___________________________________________________________________
 
Данное художественное произведение распространяется в электронной форме с
ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой основе при
условии сохранения целостности и неизменности текста, включая сохранение
настоящего уведомления. Любое коммерческое использование настоящего текста
без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
___________________________________________________________________

  По вопросам коммерческого использования данного произведения
обращайтесь к владельцу авторских прав по следующему адресу:
  Internet: puziy@faust.kiev.ua Тел. (044)-440-54-95
___________________________________________________________________

Владимир Пузий (АРЕНЕВ), 2000

  ________

                            (аннотация)

  Проклятие цыганки не менее действенно, чем вирус гриппа. Но в отличие от
гриппа, проклятие вылечить может лишь деревенский колдун, которого местные
жители почему-то именуют чертячником. К сожалению, у Макса -
тринадцатилетнего подростка, приехавшего на каникулы к бабушке и дедушке в
белорусскую деревню, выбора нет. А после лечения он оказывается в
должниках у колдуна, и никто не знает, каковой будет цена спасения.
  Тем временем в деревне начинают происходить странные события: пропадают
люди, кто-то убивает собак, выпивая из них всю, до капельки кровь, время
от времени появляются то гигантская черная кошка, то мохнатые создания,
похожие на чертей. Старожилы говорят, что это как-то связано с
неупокоенной душой умершей пять лет назад ведьмы. А Макс и его приятель
Дениска считают, что все началось с их розыгрыша, когда ребята решили
мистифицировать появление НЛО и нарисовали на пшеничном поле КРУГИ НА
ЗЕМЛЕ...
  ________

Владимир ПУЗИЙ (АРЕНЕВ)


                                КРУГИ НА ЗЕМЛЕ


  ОТ АВТОРА

  В создании каждой моей книги, вольно или невольно, берет участие огромное
количество людей. С кого-то "пишется" персонаж, кто-то случайно оброненным
словом подсказывает решение, казалось бы, нерешаемой проблемы. Но,
наверное, никогда еще раньше, до работы над "Кругами", у меня не было
столько терпеливых и мудрых помощников. Здесь я хотел бы поблагодарить
лишь малую часть из них - тех, чье участие оказалось решающим и благодаря
кому книга избавилась от многочисленных недочетов. Словом, за все "плюсы"
романа хвалите прежде всего их, а уж ошибки в нем оставим на моей совести.

  СПАСИБО!

  Андрею Боярунцу, политологу - за предоставленные материалы по Второй
мировой войне, в т.ч. по вопросам оккупационного периода на территории
современной Беларуси.

  Андрию Фэсюку, скрипачу - за фундаментальные консультации во всем, что
касалось сферы его профессиональных интересов.

  Дмитрию Громову и Олегу Ладыженскому, писателям - за искреннюю заботу о
судьбах моих "электронных" рукописей.

  Максиму Голубеву, уфологу-исследователю - за консультацию по феномену
кругов на злаковых полях.

  Юле Николайчук и Тарасу Мельнику - за помощь в работе над описанием
бытовой деревенской магии.

  И конечно же, прежде всего - моей маме, Лилии Васильевне Пузий, которая
помогала мне с правильным написанием фраз на белорусском языке,
встречающихся в тексте. Ей эта книга и посвящается.

  И последнее: все совпадения личных имен и географических названий в книге
случайны... насколько вообще существует такая штука, как "случайность".

  Пролог
"За поворотом, в глубине лесного лога..."

  Ты из других времен,
Властитель сферы, замкнутой, как сон.
  Х. Борхес

  1

  Это был очень странный камень. То есть, камни всегда странноваты, на наш,
человеческий взгляд, и поэтому когда Макс так подумал, он имел в виду
именно то, что камень был очень странным.
  Вообще-то, ему следовало бы поторопиться домой, но скажите пожалуйста,
какой нормальный мальчишка уйдет от такого просто потому, что его
дожидаются дома?!
  ...А во всем была виновата ящерица - она сидела на широченном листе и с
любопытством глазела на одинокого велосипедиста. Ну как тут проехать мимо?
Тем более, что Макс давно уже хотел завести дома подобную зверюгу.
  Он притормозил, бережно положил "Аист" на пыльную грязно-желтую дорогу, с
проблескивающими у обочин клочьями зеленой травы, и начал подкрадываться к
добыче. Ящерица, учуяв, что дело неладно, шмыгнула вверх и вбок, скрывшись
в папоротниковых зарослях.
  Макс, без особой надежды на успех, отправился за ней.
  И тут-то заметил камень.

