жал плечами:
  - Не-а. Это ж только дети верят в такую ерунду.
  - У нас усе вераць, - неожиданно отозвался с водительского сидения Ягор
Василич. Он кивнул на кладбище и сообщил: - Миж иншым, тут нават жыве
прывидзенне, самае сапрауднае.
  Дядя Юра засмеялся:
  - Это ты про наши ночные приключения? Ну, то все несерьезно, сам знаешь.
  - Я тольки знаю, што раз у год тут бачаць старую Верку Сердючыху. Коля з
Хутаркоу разпавядау: сама бледная, разпатланая, в дранай сукенцы, ишла й
зыркала на усе баки.
  - Коля, наверное, после поллитры был - вот и привиделось, - отмахнулся
Юрий Николаевич. - Что он вообще делал ночью под кладбищем?
  - Я хиба сказау "ночью"? - удивился Ягор Василич. - Удзень „н бачыу я„,
сярод яснага божага дня.
  - И больше - никто не видел? Он один?
  - А болей никога и не было! Адзин „н быу. А да яго, год назад, Сцепанида
зустрачала. Такую ж самую, кажу ж табе. И таксама удзень.
  - Сказки, - покачал головой Юрий Николаевич. Его оппонент вздохнул, мол,
что с вами, городскими, говорить. Спор сам собой утих.
  Кладбище уже проехали, трактор выруливал к черному лесу, разрезанному
напополам полосой грунтовки. Грунтовка начиналась от перекрестка, к
которому как раз приближался, покачиваясь и постанывая, "Беларусь".
Забравшаяся на небо луна освещала дорогу, но в большей степени это делали
фары трактора - из них тянулись во тьму два коротких желтых луча.
  Макс смотрел "прямо по курсу", отстраненно созерцая недвижные сосны,
которые словно несли почетный караул. Мальчик представил себя лесным
царем, вернувшимся в зеленую державу после долгих странствий. Вот он едет
по дороге, величавый, справделивый, а деревья-подданные встали по краям,
приветствуя своего властелина. "С возвращением, - шепчут они, - с
возвращением, государь!"
И вдруг - что такое? - тень, выскочившая перед царем - придворный шут?
уродец? или наемный убийца, подосланный врагами? Низенькая мохнатая
фигурка, только что выпрыгнувшая из кустов, замерла, повернула круглую
голову и посмотрела прямо в глаза Максу.
  На мгновение их взгляды пересеклись, и мальчику стало страшно. Существо
смотрело осознанно, разумно, оно понимало, кто перед ним, оно даже
понимало, что Макс сейчас чувствует.
  Он открыл рот, чтобы закричать, но тень уже скользнула обратно, в кусты -
да так, что ни один листик не шелохнулся.
  - Горло болит? - дядя Юра, как, видимо, и Ягор Василич, существа не
заметил.
  Мальчик покачал головой:
  - А... вы разве ничего не видели?
  - Где?
  - На дороге. Небольшое такое, пушистое.
  - Заяц, мабыць, - отозвался Ягор Василич. - Тут у нас прорва зайцау.
  - Наверное, - согласился дядя Юра. - Повезло тебе, козаче - первый день, а
уже зайца видел.
  Макс промолчал, только кивнул.
  Он не считал, что ему повезло. Он не маленький, он же знает, как выглядят
зайцы - у зайцев длинные уши. А у существа на дороге уши миниатюрные,
больше на рожки смахивают. И лапы другие. Нет, оно точно не было похоже на
зайца. Скорее уж...
  Скорее уж на мохноногое существо из сна.

