м Максу, - тут, прауда, зараз
амаль дзяцей, усе разъехалися, але и табе аднагодак знайдзецца. Да
Гардзейчыхи якраз прыехау унук, Дзяниска. От и патаварышуеце.
  Мальчик мысленно пожал плечами: не особенно ему и нужны друзья-товарищи,
он и сам с усам. В том смысле, что, конечно, Макс ничуть не стесняется
незнакомых ребят, просто ему ж не обязательно играть "с кем-нибудь", он
вполне самодостаточная личность.
  В это время во дворе скрипнула калитка и резко залаяла невесть откуда
взявшаяся собака.
  Бабушка выглянула в окно:
  - Во, якраз Дзяниска - тольки об им згадали, и „н тут як тут! Заходзь,
заходзь, не сцесняйся.
  Скрипнула дверь, соединявшая "печную комнату" и веранду - отводя рукой
прибитое к притолке покрывало (чтобы всякая насекомая мерзость не
налетала), вошел "Дзениска". Это был мальчишка примерно Максового
возраста, каштановолосый, кареглазый, с невероятно загорелой кожей,
кое-где начавшей уже шелушиться. Он с любопытством зыркнул на Юрия
Николаевича и гостей, поздоровался со всеми и протянул Максовой бабушке
нечто, похожее на теннисную ракетку.
  - Вот, - сообщил Дениска, - гэта сяструха прасила занесци. И гэта - так
сама, - к "теннисной ракетке" прилагалась миска со свернутыми трубочкой и
наполненными кремом вафельными блинами. - Дзякуем, Настасия Мацвеяуна.
  - Ну дык сядай ды паяси з нами, - сказала баба Настя, ставя миску на стол.
- Заадно з маим унукам пазна„мися. Гэта Максимка, а гэта - дядя Юра, мой
сынок.
  Юрий Николаевич протянул Дениске руку:
  - Привет. Помнишь меня?
  - А чаго ж ня помниць - помню, - по-свойски ответил Дениска и запросто
пожал предложенную руку. - Вы у пазапрошлым годзе прыязджали, так?
  - Точно. Ну а это Максим, мой племяш.
  - Привет.
  - Привет.
  - Першый раз у дзярэвни? - поинтересовался Дениска. - А я тут кожный год
летам бываю. Тут добра. Ты, як паяси, заходь да нас - на Струйную збегаем,
я табе дам на веласипедзе праехацца.
  Он соскочил с табуретки, попрощался и вышел - только слышно было, как
заливается во дворе невидимая собака.
  - Чего он? - удивился Юрий Николаевич. - Рябый, вроде ж, никогда на людей
без толку не кидается, а тут как будто завели пса.
  - Ды кались дауно Дзяниска нечым яго абидзеу. Не са зла, случайна. А той
нияк забыць не можыць.
  - Ясно, - протянул дядя Юра. - Ну что, козаче, поел? Как самочувствие?
Только честно!
  - Нормально, - Макс потянулся было за пирожным, но понял, что места в
животе уже не осталось. - И завтрак вкусный, спасибо, - повернулся он к
бабушке. - Можно, я теперь пойду погуляю?
  - Ну-ка, - Юрий Николаевич приложил ко лбу племянника ладонь. - Вроде бы,
температуры нету. Мам, посмотри...
  Баба Настя поднялась с диванчика, прикоснулась губами к Максовому лбу:
  - Здарав„хан„к. Няхай, бяжы, унучыку, гуляй. Тольки з двору с„ння, кали
ласка, не хадзи. Хиба да Дзяниски - ды й то да абеду. И нияких Струйных -
яшчэ паспееш накупацца.
  - Договорились? - подытожил Юрий Николаевич.
  - Договорились, - кивнул Макс.

  4

  Вообще-то, он собирался обследовать двор и сад (и огород за садом, и
выгон, что за огородом...) - но разве ж можно устоять против такого
искуса, как велосипед?! То-то!
