мемся за твой план.
  Помолчали.
  ("И кто меня, дурака, за язык тянул?! Может, он уже забыл давно обо всем.
Так я вот напомнил. Эх...")
("Няужо „н бы забыуся? Дарэмна я учора сказау. Дурацкая идзея. Але не
адмауляцца ж цяпер...")
  - А, кстаци, вяроуку я уже знайшоу.
  - Ну и отлично. Эй, а чего они к магазину сворачивают?
  Как раз в это время дядя Юра обернулся, чтобы сообщить:
  - Игорь Всеволодович где-то зажигалку "посеял". Зайдем, купим спичек - а
потом к кругам.
  - Говорю ж тебе, что-то с ним не так, с этим корреспондентом, - прошептал
Дениске Макс. - Нервный он какой-то.
  Приятель скептически хмыкнул:
  - Кожный, хто штось губиць, по-твоему, "не такой"? Гэта смишна.
  Ну что тут сказать?

  6

  Если честно, Игорь предпочел бы купить зажигалку, но он подозревал, что в
местном магазине таковых не продают. И стоило молодому человеку оказаться
внутри здешнего "универсама", как его подозрения, нагло разорвав кокон
надежды, превратились в бабочку уверенности: "Не продают".
  Он иронически улыбнулся самому себе, глядя на оклеенные допотомными обоями
стены, на старенькие весы и обшарпанный прилавок. Единственным признаком
того, что лавочка все же каким-то образом связана с современностью, был
карманный калькулятор, с кнопками, цифры на которых уже давным-давно
стерлись.
  Продавщица, кстати, смотрелась в этом "музее" на удивление естественно -
эдакая пенатша без определенного места прописки. Не исключено, что и жила
она в магазине, во всяком случае, вела себя здесь по-хозяйски, с изрядной
долей хамовитости.
  - Соли няма, - заявила Пенатша, едва только покупатели нарисовались на
пороге.
  И, не отвлекаясь, продолжала работать челюстями.
  - А мы не за солью, - сказал Юрий Николаевич.
  Эти, казалось бы, самые обычные слова, привели продавщицу в невероятное
изумление, чуть не закончившееся катастрофой. Подавившись очередной
порцией семечек, Пенатша долго кашляла, колотила себя в грудь
кувалдоподобным кулаком и наконец, немного прийдя в себя, грозно вопросила:
  - Што гэта вы, нетутэшния, да?
  - Точно.
  - А то я гляджу, зусим збожаволили людзи, - успокаиваясь, произнесла она.
  - Соль им не патрэбна! Эт!
  И неодобрительно покачала головой, мол, вот ведь какие еще есть в наше
время чудаки.
  - А чаму вы вырашыли, што нам патрэбна соль? - вмешался Игорь,
почувствовавший в этой детали нечто очень важное. Да и впрямь, странно,
когда вдруг продавщица заявляет вам с порога...
  - "Чаму"?! А таму! Иван Пятрович зайшоу и сказау, што... - тут она
оборвала себя и с подозрением уставилась на чудаковатых покупателей: - А
вы да нас надоуга ци як?
  - Не очень.
  - Я-асна... Тады да...
  - Так, выбачце, пра соль...
  Пенатша нахмурилась:
  - Соли няма. Ды й вы ж не за ей прыйшли, так? А за чым?
  - За запалками, але...
  - Дык вось вам запалки! И не мешайце мне працаваць, кали ласка.
  Остапович хотел было заметить Пенатше, что "працюет" она странно; или это
новая профессия такая, по выработке семечковой шелухи? - хотел, но не стал
заедаться. И так ведь ясно, что ничего продавщица уже не скажет.
  Они вышли из магазина, и Юрий Николаевич расхохотался:
  - Клятая баба! Ловко она нас отбрила, ничего не скажешь!
  - Табе смешна?
  - Чего ж не посмеяться? - удивился Журский. - Или тебя настолько
обеспокоил факт отсутствия соли в здешней продлавке? Хочешь материал
сделать?