  10

  На грунтовке трактор перестал раскачиваться, словно припозднившийся домой
мужичок, - поехал ровнее, уверенней. Лес все тянулся по обе стороны
дороги, но мальчик, сколько ни вглядывался, больше ничего интересного не
увидел. Деревья как деревья, кусты как кусты. Иногда, правда, казалось,
что из зарослей кто-то наблюдает за людьми, в особенности - за Максом. Как
будто его взяли на заметку. Как будто...
  - О, - сказал Ягор Василич, - падъязджаем, ужо недал„ка.
  Мальчик только успел удивиться, мол, в лесу же еще, какое ж "недал„ка", -
а лес взял да закончился, осталась одна дорога и поля вокруг. Ну, не в том
смысле, что поля, а в том, что пустое пространство. Макс поискал
подходящее слово, но так и не нашел. Пока занимался поисками, впереди
показался первый дом. "Наверное, заброшенный", - решил мальчик.
  - Узна„шь? - спросил у дяди Ягор Василич.
  - А как же, - отозвался тот. - Узнаю. До сих пор живет?
  - Жывець, - подтвердил Ягор Василич. - Жывець, што з им здарыцца?
  И хотел было добавить еще кое-что, но оглянулся на Макса и промолчал.
  Дом стоял чуть в стороне от дороги, весь в окружении высокой, до пояса,
седой метельчатой травы. Мальчик внимательнее присмотрелся и заметил узкую
тропку, ведущую к крыльцу. Если б не она... впрочем, даже и с нею дом
выглядел нежилым. Но раз Ягор Василич с дядей Юрой говорят...
  - А кто здесь живет?
  Взрослые, как по команде, переглянулись. Потом Юрий Николаевич наигранно
небрежно шевельнул плечами:
  - Так, человек один. Он у нас вроде отшельника.
  - Это заметно, - кивнул Макс. - Как там все вокруг заросло!
  - Для таго зарасло, штоб чарцям была зручней шныраць! - проворчал Ягор
Василич. - Вось для чаго!
  - Прекрати, - попросил дядя Юра. - И так мы сегодня что-то об одних
гнусностях разговариваем. А помнишь, как во-он в том пруду я однажды...
  Неожиданно Макс отключился. Глаза не закрыл, просто вдруг перестал
слышать, о чем говорят Ягор Василич с дядей. В их словах было не больше
смысла, чем в гудении трактора или шелесте ветра. Мальчик почувствовал,
что окончательно засыпает, не способный уже бороться с усталостью.
  Весь оставшийся путь он клевал носом, из-за чего пару раз больно ударился
макушкой о металлическую ручку на окне сзади. Но даже боль пришла какая-то
сонная: поворочалась, поканючила и задремала.
  "Беларусь" уже ехал по селу - мимо дворов с аккуратными деревянными
домиками, мимо огородов, заборов, отделяющих эти огороды от дороги, мимо
деревянных скамеечек под заборами, мимо водных колонок с длинными кривыми
рычагами, мимо сложенных поленницами дров, мимо хлевов, откуда доносились
ворчание и вздохи зверей, мимо лающих псов и шарахнувшейся в сторону
черной кошки, мимо дырявого мяча в луже, самодельных качелей на дереве,
развешенного в саду белья, мимо....
  Стоп!
  Трактор затормозил. Кажется, перед домом бабы Насти.
  Да, точно. Перед ним.
  ...И тогда Макс заснул по-настоящему, так и не выбравшись из кабины. Он не
слышал, как шумно и радостно встречали бабушка с дедушкой дорогих гостей;
он не пошевелился даже, когда его вынесли из трактора и внесли на руках в
дом, раздели, уложили на кровать и накрыли одеялом.
  Ничего этого Макс уже не слышал и не видел - у него начался жар.


                                  Глава вторая


  Селенье не ждало целенья,
Был мак, как обморок, глубок,
И рожь горела в воспаленьи.
  И в лихорадке бредил Бог.
  В осиротелой и бессонной,
Сырой, всемирной широте
С постов спасались бегством стоны,
Но вихрь, зарывшись, коротел.
  За ними в бегстве слепли следом
Косые капли. У плетня
Меж мокрых веток с ветром бледным
Шел спор. Я замер. Про меня!
  Б. Пастернак