  Дениска жил в доме напротив, очень похожем на бабин Настин: точно такой же
полуцветник-полусадик со скамеечкой у дороги, точно такие же ворота и
калитка сбоку... - только узоры на коньке крыши и на ставнях были другие.
Когда Макс вошел через калитку во двор ("Гордеичиха, - вспомнил он имя
хозяйки. - И как, скажите, с ней здороваться?"), мальчик увидел на веранде
двух девушек. Одна чем-то неуловимо напоминала Дениску, и Макс решил, что
это и есть "сяструха". Другая, похоже, скоро должна была стать мамой; она
с особой мягкостью и плавностью повернулась в сторону вошедшего - и вообще
двигалась так, словно была королевой. Обе девушки с интересом уставились
на Макса и ждали, что он скажет. А что ему было говорить?!
  - Я к Дениске, - бросил мальчик как можно небрежнее. - Он дома?
  - А гдзе ж яму быць? - удивилась "сяструха". - На гарышчэ вон тыняецца,
чагось шукае. А ты - Мацвеяуны унук?
  - Да. Мы с дядей только вчера приехали.
  - Я-асна, - протянула дознатчица. - А...
  - Аблыш яго у спокайи, - велел Дениска, явившийся в это время из-за угла
дома. - Ну што ты як кляшчыха - тольки чалавек прийшоу, ты да яго з
расспросами.
  - Дзяниска! - в один голос возмущенно воскликнули обе девушки.
  - Хиба так гадзицца размауляць з сястрою? - строго спросила та, которой
скоро предстояло стать матерью.
  - Ну што вы за людзи? - устало вздохнул Дениска. - Дапусцим, Святланка у
меня языкастая, гэта справа невырышальная, гэта у яе храничнае. Ну ты-то,
Марына, ты-то... А-а, - он раздосадованно махнул рукой, - ну аб чым з вами
размауляць? Пайдзем, Макс.
  И под неодобрительные возгласы девушек они удалились.
  Свернув за угол и оказавшись вне пределов досягаемости праведного гнева
сестры и ее подружки, Дениска уселся на колоду у стены и хмыкнул:
  - Што за народ гэтыя дзеуки! Ни на хвилину пакинуць не магчыма!
  Он хлопнул себя по коленке и скривился, потому что угодил как раз по
обгорелому и оттого болезненному месту:
  - Ну, адно добра - цяпер я тут са скуки не памру. А то иншы раз аж дурею -
рабиць няма чаго, нудна.
  - А речка? - искренне удивился Макс. - А лес?
  - Рэчка, лес... - отмахнулся Дениска. - Гэта перваю нядзелю цикава. А
потым - ну зразумей, нельга ж увесь дзень у рэчцы пляскацца. Вон с„ння
бацька з братам ды баба з дзедам у ягады пайшли. Гадаеш, цикава у лясу?
Кали ж то! Камарь„ тольки ды ветки пад нагами. Спачатку, само собой,
прывлякацельна - потым набрыдае. Ничога, цяпер-то ус„ пераменицца. Удвох -
гэта не в адзиночку. Тут „сць пару месц, куды я сам лезци... - неожиданно
он оборвал себя и махнул рукой: - Ну, гэта мы пасля абсудзим.
  Впрочем, Макс и так уже понял: каникулы обещали быть интересными.

  5

  - Вот они где! - дядя Юра немного укоризненно покачал головой, но потом
заметил результаты "охоты" мальчишек и только присвистнул: - Гляди,
Светка, они ж тебе на огороде всех кузнечиков повыловили.
  Денискова сестра только дернула плечиком:
  - Няхай. Иншыя набягуць. Чаго-чаго, а кузнечыкау у нас выстачыць.
  Макс и Дениска, оторвавшись от выслеживания очередных жертв, вынуждены
были вернуться к краю огорода, где сейчас, поджидая их, и разговаривали
Юрий Николаевич со Светланой. Рядом, на грядке, стояла под широкими
литьями лопуха ("Чтобы в тени, а то погорят", - объяснял непонятливому
Дениске Макс) трехлитровая банка. В банке сидело штук двадцать крупных
кузнечиков. У многих были обломаны усики или лапки - к сожалению, метод
"стаканчиковой" ловли оказался не идеальным.
