роколол им свою ладонь.
    - Ну, мы такие фокусы теперь тоже знаем, -  Артем  вынул  шило  из
руки бомжа и спокойно проткнул себе ладонь, сначала  удивив,  а  потом
рассмешив старика. Бомж как-то глупо и радостно расхохотался.
    - Так значит... - заговорил он, прерываясь и давясь смехом. -  Так
значит, всем нам кранты - и бомжам, и ментам, и...
    Егоров, не испытывая ни малейшей боли, вытащил шило из  ладони  и,
изо всей силы,  почти  по  самую  рукоятку  всадив  его  в  деревянное
сиденье, встал. Бомж нахально удержал его за рукав.
    - Смерть уравняет всех! - торжествующе воскликнул он.
    Егоров рывком освободил руку и, не оборачиваясь, пошел  к  выходу.
Там он едва не столкнулся  с  входившей  с  улицы  женщиной  и,  резко
остановившись,  застыл  на  месте  -  так  знакомы  были  это  обильно
намакияженное лицо, крашенные в белый цвет и почти всегда  пережженные
волосы, еще сохранившая следы былой стройности осанка и вечная  манера
одеваться броско и одновременно небрежно.
    - Эльвира? - спросил Артем, словно был не уверен.
    - Ты еще помнишь, как меня зовут?  -  со  злой  иронией  в  голосе
вопросом на вопрос ответила  женщина,  поправляя  съезжающий  с  плеча
ремень увесистой дорожной сумки.
    - Ты уезжаешь?
    - Пытаюсь. А ты что, за мной следишь?
    - Ну вот еще, больше мне заняться нечем.
    - Конечно-конечно, ты всегда так занят!  -  и  она,  задев  Артема
сумкой, быстро прошла мимо.
    Егорова поражала та апатия, с которой город встретил  происшедшее.
Может быть, это была растерянность,  но,  казалось,  никто  ничего  не
пытается делать - все только ждут. Мысли опера отвлекла открывшаяся  в
железной ограде калитка. Из нее вышел насколько богато,  настолько  же
безвкусно одетый человек с огромной золотой  цепью  на  шее.  На  цепи
висел непомерно большой медальон с изображением  русалки,  держащей  в
руках кубок. В этом человеке Артем узнал своего  бывшего  подопечного,
из  своих  сорока  лет  примерно  пятнадцать  просидевшего  в   местах
отбывания наказания. Во  дворе,  возле  трехэтажного  дома  с  нелепой
башней, стоял "Мерседес" с открытым  капотом,  уже,  видимо,  порядком
разозливший своего хозяина.
    - Эй, начальник, что стряслось? - с высокомерной ухмылкой  спросил
оперативника тип с медальоном.
    - Не знаю, - ответил Егоров, не останавливаясь.
    - Как это не знаешь? А кто знает?  Не  знают  они  ничего!  Только
деньги государственные прожирать...
    Егоров не дал ему договорить, сделав то, что ему хотелось  сделать
много раз, но чего  он  не  мог  позволить  себе  раньше.  Вернувшись,
оперативник взял наглого типа всей пятерней за лицо и втолкнул  его  в
калитку так, что тот, громко звякнув цепью, уселся на мощенную  камнем
дорожку.
    - Ты думаешь, это  все?  -  услышал  Артем,  отойдя  уже  довольно
далеко.
    Он нехотя обернулся.
    - Это тебе так не пройдет! - кричал обиженный тип с цепью на  шее,
нервно тыча указательным пальцем в сторону Егорова. - Можешь  считать,
что ты уже не работаешь!
    Опер  вдруг  саркастически  рассмеялся  и   неожиданно   поразился
странному  сходству  своего  смеха  с   хохотом   старого   бомжа   на
железнодорожном вокзале.
    В отделе было все по-прежнему. И даже людей у входа и в коридорах,
кажется, не уменьшилось и не увеличилось.
    - Что нового? - на всякий случай спросил Артем у дежурного.
    - Все старое, - ответил  тот.  -  Пропали  все  животные,  дети  и
несколько взрослых. С утра отправили двоих на велосипедах в  ближайший
поселок узнать, что там, но они так и  не  вернулись.  Короче,  полный
мрак. Как тут не поверишь во всякую чертовщину?
    - Состояние у меня какое-то странное, - сказал  участковый  Васин,
сидевший на стуле у окна и заполнявший какие-то бумаги, разложенные на
подоконнике.
    - Это у тебя нервное переутомление, - объяснил дежурный. - Я  себя
тоже странно чувствую.