  Игорь покачал головой:
  - На кой „н, гэты матэрыял? А соль... Няужо табе не паказалась странным,
што тут усе запасаюцца соллю?
  - Не показалось, - сказал Юрий Николаевич, выискивая взглядом Максима с
Денисом, оставленных у магазина и теперь невесть куда задевавшихся. - Лето
ж на дворе, огурцы-помидоры солить надо? Надо. Вот вам и разгадка тайны,
Ватсон.
  - Можа быць. Але хто такий гэты "Иван Пятрович"?
  Журский пожал плечами:
  - В Камене отыщется штук пять Иванов Петровичей... О, вот они где!
  Последнее касалось не многочисленной когорты Петровых сыновей, а ребят,
которые, как выяснилось, решили дожидаться взрослых в компании местных
пацанов. Вся шайка устроилась за поворотом, на скамеечке, и о чем-то
отчаянно совещалась. Появление Журского и "корреспондента" было воспринято
ими на удивление равнодушно.
  - Прывет, хлопцы! Чаго такия невяс„лыя?
  Они посмотрели на чужаков, взвешивая, стоит ли доверяться им.
  Решение принял, разумеется, белобрысый.
  - Чаго ж весялицца. У Аксанки-вунь бяда.
  Только теперь Игорь понял, что невысокий хлопчик с волосами каштанового
цвета, угрюмо тыкавший носком сандалеты ножку скамейки, на самом деле -
девчонка. Правда, наряжена она была по-мальчишечьи, так что неудивительно,
что поначалу Остапович и принял ее за одного из местных сорвиголов.
  - А что случилось? - спросил тем временем у "народа" Юрий Николаевич. -
Кто-нибудь тебя обидел?
  Оксанка вздохнула, зыркнула из-под взлохмаченных бровей на незнакомца:
  - Не.
  - Тогда...
  - Шчан„нок я„ загубыуся, - объяснил вездесущий Захарка. - Тольки нядауна
бацьки падарыли - и вось...
  Похоже, он был искренне расстроен случившимся. Да и все остальные ребята -
тоже; ни один не зубоскалил и не злорадствовал по поводу пропажи.
  - Давно потерялся?
  - С„ння, - ответил вместо девочки белобрысый. - Мы ужо абшукалися - няма.
  - Ну ничего, я уверен, он обязательно отыщется, - заверил ребят Юрий
Николаевич. - Мы сейчас пойдем в сторону Прудков, где вторые круги, - и
если увидим какие-нибудь следы пропажи, обязательно вам скажем.
Договорились?
  Те безрадостно закивали.
  - Эх, жалко ребенка! - вздохнул Журский, когда они вместе с Максимом и
Денисом уже покинули компанию.
  - Сама винавата, - безжалостно отозвался Гордеичихин внук. - Вывела гуляць
без поводка. Хотя, конечно, жалко...
  - Может, еще найдем его, - предположил Максим.
  Игорь ничего не сказал - он едва дрожащими руками пытался прикурить от
спички.

  7

  Человек сидел к ним спиной и подниматься не стал, даже когда компания
подошла к незнакомцу вплотную. И головы не повернул.
  Сперва Юрий Николаевич решил, что это чертячник явился наконец
/за тем, что принадлежит ему по праву/
чтобы поговорить. Но разглядев редкую поросль рыжих волос, понял: не
чертячник.
  "Хотя такой же старый и зловредный сукин сын!"
"Старый и зловредный сукин сын", словно услышав его мысли, хохотнул и
похлопал рукой по земле рядом с собой:
  - Сядайце, пагаворым.
  Обернулся, взглянул сурово:
  - Ну, каму кажу: сядайце! Ци баиц„ся, чэцвера таких маладцоу, аднаго
драхлага хрыча?
  Журский не отвечал - его внимание привлекло то, как испуганно уставился на
одноногого Макс. "Видимо, они уже раньше встречались. Вот черт! Небось,
успел здорово запугать пацана".