  - Шкада, - протянул Дениска, пока они шагали к взрослым. - Вотакенный
сядзеу, я ужо пачци спаймау яго. Два разы уцякау, хитруга, а тут...
  - Ну и как вам удалось наловить такой зоопарк? - удивленно спросил Юрий
Николаевич.
  Когда он услышал рассказ Макса, то долго прицокивал языком, улыбаясь: вот
ведь, надо ж так уметь! Оказалось, метод был прост. Кузнечики сидели на
картофельных кустах и время от времени стрекотали. Заметить их,
практически, невозможно, пока не подошел вплотную. Вот ребята и крались на
звук, замирая, когда насекомые замолкали, и возобновляя движение, когда те
снова начинали "петь". А потом, отыскав взглядом солиста, оставалось
только осторожненько, с двух сторон, подвести руки с зажатыми в них
пластмассовыми стаканчиками и - бац! - быстро соединить один с другим. А
потом уже сбрасывать добычу в банку.
  - Ну, хорошо. Вы потом разберетесь и поделите своих пленников, а сейчас
пойдем-ка, козаче, обедать, - подытожил Юрий Николаевич.
  Макс кивнул. Он хотел сказать, что кушать совсем не хочет, что вообще
ничего не хочет, вот только водички бы попить, да и жарко как-то стало...
вернее, холодно... одним словом....
  Но он уже ничего не сказал, только медленно начал оседать на землю.
  - Бог ты мой! - прошептал Юрий Николаевич, подхватывая безжизненное тело
племянника под руки. - На солнце, наверное, перегрелся.
  Дениска испуганно пожал плечами: уж он-то чувствует себя в норме, а были ж
вместе, под одним, вроде, солнцем...
  Светлана вместе с Юрием Николаевичем понесла Максимку в дом, к Настасье
Матвеевне, и Дениска поплелся вслед за ними, досадуя на слабое здоровье
"городских" (и забывая, что и сам из города).
  В забытой всеми банке возмущенно стрекотали кузнечики.

  6

  Нечто круглое и холодное прикасалось к затылку, каталось по нему
обезумевшим Шалтаем-Болтаем. Потом исчезало, и слышно было, как оно же
кружит по краю стеклянной банки ("Кузнечики повыпрыгивают", - слабо
подумал Макс).
  Хрясь!
  Бульк!
  Где-то все это уже было, словно повторяется само время. Или даже пятится
назад. "И снова мама оживет..." Но пока что оставался озноб и истомная
боль в теле, и тяжесть на голове, и на груди, и на ногах, и липкий вязкий
пот в подмышках, и иголки в глазах... И голоса, опять голоса.
  - Мама, ну что?!
  - Пачакай, сынку, пачакай. Пабачым - дай тольки, каб час прайшоу.
  - Мама!..
  - Маучы!
  И устало еще раз, как будто подводя итог - и одновременно умоляя:
  - Маучы!..

  7

  Через некоторое время (причем, это могла быть одна минута, а мог быть и
год) Макса раскрыли, сняв одеяла, раздели и снова пустили гулять по телу
Шалтая-Болтая.
  Хрясь!
  Бульк!
  Нет, время не катится вспять, оно просто зациклилось на одном и том же
эпизоде, словно иголка проигрывателя - на поцарапанной пластинке. "Малыш,
хочешь, я расскажу тебе сказку..."
Эта сказка Максу не нравилась. В этой сказке была цыганка с большими
черными глазами
/ОЧЕНЬ БОЛЬНОЙ МАЛЬЧИК/,
мохнолапые зайцы-незайцы и альпинисты, много миниатюрных злых альпинистов.
Такая сказка - Макс чувствовал - способна была убивать, и не понарошку.
