Генри Лайон ОЛДИ

                         ОЖИДАЮЩИЙ НА ПЕРЕКРЕСТКАХ



                                                   Все вы идете к истине
                                                   различными путями,
                                                   а я стою на перекрестке
                                                   и ожидаю вас...
                                                                    (Будда)

                                                   Итак, если свет, который
                                                   в тебе - тьма,
                                                   то какова же тьма?
                                                      (Евангелие от Матфея)


     ...Не листайте эти страницы в тщетной надежде отыскать крохи правды о
мире - ибо правды здесь нет, и мира этого нет, а есть лишь боль и  память,
память и боль.
     ...Не листайте эти страницы, стремясь отвлечь себя чужой ложью о том,
что было и чего не было - ибо за ложь эту дорого плачено, дороже,  чем  за
правду, и поздно теперь порицать, утверждать или сомневаться.
     ...Не листайте эти страницы от нечего делать,  ибо  воистину  страшен
тот час, когда человеку нечего делать, и идти некуда, и обрыв  манит  лишь
тем, что он - обрыв.
     ...Не читайте написанного, потому что слова - ширма, темница,  оковы,
в которых бьется недосказанное; и меня не слушайте, когда я кричу  вам  об
этом, потому что и я связан словами, как  и  все;  не  слушайте  меня,  не
слушайте, не...
     И не верьте мне, когда я говорю вам об этом.



                                МИФОТВОРЕЦ

                                                 Будто в руки взял
                                                 Молнию, когда во мраке
                                                 Ты зажег свечу.
                                                                    (Басе)

                                                 Идемте, друзья мои;
                                                 никогда не бывает слишком
                                                 поздно, чтобы искать
                                                 новый мир.
                                                       (Теннисон, "Улисс")