  2

  Дорога шла через лес, вжимаясь в землю двумя глубокими колеями, между
которыми щетинились одинокие кустики травы. Макс вскарабкался отсюда к
папоротниковым зарослям, выпачкав в земле джинсы на коленках и ладони, - и
словно шагнул в другой мир.
  Он как будто оказался в волшебной стране - до этого момента находился на
подступах к ней, а вот теперь наконец-то попал внутрь. Не было больше
дороги, связывавшей мальчика с миром телевизоров, футбола, троллейбусов,
школы... Вокруг застыл в ожидании лес.
  Шершавые, лущащиеся сухими чешуйками стволы деревьев, мягкие подушки мха,
даже липкие невидимые паутинки, оседающие на волосах и норовящие попасть в
нос и глаза, - все это было по-своему восхитительно, и Макс замер, чтобы
не вспугнуть ощущение волшебности.
  С тех пор, как он приехал в деревню, мальчик ловил такие мгновения и
старался напиться ими досыта. Потому что в распоряжении у него была лишь
пара недель, а затем придется уехать в город. Там же... да какое там
волшебство!
  "Хотя, - подумал Макс, - может, это и хорошо. Во всяком случае, старик не
дотянется".
  Словно отвечая на его мысли, перед мальчиком встала высокая худая фигура.
В первый момент он испуганно отшатнулся - и только потом понял, что перед
ним всего лишь камень.
  Впрочем, определение "всего лишь" к нему не очень-то подходило. Как уже
говорилось, камень был странным: столбообразный, светло-серый, с
ноздреватой поверхностью.
  "И откуда он здесь взялся?"
Вокруг безмолвствовал лес.
  Лес смотрел на рослого худого мальчика с небесно-голубыми глазами, со
светлыми, коротко остриженными волосами, с расцарапанной правой щекой.
Лесу было интересно. Лес наблюдал и задумчиво покачивал верхушками
растрепанных деревьев.
  Макс же смотрел на камень. Тот величественно возвышался над травой и
зарослями папоротника, и заметить его, в принципе, было очень просто, даже
с дороги. Вот удивительно, что Дениска до сих пор ничего о нем не говорил.
Скорее всего - не видел, потому что иначе непременно рассказал бы.
  Макс шагнул вперед - напряженно, словно ожидая, что камень сейчас сорвется
с места и убежит.
  /Или нападет!/
Разумеется, камень остался, где стоял.
  Мальчик обошел его по кругу, внимательно рассматривая и пытаясь понять,
откуда он такой здесь взялся. Камень больше напоминал даже не столб, а
ножку гигантского гриба, у которого ветром сдуло шляпку. Только сейчас,
присмотревшись, Макс оценил, насколько точным оказалось его сравнение.
Камень и вправду походил на гриб, потому что торчал из земли. И не нужно
смеяться: камень не просто стоял посреди моховой подушки, он словно рос
оттуда! Как будто кто-то взял и снизу пронзил землю, вытолкнув камень
наружу. А отчего еще, скажите, мох у основания столбика может быть изорван
в клочья и раскидан в стороны неровным кольцом?
  Завершив обход, Макс присел на корточки и коснулся пальцами сухой
ноздреватой поверхности камня. Камень легко крошился, маленькие кратеры,
усеивавшие "ножку гриба", оказались острыми и хрупкими. Мальчик попытался
отломать кусочек, но не получилось: тот мгновенно превратился в пыль и
просыпался вниз, на зеленые жгутики мха.
  Обидно, но ничего не поделаешь. Нужно покорее рассказать Дениске и уже
вдвоем возвратиться сюда, чтобы повнимательней рассмотреть эту штуковину.
И может потом - привести сюда дядю Юру.
  Макс поднялся и хотел было идти к дороге, но с удивлением понял, что не
может повернуться к камню спиной. Он мысленно попытался высмеять себя, но
ничего не получилось. Внезапно, казалось бы, совсем без причины, мальчику
стало страшно.
  Он вытер грязные ладони о джинсы (словно это могло чем-то помочь!),
постоял мгновение, а потом начал пятиться назад, не смея отвести взгляда
от странного камня. Так он шел до самой дороги, пока нога не
оскользнулась, - Макс упал на спину, больно ударившись локтем и съехав по
сырой грязно-желтой земле в одну из колей. Здесь он поднялся -
преувеличенно медленно, пересиливая паническое желание вскочить и
посмотреть, на месте ли камень
/не направляется ли он сюда, чтобы напасть/,
отряхнулся, досадуя на то, что придется выслушать неприятные слова в свой
адрес, и... - не удержался-таки, взглянул в чащу.
  Камень стоял на месте.
  Может, только чуточку сдвинулся в сторону дороги.
  Макс сглотнул; в горле внезапно пересохло и захотелось пить. Он шагнул к
велосипеду, поднял его почти на ощупь, не отрывая глаз от камня, и сел в
седло. Потом оттолкнулся и поехал, все с большей и большей силой нажимая
на педали.
  Мальчик так и не обернулся на сей раз, хотя это и не было таким уж великим
подвигом. Другим он ничего не скажет, но себе-то можно признаться, что на
самом деле он просто боялся того, что мог увидеть, обернувшись. Поэтому
крутил, крутил педали до тех пор, пока не подъехал к крайним домам
деревни. Здесь он соскочил на землю, подошел к колонке и долго, с каким-то
яростным отчаяньем жал на рычаг, другой рукой черпая студеную воду и плеща
ею в лицо. Потом снял рубаху; насколько это получилось, вычистил ее,
накинул, не застегивая, на плечи и медленно поехал домой.
  Максу предстояло еще миновать заброшенный дом ведьмарки, и мальчик очень
сильно надеялся, что ему не придется повстречаться... с кем-нибудь...
  О кругах он уже и думать забыл - только не сейчас!