  - Да тога ж, мы не прадстаулены, - продолжал Серебряк. - Хто гэта, Карас„к?
  - Журналист из Минска, приехал, чтобы написать материал про круги на
полях. Слышали, небось, о таких, а, Иван Петрович?
  - "Иван Петрович"? - переспросил Игорь.
  - А што, вы, малады чалавек, ужо наслуханы пра мяне? - изумленно заломил
бровь Серебряк. - Вельми прыемна. И вельми цикава...
  Но закончить реплику Журский ему не позволил. Указав на небо, он кивнул
Остаповичу:
  - Солнце. Тебе ведь нужно нормальное освещение, чтобы сделать снимки, так?
Тогда рекомендую поторопиться. Похоже, собирается к дождю.
  На это одноногий только засмеялся:
  - Лоука, Карас„к, лоука - ничога не скажыш. Не скажыш жа, так? А шкада,
Карас„к, шкада, - вздохнул он, кое-как поднимаясь с земли.
  Опершись на свою палку, Серебряк некоторое время стоял, словно не замечая
остальных, потом сокрушенно покачал головой и побрел куда-то в сторону
леса. Сделав пару шагов, обернулся:
  - Ты, Карас„к, помни, аб чым мы з табою размауляли. И вы, хлопчыки, не
забывайце аднаногага хрыча, Иван Пятро-вича! - зарифмовал он.
  Журский глядел ему вслед и все-таки не выдержал:
  - Эй! Иван Петрович! Вы б не ходили к лесу-то, а?
  Тот, поворотясь всем телом, похлопал себя свободной рукой по карману и
заговорщически подмигнул Юрию Николаевичу:
  - Ничога! Как-нибудзь...
  Провожая взглядом эту вдруг показавшуюся ему беззащитной фигурку, Журский
вспомнил, каким был Серебряк когда-то. А именно - тогда, когда буквально
ворвался к ним в хату, пару дней спустя после похорон старого отшельника.
  С поля как раз пришла череда, так что мать была занята - доила корову.
Отец с работы еще не приехал, а Сем„нка убежал куда-то со взрослыми
мальчишками, управившись со своей частью работ по дому. Юрась тоже сделал
все, что было нужно, и теперь занимался на скрипке.
  Наверное, поэтому и не сразу услышал, что во дворе кто-то посторонний.
  А когда оборвал мелодию, гость уже возвышался в дверном проеме, свирепо
топорща рыжие усы.
  - Играу на Амасавых пахаранах? - обвиняюще бросил с порога. - Кажы, играу?!
  - На яких пахаранах? - сначала Юрась даже не понял о чем речь. Потом
сообразил и мысленно порадовался, что не ляпнул сдуру чего-нибудь
непоправимого.
  А Серебряк уже сатанел:
  - "На яких"?! Ты што, нада мною смеяцца задумау, хлопец? Дык гэта ты
дарэмна, ой дарэмна! Бо я ж и так ус„ ведаю - а чаго не ведаю, пра тое
дазнаюся, и вельми хутка. Ну! Кажы, дзе старога пахавали!
  Юрась только плечами пожал:
  - Аб чым вы, Иван Пятрович?
  (Он до этой встречи видел "партейца" всего пару раз, а тот, верно, вообще
не обращал внимания на "скрыпача". Или - обращал? Сейчас, глядя назад
сквозь суматошную толпу лет, начинаешь подозревать, что Серебряк-то совсем
не так прост, как казался. Каким хотел казаться.)
- Ах ты!.. - рыжеусый гневно поднимает руку, но мгновенно соображает, что
применять силу "не имеет права". И потому, чтобы что-то все же с этой
рукой, так опрометчиво занесенной, сделать, гвоздит кулаком по столу: -
Ану харош ваньку-та валяць!