    - Скорее всего, это давление, - вмешался  помдеж.  Надо  проверить
пульс. Дай.
    Помдеж взял участкового за руку, глянул на часы и,  вспомнив,  что
они стоят, попросил Егорова:
    - Давай, чтобы не путаться, ты будешь про себя считать секунды,  а
я - удары пульса.
    Артем ничего не считал, безразлично глядя,  как  помдеж  тщательно
ощупывает руку участкового.
    - Ну что? - спросил тот нетерпеливо. - Что?
    - А черт его знает, где  у  тебя  пульс!  -  почему-то  разозлился
помдеж и зачем-то пошел к неработающему пульту.
    Васин сам было принялся за поиски, но, быстро  утратив  интерес  к
этому занятию, махнул рукой.
    К вечеру, о котором можно  было  судить  по  заметно  потемневшему
небу,  все  в  отделе  устали  от  напряженной  и  при  этом  какой-то
безрезультатной, бессмысленной работы. Все  стали  испытывать  чувство
опустошения и  одолевающее  безразличие  ко  всему.  Многие  незаметно
расходились.
    Егоров вышел на улицу. Небо уже стало похожим на вынутую из печи и
быстро остывающую золу.  Городские  кварталы  на  его  фоне  выглядели
беспорядочным нагромождением черных ящиков. Артема больше не волновало
утерянное оружие. Нет, он, конечно, еще  надеялся,  что  ему  придется
понести наказание за свою оплошность, но  лишь  в  том  случае,  если,
наконец, прекратится начавшееся утром светопреставление. Иначе до  его
утерянного пистолета никому дела не будет.
    - Куда? - спросил себя опер, стоя на крыльце. - Домой? Ни за что!
    И он побрел к уютному кабачку, в который  ему  раньше  приходилось
заглядывать по уголовным делам. Хотелось как-то развеяться и  провести
вечер в шумном месте.
    Нарушив тишину совсем опустевших улиц, до слуха  Егорова  долетели
едва слышные завораживающие  тягучие  звуки.  Они  все  усиливались  и
наконец впереди на багровом фоне четко  обрисовался  силуэт  человека,
сидящего на крыше торгового киоска. Свесив ноги и покачиваясь  в  такт
музыке,  он  играл  на  саксофоне.  Поравнявшись  с  музыкантом,  опер
остановился. Худощавый  саксофонист,  лет  тридцати  пяти  на  вид,  в
надвинутой на глаза кепке, играл самозабвенно, ни на кого  не  обращая
внимания и ничего не видя вокруг. Огненные блики играли на  зеркальной
поверхности инструмента, преломляясь в его  изгибах.  И  было  в  этом
что-то притягивающее, навевающее щемящую тоску, и одновременно нелепое
и абсурдное.
    В кабачке  "Идиллия"  действительно  было  людно.  Видимо,  многие
руководствовались теми же соображениями, что и Артем, не желая в  этот
вечер  оставаться  наедине  с  неизвестностью.  Видневшееся  в  узких,
похожих  на  бойницы  окнах  тускнеющее  зарево  помещения  почти   не
освещало. Поэтому на столах в простеньких керамических подсвечниках  и
в расставленных тут и там на полу  высоких  металлических  канделябрах
горели свечи. Несмотря на то, что столы были заставлены едой и питьем,
никто из посетителей не ел и почти никто не пил.  А  те,  кто  все  же
заставлял себя пить, были так же трезвы, как и все остальные. Не  было
и  обычного  обилия  музыки.  Толстенький  тапер  пытался  играть   на
стареньком рояле, который так же, как и маэстро, был не в лучшей форме
и сильно фальшивил. Под эту музыку  так  же  фальшиво,  с  недовольным
выражением лица, танцевала почти обнаженная девица, к которой никто не
проявлял интереса.
    - Что?  Работа?  -  спросил  вертлявый  бармен,  появляясь  из-под
стойки, как черт из табакерки. -  Будете  кого-нибудь  арестовывать  и
сажать?
    Егоров не ответил. Облокотясь  локтем  о  стойку,  он  внимательно
осматривал зал, то и дело натыкаясь взглядом на знакомые лица.
    - А по-моему, мы все  и  так  уже  сидим,  и  довольно  прочно,  -
продолжил бармен, протирая бутылку. - Пить будем? Наливаю бесплатно.
    - Ну налей, - согласился  опер,  ощутив  потребность  чем-то  себя
занять.
    - Чего налить?
    - А какая разница?
    - Верно, никакой, - в свою очередь согласился  бармен  и  наполнил
высокий фужер.