  3

  Он смотрел вслед убегающему детенышу, и теплая волна поднималась снизу
вверх, охватывала все тело: моим, этот будет моим. Этот и еще сотни таких
же, его родители, и родичи его родителей, и скот их, и птица их, и псы...
  Он тихонько зашипел. "И псы".
  И хотя был он здесь совсем для другого, он знал, что поразвлечься удастся
на славу. В конце концов, нужно же чем-то питаться, пока он будет искать
нарушителя - он и ему подобные.
  Детеныш был уже далеко - во всяком случае, так думал детеныш. Но он знал,
что никуда этот не денется.
  От него не сбежать.
  И ярко-зеленая ящерка, замершая среди папоротниковых побегов, первой
убедилась в этом.

  Часть первая. Круги на земле


  Банко. Земля пускает так же пузыри,
Как и вода. Явились на
поверхность
И растеклись.
  У. Шекспир. Макбет



                                  Глава первая


  ...одно это слово в облаке приторно-гнилого дыхания. "Худеющий". И прежде,
чем Холлек успевает отшатнуться, старик-цыган проводит скрюченным,
изуродованным пальцем по его щеке.
  С. Кинг. Худеющий

  1

  Добирались долго. На самом-то деле, наверное, Максу это просто показалось
- слишком уж жаркое выдалось лето. Как любят выражаться всякие там
писатели, "плевок не долетал до асфальта, успевая испариться прямо в
воздухе". Макс никогда не понимал, почему нужно писать непременно о
плевках, нет чтоб о чем-нибудь хорошем. Например, о мороженом. Серьезно, в
такие дни только добрая порция хрустящего шоколадного мороженого и может
спасти вас от солнечного удара. (Сам он не очень представлял себе, что это
такое, солнечный удар; почему-то вспоминался кадр из мультика, в котором
желтое упитанное солнце в черных противосолнечных - вот смеху то! - очках
протягивает луч-кулак и со всего размаху огревает беспечного пляжника по
затылку. Пляжник валится на полосатый коврик и закатывает глаза. Макс
знал, что на деле все бывает несколько иначе, но представлялось - именно
это...)
В общем, ехали долго, а во избежание, так сказать, солнечного удара, на
каждой остановке Макс отпрашивался на станцию, чтобы купить мороженого.
Дядя Юра поставил непременным условием, чтобы прежде Макс узнавал, сколько
времени будет длится остановка, и иногда, если считал, что мальчик может
опоздать, не отпускал его. Но чаще все-таки отпускал - пока не услышал в
голосе племянника подозрительные хрипящие нотки. Тогда всякие прогулки за
спасительным продуктом прекратились.
  Макс повздыхал (больше для виду) и отправился на верхнюю полку смотреть в
окно. В душе он соглашался, что с мороженым пора заканчивать, но
остановиться не мог. Мороженое было его слабостью, и Макс это признавал.
  Поезд, покачиваясь, мчался мимо деревьев, шлагбаумов, маленьких одно- и
двухэтажных домишек, мимо грязных, заросших тиной речек и непременных
столбов с электрическими проводами на серо-деревянных макушках. Мальчик с
завистью поглядывал на взъерошенные деревья за окном, поскольку здесь, в
их с дядей плацкарте, было жутко душно.
  Макс вздохнул и заерзал на полке.
  Он старался забыть, но все никак не забывалось: тусклый день, словно на
солнце накинули грязную марлю; кладбище - какое-то неестественно открытое,
распахнутое, слишком просторное; отец, весь в черном, строгий и собранный,
