емляк,  вставай,  пролетел  уже,  -  говорю  ему,  а  он,   смотрю,
мало-помалу набок, набок и падает мне под ноги. Посмотрел я на  него,  а  он
уже мертв - двумя пулями сверху вниз прошило. Выходит, все пули,  которые  в
нас летели, на себя собрал.
     Когда самолеты ушли, выскочили мы из воронки и побежали, а  земляк  так
навек  и  остался  безымянным:  все  старались  это  гиблое  место   быстрее
проскочить.
     А другой раз вылезли мы из болота. Мокрые, продрогшие, зуб  на  зуб  не
попадает... Идут, как на счастье, туман поднялся. Думаем,  вот  хорошо,  что
туман, значит,  авиации  нечего  бояться.  Кто-то  даже  команду  по  боевым
порядкам пустил:
     - Разжечь костры!
     Начали  костры  разжигать.  Кустарник  не  очень-то  горит  хорошо,   а
валежника нет. Но солдаты - народ хитрый и  смекалистый.  Смотрим,  уже  там
огонек задрожал, в другом месте, как птица какая, затрепетал. И у нас в роте
нашлись мастера.
     Я подошел к солдатам, которые уселись кружком, а двое или  трое  костер
шуруют. Вот и у нас сначала какие-то дымные, колечки пошли, ,а потом и  свет
появился: сначала зыбкий,  неуверенный,  а  потом  как  сердце  выскочило  и
заполыхало.
     Кто-то, уже котелок приспособил воды согреть. Уже костер как костер!
     Помню, солдат говорит:
     - Вот сейчас чайку согреем, кипяточком побалуемся.
     А в котелке над огнем снег на глазах темнеет и  тает.  И  в  это  время
команда пришла:
     - Командиры рот - к командиру батальона!
     Я встал с  нежеланием:  так  хотелось  бы  еще  обогреться,  обсушиться
немного. Но все-таки  встал,  отошел  от  костра,  увидел,  что  уже  совсем
стемнело и кругом одни костры пылают.
     Тут начали кричать:
     - Погасить огонь! Возду-ух!
     Кто-то быстро выполнил команду, кто-то медлил.
     - Ну-ко, пульни туда, чтобы погасили! - раздался окрик..
     В это время из-за леса бесшумно  выплыл  самолет,  полетели  гранаты  и
мины. Когда я вернулся к  своим,  то  оказалось,  что  мина,  выброшенная  с
самолета, попала прямо в костер, потушила  его  и  погубила  людей,  которые
грелись. Кругом все было черно, солдаты укладывали рядком убитых,  проклиная
немца, который подкрался к людям, нуждавшимся в обогреве, и порешил их  всех
до единого.
     На Северо-Западном фронте весной в сорок  втором  году,  помню,  умирал
боец из моего взвода. Фамилию забыл. Как сейчас вижу, лежал  он  в  траншее,
думали, совсем отошел. А  он  поманил  меня  пальцем  и  говорит  тихо,  еле
разберешь, лучше уже не мог:
     - Товарищ лейтенант, там у меня банка тушенки. Возьмите да  с  ребятами
нашими съешьте. Хоть меня вспомните...
     И вскоре умер.
     В медсанбате видел другую картину, и поразила она меня  на  всю  жизнь.
Солдата кладут на операцию -  весь  живот  ему  разворотило,  а  он  хирурга
спрашивает:
     - Как там наш командир-то? Жив, слава богу?
     - А кто твой командир? - спросили его.
     - Да как же кто? Вержбицкий.
     Это он за командира дивизии перед смертью беспокоился.
     Я вспоминаю, как, развивая успех первого  эшелона  под  рекой  Великой,
выскочили мы вперед  и  увидели,  как  лежат  вповалку  в  огромной  воронке
раненные кто в живот,  кто  в  грудь,  кто  в  голову.  Между  ними  ползает
санитарка, плачет и уговаривает:
     - Ну потерпите маленько. Сейчас, только машина придет... Всех заберу!..
     Пробежали мы мимо, поднялись на высоту и оттуда  увидели,  что  раненых
накрыл шестиствольный миномет. Всех разбросало...
     Бесчисленное множество таких историй можно  было  бы  рассказать!  И  в
каждой из них действующие лица - это наши люди, достойные вечной памяти.
     Каждое такое событие, когда на него смотришь  сейчас,  издалека,  много
лет спустя, - трагедия, разрывающая сердце.
     Сколько наших людей не дошло до Дня Победы,  и  я  кладу  венок  на  их
братскую могилу, и минута молчания, в которой склоняюсь  перед  памятью  их,
продолжается всю мою жизнь.