    Артем сделал глоток - ни вкуса, ни запаха, все, как и утром.
    - Надеюсь, вы не думаете, что у меня плохой товар?
    - Не думаю, - оборвал разговор Егоров, увидев в  затемненном  углу
волнующе знакомый профиль.
    Эльвира держала в руке такой же большой  фужер.  Она  вяло,  очень
нехотя делала из него небольшой глоток,  после  чего  тонкой  струйкой
выливала часть содержимого сосуда прямо на стол. Снова медленно делала
глоток, и снова лила на стол. Егоров  осторожно,  как  бы  с  опаской,
подсел рядом. Женщина посмотрела на  Артема  тем  застывшим  взглядом,
который Артем в этот день видел у многих.
    - Ты явно за  мной  следишь,  -  усталым  и  безразличным  голосом
сказала Эльвира, но в глазах ее блеснула едва заметная искра.
    - Не пришел твой поезд? - ухмыльнулся Артем.
    - Неужели ты здесь на работе? -  снова  спросила  она,  словно  не
слыша вопроса. - Или так, взгрустнулось?
    - От кого ты хотела уехать - от меня, от себя или вообще от всего,
что связывает тебя с этим городом?
    Вытаявшая   под   фитилем   свечи   выемка   быстро    наполнялась
расплавленным воском.
    - Если ты меня преследуешь, то какой в этом смысл?
    Расплавленный воск, переливаясь через край  выемки,  стекал  вниз,
наростами застывая на подсвечнике.
    - Но, как видишь, сегодня никто никуда не уехал и, может быть, уже
не уедет. Наверное потому, что уезжать  бесполезно.  Мы  обречены  все
свое носить с собой. Это только кажется, что можно от чего-то  уехать,
- Артем последний раз глотнул из бокала и с раздражением отставил  его
в сторону.
    - Какой долгий и тяжелый день, - сказала Эльвира, глядя в пустоту.
- Неужели все это не сон?
    Танцовщица как-то скомканно закончила  выступление  и  под  жидкие
аплодисменты удалилась.
    - Мы с тобой давно не виделись, а сегодня встречаемся второй  раз,
- Артем пристально разглядывал собеседницу. -  Может,  это  неспроста?
Вдруг и вправду ничто в мире не происходит случайно?
    - Надо же,  никакого  вкуса.  И  никакого  результата,  -  Эльвира
перевернула фужер вверх дном, вылив на  стол  остатки  влаги,  и  она,
дойдя до края, потекла на пол.
    Егоров молча продолжал всматриваться в ее лицо. Она явно была  все
такой же взбалмошной и неукротимой, только заметно  осунулась  внешне.
Все в ее жизни не ладилось. Кажется, последнее время она пила лишнего.
Артем понимал, что между ними мало общего и что теперь они  еще  более
не смогли бы ужиться, чем раньше. Но он привык к ней. Ему порой  очень
не  хватало  этой  женщины  и  было  жаль  ее,  как  в  детстве   того
потрепанного игрушечного зайчишку. Может быть, поэтому  у  него  и  не
возникало настоящей привязанности к другим, более молодым и интересным
женщинам.
    Посетители кабачка неожиданно оживились  и  стали  перемещаться  к
выходу. На улице происходило  какое-то  движение  и  слышался  далекий
мощный гул. Снова ураган? Многие стали выходить  наружу.  Егоров  тоже
пошел  к  двери.  Люди,  тихо  переговариваясь,  тянулись  к   окраине
квартала, которая была в то  же  время  и  окраиной  города.  Там,  на
очерчивавшем  город  шоссе,  собралась  уже  значительная  толпа.  Все
смотрели вдаль. Далеко, у самого горизонта, что-то, громыхая,  сверкая
и клубясь, сплошной стеной быстро катилось к людской обители.
    - Смерч. Ураган. Ядерный взрыв, - слышались  одинокие  неуверенные
голоса.
    Большинство собравшихся  хранило  молчание.  И  никто  не  пытался
бежать, прятаться, что-то делать, чтобы хоть как-то защитить себя. Как
будто весь город за этот день свыкся с мыслью о  неизбежности  чего-то
ужасного, противостоять которому невозможно.
    - На нас идет! Прямо на нас!  -  знакомым  сиплым  голосом  сказал
кто-то сзади.
    Артем обернулся  и  увидел  своего  давнего  знакомого  с  нелепым
медальоном на шее и бессмысленно вытаращенными  остекленелыми  глазами
на лице. Оперу вдруг страшно захотелось повторить  прием,  примененный
утром  у  калитки,  но   ему   тут   же   это   показалось   полнейшей
бессмысленностью, и он лишь прошел немного  вперед,  чтобы  не  стоять
рядом с неприятным типом. Остановившись,  Егоров  увидел  перед  собой
спину и затылок майора Стасова. Тот, словно ощутив спиной его  взгляд,
медленно обернулся.