  Его снова одели и накрыли одеялами, а на лоб уложили капустные листья. Их
время от времени меняли, и скоро мальчик забеспокоился, успевает ли
вырастать у бабушки на огороде новая капуста - так часто и помногу она
снимала старые куски и приносила новые.
  И снова разговор.
  - Мама, ну что?!
  Вздох.
  - Мама!..
  - Яго сурочыли, сынку. Зачапыли. Цыганка, кажэш?
  - Мама, но вы ведь...
  - Ус„, што змагла. Бачыш, не дапамагаець.
  - Что теперь? Врач?
  - Якый врач? Сынку-сынку... хиба ж врач зможа зняць "зачэпку"?
  - Но...
  - Тольки „н. Тольки „н...
  - Страшно, мама. Ты ж сама говорила...
  - Гаварыла. И зараз скажу. А што рабиць? Збирайся, трэба кликаць, и як
магчыма хутчэй.
  Макс не понимает, о чем они говорят, но ему становится страшно. И еще
страшнее оттого, что тело постепенно отторгает мальчика: он чувствует, как
понемногу теряет власть над собственными руками и ногами; вот они уже не
слушаются приказов, вот уже даже не ощущаются. Зато ломота в голове, жар
(и одновременно - озноб) делают невозможным само существование - и
выталкивают Макса прочь из тела. Он вяло сопротивляется, сам не понимая,
почему. Ведь снаружи будет удобнее, легче...
  Слышно, как нервно бродит по комнате, собираясь куда-то идти, дядя Юра. Он
о чем-то перешептывается с бабушкой, но слов не разобрать. Потом тихонько
поскрипывает дверь, захлопывается - Макс остается один. Один на один с
болезнью.
  Некоторое время мальчик просто плывет в тягучем месиве, составленном из
одной и той же минуты, умноженной многократно - минуты, в течение которой
повторяются неприятные ощущения. Потом дверь вкрадчиво скрипит, в
образовавшуюся щелку проскальзывает полоска света ("Уже вечер?!") и...
кто-то еще!
  Макс замирает, даже не дышит. Он хочет знать, кто вошел. Незнакомец
крадется неслышно, но (мальчик абсолютно в этом уверен) не из-за заботы о
больном.
  Мягкие, почти бесшумные шаги. И взгляд - Макс чувствует, что на него
смотрят, но сам не может повернуться, не может увидеть гостя.
  Вдруг - резкое движение, кто-то бросает на кровать мяч... - нет, не мяч,
мяч не способен ходить, у него ведь нету ног.
  Тогда - что?..
  Существо топчется у щиколоток Макса, а тот, как ни старается, не может
поднять голову, чтобы взглянуть на него. Потом - прыжок на грудь; мальчик
помимо воли охает и видит два блестящих кружка: глаза. "Так бесшумно,
наверное, и должна ходить смерть".
  Ему страшно, он не хочет умирать - Макс осознает, что потом его не будет:
вообще, совершенно, ни вот столечки, он просто закончится, как
многосерийный, но все-таки конечный кинофильм.
  Мгновением спустя мальчик догадывается, что глаза принадлежат кошке - той
самой, которая сегодня утром спрыгнула с печи.
  Кошка снисходительно урчит и трется лбом о недвижный Максов локоть. Она
топчется, устраиваясь поудобней, бухается где-то в районе живота... - и
тут же вскакивает, спрыгивает с кровати и убегает. Что-то напугало
животное... или кто-то.
  И в этот момент мальчик начинает ощущать присутствие в комнате чужака.
Новый посетитель совсем не похож на кошку, нет! Он разглядывает Макса с
уверенным любопытством хозяина, никуда не торопясь и совершенно не
опасаясь того, что его, наблюдателя, заметят. Потом (послышалось? или на
самом деле?!) визитер хихикает и неслышно передвигается чуть поближе к
кровати.
