Мара, Мара, а где давешнее печенье?
     Марьяна так же злобно потыкала Игнациусу в плечо  мелкой  хрустальной
вазочкой.  Он  взял  сразу  шесть  песочных   розеток,   чтобы   наверняка
отвязаться. Все-таки ему было чрезвычайно не по себе.
     Осчастливленный визитом Созоев дул в чашку.
     - Как ваши дела, Саша?
     - Вроде бы неплохо, - сказал Игнациус.
     - Как здоровье?
     - Дня три еще проживу.
     - Как ребенок?
     - Ребенок - парализованный.
     - А жена?
     - Утверждают, что - делириум тременс.
     - Хе-хе-хе... Вы все шутите, Саша...
     Но Игнациус отнюдь не шутил. Зима в тот год выдалась голая  и  сухая,
какие бывают раз в десятилетие. Очень рано ударили  морозы,  стиснув  небо
светлеющей синевой. Почернела сырая  листва  в  садах.  Остекленели  реки.
Ночью свистал ветер по мерзлым щелям и  царапала  камень  редкая  крупяная
пороша. В конце ноября пропал Грун. Он никого не предупредил и не  оставил
записки. Просто исчез, без следа растворившись в толчее четырехмиллионного
муравейника. Это была катастрофа. Потому что защита его была назначена  на
январь. Все уже было готово.  И  документы  оформлены.  Жека  дважды,  как
цуцик, мотался к нему домой. Выяснилось, что Грун переехал, и новые жильцы
не знают - куда. Там был сложный многоступенчатый жуткий обмен. Больше его
никто не видел. Через две недели по почте пришло заявление об  увольнении.
Администрация  взвыла.  У  Созоева  был  сердечный  приступ.  На   кафедре
многозначительно переглядывались. Игнациус, как больной, равнодушно и