  1

  Бабушку Макс помнил плохо. Последний раз мальчик видел ее лет в
шесть-семь, когда она неожиданно приехала "навестить детей" в город. То
есть вообще никто ничего не знал, это был "сюрприз". Вдруг вечером в
квартире раздался звонок, все вроде бы дома - отец вздыхает (по телевизору
показывают футбол), переглядывается с мамой и идет открывать. Максу,
естественно, интересно; он останавливает разыгравшееся на полу эпическое
сражение, в котором задействован максимум возможных сил (то есть,
солдатиков и прочих боевых единиц), - бежит следом за папой. Клацают
замки, дверь распахивается, впуская в коридор непривычные запахи, следом
за которыми на пороге появляется низенькая старушка с двумя внушительными
сумками. Позади маячит некий высокий дядька, зажавший в руке огромный
чемодан. Возгласы удивления и радости. Макс настороженно разглядывает
гостей, но тут же выясняется, что гость всего один, не гость даже, а
гостья; касательно же дядьки с чемоданом, то это просто водитель, который
помог донести вещи до квартиры. Возня, суматоха, везде зажигается свет,
распахнуты двери; непривычные запахи окончательно осваиваются и целиком
заполняют прихожую, проползают на кухню; Макса, порядком смущенного,
наконец отлавливают (он в это время отчаянно гудел и "взрывался", завершая
сражение), поднимают с пола, представляют бабушке ("Как, неужели ты не
помнишь"?). Максу бабушка понравилась, и то, что он не помнит ее, мальчика
смутило. И - вот еще какая беда - разговаривает гостья как-то странно,
необычно. В общем, он не придумал ничего лучше, как расплакаться.
  "Ну, анучык, - сказала тогда бабушка, - гэта ты пакинь. Ня трэба, унучык,
ня трэба", - обняла и сама всхлипнула.
  Мальчик неловко высвободился из легких, немного неудобных, тоже незнакомо
пахнущих объятий; он отстранился и посмотрел на бабушку, чтобы разглядеть
ее получше. Уже не как гостью, а именно как бабушку.
  В ней росту было почти как у Петьки Верещагина из паралелльного "Б",
другими словами, всего-то - на голову выше Макса. Конечно, если говорить о
Петьке, то "всего" превращалось в "аж", но бабушка... нет, мы к таким
миниатюрным бабушкам не привыкли! Вот бабушка Ирина (мамина мама) - та
совсем другая: высокая и плотная женщина с громовым голосом. На Макса,
она, само собой, кричит редко, зато на своего пса, Полковника, - ой-„-„й!
мухи от страха пикируют на подоконник. А разве ж может бабушка
верещагинских размеров иметь подобный голос? Вот видите. Другой вопрос,
насколько такой голос необходим... но знаете, штука это полезная, не
мешало бы на всякий случай... Ладно, не в голосе дело. Может, даже и
хорошо, что бабушка Настя такая миниатюрная. С ней удобнее разговаривать,
не приходится голову задирать. И добрая она какая-то. Хотя "какая-то"
здесь абсолютно не причем; "добрая" и вс„. Вот и подарков привезла.
  ...такие воспоминания. Конечно, Макс помнил не только это. Помнил, как
ходили с бабушкой по музеям, по городу, смотреть местные
достопримечательности: он, папа и бабушка. Или он, дядя Юра и бабушка. Или
все вчетвером, на выходные.
  (А вот чего он не мог помнить, так это разговора матери с отцом, разговора
болезненного, выстраданного, разговора, которого не понял бы, даже если б
услышал. Мама с папой тогда поссорились - впервые всерьез за очень долгое
время. "Ну что ж мне ее, выгнать, что ли?! Ведь это, в конце концов, моя
мать! Я знаю, ты ее..." "Да, я ее не люблю. Я ее боюсь, если хочешь". "Но
почему?!" "Сам знаешь, почему!"
Впрочем, мама Макса никогда не позволила бы сыну понять, что относится к
свекрови, мягко говоря, без симпатии. И уж тем более не стала бы
настраивать его против бабушке. Но в деревню ездить запрещала. Семен, если
хочет, - пожалуйста, но она с сыном - никогда... Почему?! Потому что
свекровь у нее ведьма. Не рассказывайте, не надо - знаем-читали, ведьм не
бывает. Съездите-ка в Стаячы Камень да поглядите; сами тогда поймете, что
к чему!
  В тот раз, когда Настасья Матвеевна приехала в Киев, ее невестке
показалось: за Максом! За сыном ее, за внуком своим явилась старая ведьма!
  А что было делать ей? Ничего же никому не докажешь. Да и вела себя
свекровь вполне прилично, по-людски.
  Вот это-то и настораживало! Ведьма - и по-людски!
  "Все равно не пущу! Не отдам!" - твердо решила для себя мама Макса.
  Ничего этого, он, конечно, не знал и знать не мог.
  И уж тем более он не знал, что когда микроавтобус занесло на повороте и
водитель, беззвучно вопя, из последних сил - без толку!.. - выворачивал
руль, мама подумала: "Это из-за меня... потому что мешала...")
...помнил. И прогулки те считал одними из самых счастливых дней в своей
жизни.
  Но бабушка смогла побыть в городе всего-то чуть больше недели, потому что
в деревне у нее имелись дела, которые нельзя было надолго оставлять без
присмотра. И потому уехала, и этот странный визит забылся, словно
причудливый волшебный сон.
  Потом время от времени родители на просьбы Макса вс„ грозились свозить его
в деревню, но как-то не складывалось: то одно, то другое... Если бы не...
беда с папой, может, и не приехал бы.