  - У чым справа! - это уже мать. Как Юрась не заметил появления Серебряка,
так и тот, в свою очередь, пропустил момент, когда хозяйка дома, услышав
шум, заглянула в дом. - У чым справа, я спрашываю!
  И - невероятно! - рыжеусый варвар-завоеватель тушуется, краснеет и
закладывает руки за спину!
  А мать, не давая ему опомниться и догадаться, что власть и сила, в
общем-то, на его стороне, продолжает:
  - У чым справа, Юрась? Што ты ужо натварыу?
  При этом самым краешком губ улыбается сыну, чтобы тот понял: она знает и
это только притворство, спектакль двух актеров для одного зрителя. Концерт
для двух скрипок с одним рыжеусым болваном.
  Он понимает.
  И подхватывает, ведет свою партию:
  - Ды ничога! Чэсна, мам.
  - Кали ничога, чаму ж тады Иван Пятрович на цябе крычыць?
  - Ня ведаю.
  Она поворачивается к Серебряку:
  - Иван Петрович? Дык вы памылилися?
  Тот непонимающе моргает. Потом до него доходит:
  - Не, грамадзянка Журская, не памылиуся. Гэта вы памылилися, кали
адпусцили сына играць на пахаранах грамадзянина Амоса.
  - Никуды я сваго сына не адпускала, нидзе „н не играу! - произнесено это
тоном, не терпящим возражений. - Так што ус„ ж таки вы памылилися, Иван
Пятрович. И ваабшчэ - у чым вы збираецесь абвиниць майго сына? Играць,
накольки я ведаю, савецкая улада не забараняець!
  - Справа у тым, шаноуная, што пахавання адбылося незаконным шляхом. Ды й
ня вядома, дзе сама ляжыць зараз пакойный грамадзянин Амос-старшый.
  - Дык запытайце у Стаяна Миронавича, - раздраженно пожала плечами мать. -
Мы-та тут не пры чым. Ци у вас „сць сведки, што мой сын прыймау у гэтам
удзел? Кали „сць - афармляйце ус„ па закону, вызывайце на допыт. А так,
урывацца у хату... Нядобра гэта, таварыш Серабрак!
  Тот поджимает губы и сокрушенно качает головой: он понял, что здесь уже
ничего не обломится, что единственная возможность упущена, а другой не
будет. Остается только с честью покинуть поле боя. Но...
  - Добра, шаноуная. Выбачайце, што "варвауся у хату". Тольки знаеце,
Настасья Мацвеяуна... дарэмна вы так. За пакрывацельства и пасобничаства у
нас, "па закону", шмат чаго палагаецца.
  - Пакрывацельства чаго? - насмешливо переспросила мать.
  - Сами знаеце, "чаго"! А я, с иншай стараны, знаю, што пра вас людзи
кажуць. Так што... дарэмна вы так, ой дарэмна.
  - Што ж кажуць-та, Иван Пятрович? - очень тихо интересуется мама. Слишком
тихо.
  - Ды разнае. Што, начэбта, памаленьку варожыце...
  - А вы верыце?
  - Гэта пытання складнае. Дыму, вядома, без вагню не бывае.
  - А не баицесь в таким выпадку, Иван Пятрович, што я, "памаленьку
варожачы", цвишок вам у след забъю? Ци сурочу ненарокам?
  Он покачал головой:
  - Не баюся.
  Хотел что-то добавить, но передумал. Кивнул на прощанье и ушел - только
дверь хлопнула да утробно взрычал на дворе Рябый.
  Тогда у Серебряка еще было обе ноги...
  - А гэта хто такый?
  Это - Игорь. Немного пришел в себя после странной встречи и теперь
ннтересуется личностью "партейца".
  - Один из тех, кто в свое время правил здесь балом. Теперь вот... -
Журский кивнул на почти скрывшегося из вида старика. - Он разделил
заблуждение всех диктаторов, больших и малых, уверив себя в том, что
навечно останется молодым, здоровым и полным сил. Когда таким говорят, что
время их будет судить, они ухмыляются в усы, мол, а как же, будет!