  Макс аж вспотел от напряжения. Он силится пошевелиться, или закричать, или
вообще сделать хоть что-нибудь! - но он ничего не может. Сознание уже
почти рассталось с телом; руки и ноги, и даже голосовые связки не
слушаются мальчика. Он способен только наблюдать, как хозяин приближается
к кровати.
  Но тот не торопится что-либо предпринимать. Подойдя, невидимое существо
останавливается и замирает.
  "Ну что же ты? - с отчаянным бесстрашием думает Макс. - Чего же ты ждешь?
Ну, покажись. Покажись!"
Наблюдатель хихикает, но и не думает шевелиться. Тем более - показываться.
  Так проходит несколько долгих минут: мальчик лежит на кровати и силится
перебороть ужас и любопытство; существо наблюдает.
  И под этим внимательным взглядом Макс уплыл в небытие сна.

  8

  Его разбудили голоса - громкие, безразличные к тому, что в комнате рядом
лежит больной. Голоса раздавались из-за створчатых дверей; два - знакомых,
один - нет. Незнакомый, сиплый, но мощный, звучал редко, все больше
слушал; но когда говорил, два других внимали ему с почтением и опаской.
  - Разпавядай, што з хворым, - приказал чужак.
  - Нешта табе Юра не сказау? - это бабушка.
  А вот снова незнакомец:
  - Сказау. Але ж ты у нас чарауница, бачыш то, што иншыя не бачаць. Кажы.
  - Сурочыли яго. Юра гаворыць, цыганка сурочыла. Я зняць не змагла, тольки
на якись час. А цяпер хлопчыку так пахужэла, што баюся нават пачынаць
штось рабиць.
  - А дзе ж ты ранней была, кали яго да цябе прывезли? Тады б табе баяцца.
  - Так вы нам поможете? - вмешался Юрий Николаевич. - Мальчику очень плохо,
ему помощь нужна, и срочная.
  Пауза. Как будто чужак долго и пристально разглядывает дядю Юру. Макс в
это время вспомнил про невидимого наблюдателя, но сейчас, кажется, в
комнате рядом с ним никого не было. "Ушел, наверное".
  - Пагана, кажаш, хлопчыку? Чаго ж ранней мяне не пакликали? Не атвечай -
сам ведаю. Баяц„ся! Дарэмна. ...А можа быць, што и не дарэмна. Гавары, як
плациць збираешся?
  - Что? - не понял Юрий Николаевич.
  - Гэта у вас у горадзе медицына безкаштовная, - отрезал незнакомец. - Я ж,
Карас„к, патрэбую атплаты.
  - Сколько? - сухо спросил Юрий Николаевич. - Или опять, сыграть?..
  Чужак хмыкнул:
  - Не грашыма, тольки не грашыма. Навошта мне твое грошы? И граць пакуль
што не трэба, не памираю ж яшчэ.
  - Что тогда - душу? - насмешливо поинтересовался дядя Юра.
  - И не душу. Я прыйду, кали патребаватыму атплаты. И плациць будзе
хлапчына.
  И тут же, повышая голос, приказывая:
  - Мавчы, Насця! Ты ведаешь, и я ведаю, што кроу моцная, магутная.
Наследничак. ‚н ус„ адно не зможа атстараницца. Гэта немажлива. И ты
ведаеш гэта. И я - ведаю. А цяпер вядзице да хворага.
  Макс рассеянно подумал, что это они к нему собираются идти. И надо бы,
наверное, испугаться.
  Скрипнули, распахиваясь двери.
  - Не запалюйце свитла, - предупредил незнакомец. - И выйдзице. Зачакайце
там.
  - Нет, - сказал дядя Юра. - Сначала я должен с ним поговорить. Мальчик
ведь ничего не знает.
  - Знае „н ус„, - уверенно произнес незнакомец. - Прауда, хлапчына?
  Но Максу было слишком тяжело выговаривать слова - поэтому он просто
посмотрел в глаза Юрию Николаевичу и опустил веки, подтверждая: "Знаю". В
самом деле, чего тут непонятного: чужака привели, чтобы он вылечил Макса.