стоит над длинным, тоже черным, гробом; гроб украшен искуственными
цветами, матерчатыми и помятыми; в гробу - мама.
  Но не это больше всего поразило Макса и оставило кровавый рубец в памяти
мальчика, не эта сцена пугала его в снах, нет. И даже не тот вечер, когда
телефон зазвонил, сухо и требовательно, неприлично долго. Отец поднял
трубку, молча, выслушал сказанное и засобирался. До Макса долетели только
отдельные слова: "дождь", "микроавтобус занесло", "нам очень жаль".
  Уже стоя посреди комнаты, одетый, папа запнулся и, повернувшись к Максу,
как-то растерянно произнес: "Собирайся, сынок. Мама... мама умерла".
  Даже не это.
  А первый день, первый ужасный день, когда отец пришел пьяным. (Папа и
раньше бывал навеселе, но прежде это было не так... страшно). Отец
ввалился в квартиру, покачнулся и ухватился неловкими пальцами за дверной
косяк. Не снимая обуви, пошел на кухню и рухнул на табурет.
  Макс с недоумением смотрел на пол, на котором чернели грязные отпечатки
ботинок; кое-где валялись кусочки земли, застрявшие в подошве, а теперь
отвалившиеся.
  Мальчик стоял так очень долго, со стыдом глядя на то, как отец пытается
поджечь под чайником. Макс не то, чтобы не хотел помочь ему, он не мог
сдвинуться с места, ошарашенный происходящим.
  Потом был провал в памяти. Наверное, если очень напрячься, можно и
вспомнить - но зачем? Макс не хотел вспоминать. Ему хватало того, что он
уже помнил.
  Со временем мальчик привык к таким страшным вечерам - настолько, насколько
к подобному можно привыкнуть. Макс боялся их, он начал отставать в школе
по многим предметам, но отец совсем перестал интересоваться его оценками.
Хотя мальчик хотел бы, чтобы все было как раз наоборот.
  В то же время Семен Николаевич не забыл о сыне. Он чувствовал вину перед
ним, но значительно проще оказалось лелеять собственное горе, чем
заботиться о Максе. И все равно, вина чаще и чаще напоминала о себе.
Наверное, именно поэтому, когда начались летние каникулы, отец позвонил
дяде Юре и попросил того взять мальчика с собой, когда Юрий Николаевич в
отпуск поедет в деревню, к своей матери (бабушке Макса). Мальчик давно уже
не был там, родители все никак не находили времени выбраться, а сына
отправляли на лето в детские лагеря отдыха. Теперь же Семен Николаевич
препочел отдать мальчика на попечение брата.
  Сначала Макс испугался. Он знал, насколько беспомощным бывает отец. Почти
каждый вечер мальчику приходилось помогать папе; практически, он стал
хозяином в доме, как только привык к этому новому существу с наглыми
глазами и чужим голосом, - существу, которое звал отцом.
  И Макс боялся того, что могло бы произойти, оставь он папу одного.
  Но Семен Николаевич утром перед отъездом Макса сел на кровать, усадил
рядом сына, который до последней минуты не желал уезжать, даже не хотел
складывать сумку, - усадил и сказал, серьезно и вместе с тем непривычно
робко: "Езжай, сынок. Езжай. Видишь", - он протянул Максу какую-то
бумажку. Тот прочел. Это была реклама лечебного центра, где, помимо
прочего, гарантировалось "излечение от алкогольной зависимости". Последняя
фраза оказалась обведенной зеленым фломастерным кольцом.
  - Мне будет проще, если ты уедешь, - сказал отец. - Езжай.
  И Макс поехал.