  2

  Никогда раньше Макс не болел в незнакомом месте. Детский лагерь отдыха не
в счет, там он на один день слег с температурой из-за того, что
перекупался в море. Но ничего страшного, по сути, не случилось - назавтра
же бегал, как ни в чем не бывало. Тут - другое. Непонятно даже, выживет ли
(Макс-то, конечно, надеется, что выживет, но...)
Была температура. И была головная боль, словно череп пилили два чертенка,
причем пилили тупой пилой и не знали, как это делается, все время дергали
сильнее, чем нужно, и вслух матерно ругались. И еще были чьи-то лица,
постоянно чьи-то лица, которые выплывали из ночной темноты и белели, как
потерявшиеся зубы мамонтов. Мамонты, - факт общеизвестный, - зубов никогда
не чистили, поэтому и не удивительно, что на тех, которые выплывали из
комнатной темноты, чернели глаза. Еще у лиц имелось по рту (у некоторых
время от времени проступал второй, но тогда Макс зажмуривался и старался
не смотреть), рты говорили. Обычно они переговаривались между собой, и
голоса, доносившиеся из-за губ, странным образом напоминали мальчику
знакомых людей. Чаще всего говорил Юрий Николаевич. Его голос звучал
встревоженно и напряженно, ему отвечали бабушка и Ягор Василич. Их голоса
тоже дрожали от напряжения, только скрытого. Они пытались успокоить дядю
Юру, но поскольку сами нервничали, ничего у них не выходило. "Зразумей, -
просил Ягор Василич, - рабенок пасля дароги, стамиуся, перагрэуся. Заутра
раницай адужае, вось пабачыш". "Послушай, Ягор, - вздыхал Юрий Николаевич,
- я ж тебе сотый раз рассказываю про ту цыганку. Она его прокляла,
понимаешь!" "Дурницы! - отмахивался тот. - Ну вы у горадзе и суяверныя!"
"Слушай, Ягор, - раздраженно шипел дядя Юра, - я, между прочим, такой же
городской, как и ты! Это во-первых. А во-вторых, есть вещи..." "Пакинь
ругацца, сынок, - вмешалась баба Настя. - А ты, Ягор, забяры яго и
выйдзице адсюль". "Будзешь лячыць?" "Выхадзице", - повторила бабушка.
  Лица растаяли в темноте комками мартовского снега, осталось только одно.
Потом исчезло и оно, вместо лица в комнату явился звук льющейся воды,
свежий и прозрачный. Вот звук прервался - что-то звякнуло, зажглась свеча;
голос бабушки зашептал непонятные слова, тихо, привычно. Нечто легкое и
теплое коснулось Максового лба, приподняло ему голову, поправило подушку
так, что мальчик теперь лежал на ней, но затылок к наволочке не
прикасался. Секундой спустя по макушке что-то забегало - точно
свихнувшийся Шалтай-Болтай, который не может найти подходящую стену, чтобы
забраться на нее и как следует подразнить всю королевскую конницу со всей
королевской ратью. Одновременно голос бабушки продолжал шептать слова;
Макс даже сумел расслышать кое-что: "Оцче наш, иже еси..." Вдруг катание
прекратилось... - и теперь вместо Шалтая-Болтая к голове прикоснулось
холодящее лезвие ножа! Макс... Макс даже не успел ничего подумать - а нож
уже ходил над ним, делая круговые движения, точно голова мальчика -
картошка и ее нужно почистить; а иногда еще и будто резал ее на куски.
  Когда (по мнению ножа) голова-картошка осталась без кожуры и была
накрошена, - лезвие заерзало, но теперь уже не над Максом, а где-то рядом.
При этом оно издавало такой звук, словно ходило по стеклу. Чуть раньше то
же самое действо (то есть, бег по стеклянному краю) производил невидимый
Шалтай-Болтай. Потом раздался треск, что-то булькнуло и где-то легонько
плеснула вода.
  Макс пересилил слабость в теле и повернулся посмотреть наконец, что же
происходит. Но увидел только бабушкину руку - с дряблой кожей, с тугими
венами - с зажатой в кулаке литровой банкой. В банке расплывалось что-то
мутно-желтое. "Яйцо", - отстраненно подумал Макс. Бабушка внимательно
всматривалась в пятно, замершее в толще воды, потом тяжело вздохнула и
поставила банку на невидимый столик. И снова начала произносить молитву.
  Произносила уверенно, четко, спокойно, так что теперь Максу было слышно
каждое слово. Потом бабушка окунула пальцы в стакан (стоявший рядом на
столике), резко взмахнула руками - и на мальчика упали холодные камешки
брызг; они растеклись по лицу, застывая.
  И сам он словно застыл от этих слов, забыл себя, забыл где он и кто он.
Остался только ритм произнесенных фраз и капельки воды на коже; и то, и
другое казалось тоненькими иголочками, вонзившимися в определенные точки
сознания и тела. Давление иголочек увеличивалось с каждым вдохом, и в
конце концов Макс "отключился", не способный и дальше выдерживать силу
подобного притока энергии.