Ничего непонятно. Вот страшного...
  - Хорошо, - произнес дядя Юра. - Тогда мы подождем в соседней комнате.
Держись, козаче.
  И они с бабушкой ушли, оставив мальчика наедине с незнакомцем.
  Прежде всего Макс решил как следует разглядеть чужака. Перед ним стоял
высокий худощавый старик, с длинной, до самого пояса, седой бородой, с
волнистыми волосами, забранными на затылке в мощную косицу. Нос, похожий
на клюв хищной птицы, нависал над тонкими губами, едва проступавшими
сквозь густые усы и бороду. Глаза пришельца прятались в тени, так что их
мальчик вообще не увидел.
  Старик был одет в широкие штаны и обыкновенную тенниску, каковые продаются
в любом городском или сельском магазине. Но при этом и тенниска, и штаны
казались очень уместными на чужаке, - хотя, на первый взгляд, ему больше
подошли бы холщовая рубаха и какие-нибудь серые шаровары.
  Старик снял с плеча и положил на столик широкую сумку, похожую на
почтальонскую; только Макс почему-то решил, что писем в ней нету, ни
единого. Прислонив к изножью кровати высокий посох с крюком на конце,
лекарь ("Он ведь наверняка лекарь...") стал рыться в сумке, что-то
разыскивая. Сухощавые, но могучие руки сновали под материей двумя
диковинными тварями; старик неразборчиво бормотал себе под нос какие-то
фразы, похоже, рифмованные - уж во всяком случае, ритмические. При этом
еще с первых минут появления незнакомца в комнату проник целый букет
странных запахов, принесенных, видимо, именно угрюмым посетителем. Прежде
всего пахло сушеными травами - полынью, чебрецом, крапивой и даже,
кажется, одуванчиками; но кроме этих запахов, был еще один, не такой
сильный и не так просто узнаваемый, но не менее живучий. Поначалу Макс
никак не мог вспомнить, что же это за дух такой; потом догадался. Подобным
образом пахло в зоопарке, у клеток с мелкими хищными зверьми.
  Впрочем, и наблюдал, и размышлял мальчик до крайности отстраненно и
бесстрастно, как будто к нему происходящее не имело никакого отношения. И
даже когда старик, резко повернувшись к кровати, стянул с Макса одеяло,
тот ни капельки не испугался. К этому времени лекарь установил на столе и
зажег толстую желтую свечу; там же разложил какие-то вещички: пучки разных
трав и тому подобное. Теперь, вытащив из-за пазухи и снявши через голову
большой деревянный крест, старик начал читать молитву, одновременно крестя
мальчика. Завершив эту процедуру, лекарь взял в руки березовый веник и
велел Максу раздеться. Когда же оказалось, что тот не в состоянии даже
шевельнуться, старик позвал бабушку Настю, и вдвоем они сноровисто раздели
мальчика. Свежий воздух охладил его тело; Макс задрожал, хотя в комнате, в
общем-то, было тепло. А лекарь уже охаживал его веничком - охаживал от
всей души, так что мальчик через пару минут согрелся. Правда, слабость
осталась.
  Наконец старик унялся - то ли утомился хлестать, то ли решил, что сделано
достаточно. Он велел мальчику укладываться обратно в постель и заботливо
укутал его одеялом. Но на этом действо не закончилось. Только Макс замер
на абсолютно выстывшей за время "лечения" простыне, пытаясь снова нагреть
ее, только расслабился, как на лоб ему легла увесистая старческая ладонь.
Вторая рука травника, с зажатым в кулаке крестом, вознеслась к небесам
(вернее, к дощатому потолку комнаты); и неожиданно ровным громовым голосом
старик заговорил, произнося, не молитву, но нечто, очень на нее похожее.
  "А вообще, почему не молитву? Он ведь к Богу обращается, - сонно подумал
Макс. - Значит, молится".
  Лекарь и впрямь