Обязательно! Но уже без нас. Почему-то верят во "время", как в некую
абстрактную силу. А оно чрезвычайно конкретно, и судит их самым страшным
судом - делая бессильными, меняя местами с теми, кого они в свое время...
скажем так, угнетали, хотя слово заезженное и мне не нравится. Иван
Петрович Серебряк - из таких вот "подсудимых".
  - Прыгожа гаворыш, - отозвался Остапович. - Вось тольки што сучасникам
гэтих будучых "падсудзимых" рабиць? Дажыдацца, пакуль яны састарацца - и
старэць разам з ими?
  - А ты хочешь непременно революции, да? - вкрадчиво поинтересовался Юрий
Николаевич. - Знакомо, очень знакомо. "Мы пойдем на баррикады"? "и как
один умрем в борьбе"?.. Извечная и нерушимая позиция интеллигенции. И
никто из них не задумывается, что сами виноваты во всем, с этими своими
неизменными пренебрежением и презрением к политике. Доводят ситуацию до
крайности, предпочитая отправляться в лагеря, впадать в диссиденство и
идти на плаху - "так чище, так героичнее", - вместо того, чтобы не
отстраняться от социума и не творить революцию, а не допустить самой
ситуации, в которой таковая бы возникла как грозная неизбежность! А-а...
да что там говорить? Играть в конспираторов легче. А на площадь выйти...
  - Што ты маеш на увазе? - чуть оскорбленно спросил молодой человек.
  - Песенка такая была:
  И все так же, не проще,
Век наш пробует нас:
  Смеешь выйти на площадь,
Сможешь выйти на площадь -
В тот, назначенный час?!..
  - Знаю я гэтую песеньку, - угрюмо сообщил Игорь. - Галича, да? Знаю.
Тольки дарэмна ты так. Ты ж тожа - инцелигент.
  - И я...
  Ладно, хватит нам с тобой политразговоры вести, не маленькие уже. Вон
гляди, скоро солнце за тучи зайдет - окажется, зря ходили. А договорить
всегда успеем... если будет такая необходимость.
  И Юрий Николаевич повернулся к мальчишкам:
  - Эй, гвардия! Чур далеко не забегать! Лады?
  Те издалека дружно подтвердили свое согласие и продолжали шагать, о чем-то
увлеченно споря.

  8

  Все здесь было по-другому. И круги, которые даже не кругами-то оказались,
а выдавленными дорожками-окружностями; и колосья - им тут не так
досталось.
  И часы (вчера, примерно после обеда, начавшие идти нормально), которые
бастовать больше не собирались, а продолжали бесстрастно отсчитывать
секунды и минуты...
  Остапович пытался следовать примеру своего "гадзинамера" и точно так же
бесстрастно замерять, фотографировать, делать зарисовки.
  Получалось! - к его собственному удивлению...
  Иногда Игорь косился на холмик, где, усевшись прямо на траву, наблюдал за
его манипуляциями Журский - и всякий раз неизбежная волна внутреннего
протеста вздыбливалась бешеным цунами.
  Да что он знает! Что он может знать?!
  "На площадь..." Тоже какой гуманист нашелся!
  "Не допустить"!
  Положим, говорить сейчас об этом поздно. А противостоять - уже невозможно!
  Или, не так. Возможно, но - каким образом? И надолго ли? Плетью обуха, как
известно, не перешибешь.
  "Интеллигенция"! Да между прочим, никому, кроме горстки той самой
интеллигенции здесь ничего и не надо - остальных все устраивает: у руля
"силовик", способный выбить и добиться всего, чего хочет народ; да и
вообще, вспомнил бы вон лучше приснопамятного Мао, сравнившего народ с
чистым листком бумаги. И - умеющий писать да напишет!