  2

  Поезд приближался к Минску. На пригородных станциях в вагон пробирались
юркие мужчины с незапоминающимися лицами, предлагали какие-то книжки
нестерпимо громкими на фоне плацкартных перешептываний голосами; книжки,
разумеется, никто не покупал, но мужчины все равно приходили. Макс
наблюдал за их миграциями по проходу со своей верхней полки, и потные
коротко стриженные затылки вызывали у него чувство отторжения.
  Еще приходили неизменно толстые бабки с картонными коробками, продавали
мороженое: шоколадное, кофейное, в стаканчиках, - любое. Макса все это уже
не прельщало, он сглатывал, чувствуя в горле, где-то под нижней челюстью,
колючий шар. Мальчик стал думать о том, почему все подобные торговки
всегда такие толстые, словно специально, чтобы раздражать людей. Он
представил себе маленькое окошечко кассы, у которого длинным хвостом
выстроилась очередь, в основном - толстухи, пожилые и усатые маленькими
крысиными усиками. Из окошечка высовываются длинные бледные руки, в
которых зажат серый портновский метр, этой лентой руки обхватывают
ближайшую толстуху в том месте, где должна была бы быть талия, и меряют.
Потом втягиваются в окошечко и появляются снова, уже с дымящейся пачкой
мороженого, которую торжественно вручают прошедшей испытание. Некоторым
же, недостаточно объемным, руки отрицательно машут: "Ступайте прочь,
прочь, не годитесь! Слишком худые".
  Макс так живо вообразил себе эту абсурдную картину, что даже хихикнул.
Колючий ком в горле вздрогнул, и мальчик закашлялся. Дядя Юра внимательно
посмотрел вверх, на племянника, но промолчал.
  Мальчик спустился вниз, сунул ноги в кроссовки и стал помогать ему
собираться. Дядя недавно повредил кисть левой руки и поэтому должен был
беречь ее, не поднимать ею тяжести и все такое. Он носил на кисти
специальную повязку из красной шерсти, мазал мазями, растирал - называл
это "сорванной" рукой. Такое иногда случается с руками скрипачей, если
слишком много играют, объяснял дядя.
  Вдвоем они сложили постельное белье, и Макс, оторвавшись от разглядывания
заоконных картин, пошел в голову вагона (его всегда смешила и удивляла эта
"голова" вагона или поезда: сразу представлялось что-то уродливое,
огромное и прожекторно-глазастое), - пошел, чтобы отдать белье проводнице.
А потом заскрежетали тормоза, картинка за окном судорожно дернулась,
проехала по инерции еще немного и застыла.
  В проход уже набилось полным-полно народу с огромными полосатыми сумками;
люди по-птичьи дергали головами направо и налево, щурили глаза, силясь
что-то увидеть за окнами. Потихоньку эта очередь выдавливалась наружу: как
крем из тюбика. А там - подскакивали родственники, курсировали вдоль
состава грузчики, ходили водители ("Такси! Такси! Вам нужно такси? Такси!
Такси!").
  Мальчик поправил лямки рюкзака, перехватил поудобнее сумку и взглянул на
Юрия Николаевича.
  К своему дяде Макс относился особо. У каждого ребенка наступает период в
жизни, когда он - вольно или невольно - начинает искать себе пример для
подражания, кого-то взрослее себя - но не слишком. Он наследует все, почти
все у этого "примера": слова, жесты, поведение, - правда, продолжается это
опять-таки до определенного момента. Потом период подражательства
проходит, от всего наследованного остается только то, что наиболее
прижилось, формируя при этом новую, молодую личность.
  Дядя Юра и был для Макса тем самым "примером для подражания". Юрий
Николаевич появлялся в семье Журских достаточно редко, чтобы племянник не
замечал в нем негативных черт характера (а у кого из нас их нету?) - и
вместе с тем достаточно часто, чтобы невольно оказывать влиян