    - Ты знаешь,  -  скороговоркой,  словно  боясь  не  успеть,  вдруг
выпалил оперативник, - сегодня утром я потерял пистолет.
    Стасов долго смотрел на Артема ничего не выражающим взглядом. Лицо
его было бледным и неподвижным, как гипсовая маска.
    - Как же это ты... - сказал наконец он без тени эмоций в голосе  и
снова стал смотреть в другую сторону.
    Вот ужасная стена достигла реки. Толпа в ожидании затихла, видимо,
надеясь, что это ужасное нечто не пройдет через воду. Но речная  вода,
вспенившись и взмыв высоко в воздух, как  от  взрыва,  превратилась  в
сплошной туман, на мгновение скрывший все из вида. Но набегающая стена
вновь возникла из пара, засверкала ослепительными вспышками, и в свете
их возникли еще невнятные, но уже наводящие леденящий  ужас,  огромные
черные силуэты, несущиеся по земле и по воздуху.
    Уловив слева от себя чье-то торопливое движение, Егоров  обнаружил
поблизости участкового Елина, достававшего из кобуры пистолет. Вот  он
передернул затвор,  взял  оружие  двумя  руками,  как  для  прицельной
стрельбы,  и  в  этот  момент  увидел  Егорова.  Оперативник,   горько
усмехнувшись, отрицательно покачал головой. Тогда лейтенант  приставил
пистолет к виску. Егоров снова отрицательно покачал головой. Но в этот
раз участковый не послушался  и,  закрыв  глаза,  нажал  на  спусковой
крючок. Лейтенанта сильно качнуло, но он, раскачиваясь  из  стороны  в
сторону, словно кукла-неваляшка, остался стоять  на  месте.  Потом  он
открыл глаза и беспомощно посмотрел на опера. Пуля на вылете  оставила
такую рану, что у лейтенанта, казалось, была вырвана треть головы,  но
крови почти не было. Егоров молча отвернулся.
    В это время волна огня и теней подкатила  совсем  близко.  Вспышки
света,  клубящиеся  пыль,  дым  и   черные   силуэты   заполнили   все
пространство  впереди.  И  раздался  леденящий   душу   вой,   словно,
собравшись вместе морозной зимней ночью, взвыли разом тысячи  голодных
волков, почуявших добычу. И задрожала земля под ногами.  Но  еще  было
видно, как стояла вдоль дороги окаменевшая толпа. И никто не бежал, не
прятался, не падал на землю. Все ждали.





                           Дмитрий СЕРГЕЕВ

                            ПЕСЧАНЫЙ ДЕМОН

                       (фантастический рассказ)


    Я люблю выходить из песка, подниматься над  ним  легким  облачком,
увлекая за собой быстро оседающие песчинки. Так хорошо  распыляться  в
прохладном утреннем воздухе, быстро увеличиваясь в размерах  и  ощущая
все большую легкость. Но этого нельзя делать до бесконечности -  можно
стать настолько зыбким, что даже слабый ветер разорвет тебя на  части,
и тогда ты погибнешь, превратившись в  мельчайшую  безжизненную  пыль.
Поэтому хорошо, когда нет ветра и можно  без  лишней  предосторожности
мощной струей выбрасываться наружу, до смерти пугая  элгов  неожиданно
взметнувшимся вверх фонтаном песка.
    Элги боятся нашего появления. Интересно, как они нас видят,  когда
мы находимся в  легком  состоянии?  Скорее  всего,  они  видят  только
движимый нами песок. Им не понять, как мы меняем состояния плоти.  Они
этого не умеют. Они всегда находятся в твердом теле, как корхи. Только
корхи - глупые, а элги - хитрые. И еще они умеют  изменять  окружающие
вещи, из которых делают всякие приспособления, чтобы носить их в руках
или с помощью  всяческих  ухищрений  навешивать  на  себя,  или  самим
забираться в них. Но корхи хорошо видят нас в любом состоянии  и  даже
издали. И даже когда корхи не видят нас, они ощущают наше присутствие.
Поэтому охотиться на корхов трудно. Зато безопасно.