  Он, Игорь Всеволодович Остапович, видел и слышал такое, чего этому
виртуозу-удачнику и не снилось! Протестовать, выволакивая к зданию
президентской администрации тачку с навозом, на котором лежали бы герб,
флаг, портрет Президента и плакат "За плодотворную пятилетнюю работу"?
Увольте, но на кого, на какого зрителя может быть расчитан подобный цирк?!
Неужели на него?! Неужели можно верить, что он, спустя такое количество
времени, вдруг решит сдать все рычаги управления? Да, Боже мой, в конце
концов, если и решится - есть и другие. "Окружение". И просто взять и
выйти из этого "окружения" почти нереально.
  Это ведь вс„ сказки для младенцев колыбельного возраста: властитель-тиран,
который держит целую страну в подчинении и страхе. Мы-то знаем, что ни
один самый харизматичный и талантливый самодержец не удержится на троне
без поддержки.
  Поэтому он, Игорь Всеволодович Остапович, не торопится "восстать". Но ведь
и в "идеологи" не спешит, пусть те и получают гонорары, о которых можно
только подозревать (ибо на это время остальных БОРЗописцев помещение кассы
просят покинуть)!
  И что обо всем этом знает Журский, благоустроенный и благополучный
музыкант, вовремя сбежавший к брату?! Что?! И какое право Юрий Николаевич
имеет судить теперь тех, кто остался здесь?
  Да, он, Игорь Всеволодович Остапович, не желает быть избитым полупьяными
подростками, явно для этого нанятыми; он не желает, чтобы Настуне
что-нибудь угрожало; не желает, в конце концов, просто пропасть, исчезнуть
из этой реальности, как уже исчез не один журналист-оппозиционер; не
желает!..
  Руки не тряслись, и фотоаппарат работал исправно, и голос, говоривший в
диктофон нужные слова, звучал ровно. Он, Игорь Всеволодович Остапович,
выполнял работу, свою работу.
  "Смеешь выйти на площадь?.."

  9

  Эта груша, наверное, помнила еще те времена, когда Стаячего Каменя не
существовало. Во всяком случае, выглядела она именно так: мощный кривой
ствол, могучие ветви... - милая древо-бабушка, хранительница мира и
спокойствия.
  И странно ей, наверное, было, этой груше, когда два молодых и бойких
мальчишки начали ее штурмовать. Миг (а для нее, долгожительницы, и того
меньше!) - и оба наглеца уже сидят меж листвы, выбрав удобные развилки и с
видом победителей оглядываясь по сторонам.
  - Цяпер точна не падслухаюць! - гордо заявил Дениска. Забраться на грушу
было его идеей. - Ды и видаць адсюль класна.
  Макс невольно покосился на дом, словно плывущий в море высокой, до пояса,
седой метельчатой травы. Дерево, на котором они сидели, росло между домом
и кругами - но ближе к первому.
  - Можа быць, нават пабачым штось! - не унимался Дениска. - Ци - кагось...
  "А может, и не увидим, - подумал Макс. - Лучше б, если бы не увидели. Чего
там, смотреть..."
- Главное, чтоб нас никто не увидел, - сказал он вслух, и шевельнулся,
усаживаясь поудобнее.
  - Не байись! - преувеличенно бодро отозвался приятель. И тут же, приглушая
голос и невольно увеличив глаза: - А яки „н? Страшны?
  "Не благадары. Крашчэ помни, што було с„ння, абы пазднее зумеу атплациць.
Я сам атшукаю цебя, кали знадабицца".
  Макс пожал плечами:
  - Чуть-чуть.
  Он знал: бывает кое-что пострашнее. Когда терпеть становится невозможно,
когда...
  - Глянь!
  Дениска, сам того не ведая, спас друга от очередной порции воспоминаний -
он указывал куда-то в сторону чертячникова дома, вернее, под стену. Там
шевелилось нечто.
  Небольшое, размером с зайца, мохнатое нечто: словно рылось в земле или
вылазило оттуда.
  - Шкода, видна плоха з-за гэтых мяц„лак! - сокрушался Денис