  3

  На голове что-то лежало. Макс открыл глаза (в комнате было светло, как
будто уже наступило утро), посмотрел наверх, но ничего не увидел. Лоб
перевязали то ли полотенцем, то ли бинтами, и под материей находились
какие-то прохладные пластинки неправильной формы.
  Мальчик высвободил руку из-под одеяльного плена и осторожно сдвинул
повязку. На глаза съехало нечто белое; Макс снял это, чтобы рассмотреть.
Оказалось, под полотенцем (голову все-таки перевязали полотенцем)
находились обыкновенные капустные листы. И, как бы там ни было, они
здорово помогли. Жар прошел, альпинисты пропали - Макс чувствовал себя
почти совсем здоровым. Он выскользнул из-под одеял, сгреб с кресла рубашку
и штаны и начал одеваться. Вместе с тем не забывал оглядываться по
сторонам.
  Судя по тому, что мальчик увидел в окне, и впрямь наступило утро, причем
давно.
  Свет, падавший со двора, проникал в комнату, в которой оказался Макс, и
разливался в ней, освещая все подряд. Например, кровать мальчика, тусклый
ковер над нею, черно-белые фотографии под засиженным мухами стеклом. На
фотографиях были изображены пары молодоженов, среди них Макс узнал и папу
с мамой. Еще одна пара, похоже, состояла из дедушки с бабушкой в
молодости. Мальчик некоторое время разглядывал снимки, а потом решил пойти
поискать дядю Юру.
  Толкнув левую створку высокой, до потолка, двери, Макс очутился в соседней
комнате. Здесь стояла самая настоящая печь, прямо как в сказках. И даже
наверху что-то шевельнулось, черное и пушистое. Появление мальчика
заставило существо спрыгнуть с печи - оказалось, это кошка, невероятно
растрепанная и огромная, словно фокстерьер. Мягко соскочив на пол,
животное замерло, посмотрело на Макса большими изумрудными глазами, после
чего шустро шмыгнуло куда-то под стол.
  В это время еще одна дверь в комнате скрипнула, раскрываясь - вошел Юрий
Николаевич. На лице дяди отображались усталость и озабоченность,
связанные, вероятно, со вчерашней Максовой болезнью. Заметив племянника,
Юрий Николаевич остановился и внимательно посмотрел на мальчика, как будто
пытался отыскать признаки хвори и в то же время боялся увидеть их.
  - Как себя чувствуешь, козаче?
  Макс чуть виновато улыбнулся:
  - Спасибо, нормально. А где все?
  - Ягор уехал еще вчера, сразу после того, как ты заснул. А бабушка сейчас
на огороде. Есть хочешь?
  Мальчик проверил собственные ощущения и подтвердил, к явной дядиной
радости:
  - Хочу!
  ...Картошка оказалась поджаристой, с упругой золотистой корочкой, огурцы
обладали невероятным ароматом, а помидоры, казалось, пахли солнцем -
никогда в городе Макс не ел ничего подобного! Он с аппетитом набросился на
порцию и очень скоро потребовал добавки. В это время как раз вошла
бабушка; она, вздохнув, присела на краешек диванчика, который стоял у
печи, рядом с дверьми в большую комнату, и с умилением стала наблюдать за
внуком. Сперва молчала, но потом не вытерпела и, не дождавшись, пока Макс
доест, начала спрашивать его: как учеба, как живется в городе, не обижают
ли старшие мальчишки и прочую... Ну, не чушь, конечно - он понимал, так
надо - но все равно, согласитесь, несерьезные это какие-то вопросы;
особенно про старших мальчишек! Макс отвечал, попутно накалывая на вилку
полоски картошки (или, как ее тут называли, бульбы); вдруг бабушка на
полуслове запнулась. Но поправилась и перевела разговор на другое. Мальчик
только с минутным запозданием понял, что бабушка хотела спросить про папу,
да вовремя перехватила предупреждающий взгляд Юрия Николаевича и не стала
спрашивать. Наверное, дядя Юра ей уже все рассказал.
  - Ты не перажывай, - говорила она тем времене