    А элги нас не чувствуют и в легком состоянии почти не  видят.  Это
потому, что они чужие, пришельцы из других миров. Их легко выследить и
догнать. Но они могут нас убить. Я люблю подстеречь одинокого элга  и,
приводя пришельца  в  ужас,  накатиться  на  него  быстрым  смерчем  и
закружить до потери всякой ориентации. А потом я липкой влагой затекаю
под его искусственное покрытие, плотно  обволакиваю  его  теплое  тело
быстро затвердевающей пленкой и, разлагая его плоть, пью  выделяющуюся
энергию.
    А можно выйти из песка прямо под элгом и подняться  вверх  по  его
телу, захлестывая голову. Только это надо делать очень стремительно. А
еще можно, сжавшись, а потом оттолкнувшись от песка, описать в воздухе
большую дугу и водопадом низвергнуться сверху, разом прикончив чужого.
Только взлетать надо  сзади,  то  есть  с  одной  строго  определенной
стороны. Потому что элги - существа односторонние. Они  видят  в  одну
сторону, ходят в одну сторону и все  делают  только  с  одной  стороны
своего тела. Если надо посмотреть в другую сторону или сделать  что-то
не там, куда он повернут глазами, элг должен развернуться. Даже  корхи
видят и ходят в разные стороны, не  оборчиваясь  вокруг  себя.  Короче
говоря,  нападать  лучше   сзади.   Пришелец   слышит   шорох   песка,
оборачивается, хватаясь за свое оружие, -  а  уже  поздно.  Еще  проще
убить элга, когда он спит, то есть не видит, не слышит и не шевелится,
хотя и не умер. Тогда ты подкатываешься к нему волной  густого  синего
тумана и тихо заползаешь под покрывало...
    Но это умеют все. А вот Эсс мог убить элга по-особому. Потому  что
он был настоящим художником, мастером  перевоплощения.  Он  мог  стать
камнем, растением,  корхом  -  чем  угодно.  Он  превращался  в  элга,
наполовину провалившегося в песок, и движением руки,  как  это  делают
пришельцы, приманивал одного из них. Тот подходил и  протягивал  руки,
чтобы помочь.  Эсс  тоже  протягивал  руки  и...  Но  однажды  ему  не
поверили.
    Я бы тоже хотел  так  научиться,  но,  наверное,  мне  не  хватает
природного дара. Однажды мне почти удалось превратиться в  элга,  и  я
подстерег одного из пришельцев. Но надо было не забывать,  что  нельзя
ходить боком или задом наперед. И я, кажется, отражал не  те  лучи.  А
кроме того, в твердом,  сжатом  состоянии  мы  примерно  вдвое  меньше
пришельцев средней величины. Наверное, поэтому  Эсс  изображал  всегда
только половину  элга.  Но  ведь  можно  научиться  как-то  обманывать
пришельцев, полностью копируя их. А тогда элг не поверил мне  сразу  и
мог бы легко убить меня, ведь в твердом теле мы наиболее  уязвимы.  Но
он слишком медлил.
    Ошш тоже талантлив. Он не может изображать вещи, но он научился их
отражать. Элг оборачивается - и видит в воздухе свое отражение. Он так
удивляется, что не может  ничего  делать.  А  отражение  приближается,
приближается... А вот и Ошш. Я узнаю его издали. Мы с ним идем в  Кишш
(элги называют это "база"). Там мы сможем убить  десять,  а  может,  и
двадцать элгов. Нам говорят: "Не ходите в Кишш".  Но  нам  много  чего
говорят. Например: "Не приближайтесь к кресту". А этот крест -  просто
две длинных скрещенных вещи. Элги притащили его издалека, из  какой-то
земли, которую они называют священной, и поставили на большом  бархане
недалеко от Кишша. Они верят, что крест защищает их от нас,  кого  они
называют демонами. Но разве кто-нибудь хоть раз видел, чтобы из креста
стреляли? Что вообще случится, если  к  нему  приблизиться?  Никто  не
знает. Тогда почему же и мы верим, что он защищает пришельцев?  Только
потому, что они сами в это верят? Нет, я обязательно это  проверю.  Не
сейчас. Потому что сейчас мы с Ошшем  идем  в  Кишш.  Потому  что  уже
темнеет. А когда темно, элги не видят  нас,  даже  если  мы  находимся
совсем рядом, даже когда мы плавно обтекаем их искусственные покрытия,
в упор смотрим в их круглые маленькие  отверстия,  через  которые  они
видят мир, и ощущаем, как они выдыхают воздух.
    Здесь мы с Ошшем разойдемся. Он проникнет  в  Кишш  сверху,  через
проходы для воздуха - это очень сложно, но, может быть, безопаснее,  а
я - через один из в