                                    1

     В Доме было ужасно холодно. Временами мне казалось, что я  неправ,  и
лучше было бы сказать - зябко и сыро - но ознобу, сотрясавшему  мое  тело,
все эти словесные кружева казались глупыми  и  смешными.  И,  главное,  не
меняющими сути.
     Изредка я протягивал руки к  витому  подсвечнику,  к  его  бронзовым,
позеленевшим от времени розеткам, где покорно истекали черным  воском  три
толстые свечи, и их пламя послушно  согревало  мои  пальцы,  подрагивая  и
колеблясь в выборе собственного цвета - от охры до кармина.
     Странный  тюльпан,  напоминавший  залитый  свежей  кровью  пергамент,
склонился ко мне из вазы и попытался прочесть написанное. Я прикрыл  слова
ладонью,  улыбнулся  и  пощекотал  любопытный  цветок  кончиком  пера.  Он
обиженно качнулся на упругом стебле и сомкнул лепестки. Тюльпан мерз,  как
и я. Он был уже очень старый, этот преступно-багровый тюльпан,  ему  скоро
придется умереть, засыпав сморщенными  крылышками  неведомых  бабочек  мой
стол, и я ничего не мог изменить в реальности срезанной жизни.  Реальность
- это вообще не моя стихия...
     Я встал и  вышел  из  комнаты.  Почти  от  самого  порога  начиналась
лестница - сегодня она была узкая и деревянная - и я спустился  по  ней  в
нижний зал, слегка касаясь перил и поглаживая приятную  на  ощупь  матовую
полировку.
     Внизу горел камин, и отблески огня метались по  оружию,  развешанному
на массивных,  потемневших  от  времени  стенах.  Я  подошел  к  креслу  с
затейливо  выгнутыми  подлокотниками  и  принялся   разглядывать   секиру,
висевшую над ним. Лезвие было тонким,  непривычно-декоративной  формы,  но
древко охватывали металлические кольца с гравировкой. Вчера вечером  здесь
висел ковер. Большой такой ковер, в темно-зеленых тонах, и в самом  центре
орнамента чуть покачивалась кривая сабля в золоченых ножнах.  Я  отчетливо
помнил их - ковер и саблю - потому что никак не мог понять тайну  гармонии
прямых углов ковра и дуги клинка, и все стоял, смотрел...
     - Дура, - сказал я секире. Она не ответила.
     Раньше я думал, что Дом смеется надо мной. Теперь  я  так  не  думаю.
Даже Предстоятели не властны над изменениями Дома,  и  их  иллюзии  теряют
силу на пороге. На пороге, который сегодня выглядит так, а завтра - совсем
иначе. А через час вообще никак не выглядит.
     В западной стене зала обнаружилось окно. Высокое стрельчатое  окно  с
леденцовыми витражами в  верхней  части...  Вдалеке  виднелся  косогор,  и
силуэт черного всадника несся по его кромке  на  фоне  чуть  посветлевшего
неба.  Только  контур,  слегка  размытый  движением,  контур  двухголового
кентавра с крыльями за человеческой спиной - лук, что ли?.. или плащ...  -
и я машинально забарабанил пальцами по подоконнику, качнув шнур занавеси с
кисточкой на конце.
     Всадник резко осадил коня, заплясавшего на рыхлой крутизне, и их тени
на  мгновение  слились  в  одну  бесформенную  массу.  До  меня  донеслось
приглушенное  ржание  и  сдавленный  вопль  ужаса.  Огромное  гибкое  тело
вознеслось перед ошалевшим кентавром,  и  оскалившаяся  пасть  с  пушистым
подбородком закачалась  из  стороны  в  сторону,  повинуясь  причудливому,
срывающемуся ритму...
     Я выругался, отдернув руку от шнура занавеси, и мои  пальцы  намертво
впились в подоконник. Небо над холмами вновь опустело, но конь  и  человек
уже исчезли по ту сторону гряды, став невидимыми для меня, и лишь  далекий
топот копыт отозвался легким дребезгом оконного стекла...
     - Спасибо, Сарт... - услышал я  у  себя  за  спиной  тихий  голос,  в
котором играло на серебряном ксилофоне время от заката до восхода.
     - Не за что, - угрюмо буркнул я и, чуть помедлив, добавил тоном ниже:
     - Рад служить, Предстоящая...
     И повернулся навстречу смеху - призраку, тени, намеку на смех.
     Там, где еще  недавно  горел  камин,  стояла  миниатюрная  женщина  в
бархатной накидке с капюшоном, и добрая дюжина тройных  шандалов  напрасно
тратила свой свет, пытаясь высветить  хоть  что-то  внутри  этой  агатовой
накидки.
     Она  шагнула  вперед,  сбрасывая  капюшон  и  легко  касаясь  тонкими
пальцами ковра на стене - темно-зеленый ковер  и  золото  кривых  ножен  в
центре - и все исчезло.
     Тайна исчезла. Обычная женщина,  мне  по  плечо,  и  вьющиеся  волосы
обрамляли овал лица, и это лицо улыбалось мне, а я, как дурак, улыбался  в
ответ, хотя в  Доме  было  по-прежнему  холодно,  и  настроение  мое  было
по-прежнему мерзким.
     "Надолго, Лайна?.." - хотел спросить я. И не спросил.
     "Что произошло,  Предстоящая?.."  -  хотел  спросить  я.  И  тоже  не
спросил.
     - Это было хорошо придумано, -  сказала  она,  и  звездные  камни  ее
перстней обожгли мне глаза.
     "Что именно?" - хотел спросить я. И не спросил. Я знал - что именно.
     - Со шнуром, - сказала-пропела Лайна, опускаясь на дубовую скамью.  -
Просто и изящно. Мастерски... Я  полагаю,  что  гонец  Махметкул-арра  уже
захлебывается в ближайшей таверне красным вином и собственным враньем. Еще
одна легенда, еще один глоток пряного страха, еще один камень  в  пирамиде
мифа... Спасибо, Сарт. Прекрасная работа.
     Тонкие губы Лайны-Предстоящей еле заметно подрагивали, породистый нос
с легкой горбинкой словно принюхивался к далекому, слабому  аромату,  и  я
понимал, что неизвестный мне гонец Махметкул-арра в эту минуту с восторгом
рассказывает кому-то о случившемся,  привирая  добрую  четверть,  если  не
половину, и его  слушатели  кивают  головами,  шепча  темное  имя  Ахайри,
Матери-Ночи.
     Лайна резко поднялась и направилась к  мраморной  лестнице,  покрытой
чем-то алым и ворсистым.  Она  шла  по  ступенькам,  чуть  подобрав  подол
длинного платья, и перила рядом с ней наверняка были гладкими и  ледяными.
Каменными были перила. А мои ладони еще помнили  дерево,  дерево  этих  же
перил пятиминутной давности...
     Шутки шутишь, Дом, Дом-на-Перекрестке? Мы бродим, мечемся, спешим,  а
ты стоишь и поджидаешь всех нас, и твоя вечная изменчивость хранит внутри,
в самой сердцевине, некий тайный зародыш...
     Чем прорастешь, Дом, Дом-на-Перекрестке?!
     ...Я смотрел вслед Предстоящей, а за  моей  спиной  молчала  стена  с
обоями в цветочек, стена без всяких признаков окна с витражами, но я знал,
что там, снаружи, занимается рассвет.
     Иначе бы Она не ушла.
     - До заката, Предстоящая, - прошептал я  и  вновь  почувствовал,  что
мерзну.
     - До заката, Мифотворец...
     В Доме было ужасно холодно.



                                    2

     Я вернулся в свою комнату, мрачно подмигнул  просиявшему  тюльпану  и
открыл тумбочку  у  кровати,  где  у  меня  еще  оставалось  с  полбутылки
хиразского бальзама. Темно-топазовый, чуть горчит, тридцать  две  травы  в
настое, а крепость...
     Такую крепость не в одиночку штурмовать. Я подумал, вытащил пробку  и
двинулся на приступ.
     ...Пятый глоток настроения не улучшил, но  ощутимо  добавил  тепла  в
окружающую сырость. Зря все-таки  Лайна  назвала  меня  Мифотворцем.  Ведь
знает же, что не люблю, и я знаю, что она знает, и тем не менее...
     Шестой глоток. Седьмой. Я попытался расслабиться и  вспомнить,  какой
покорно-томительной   любовницей   бывает   хрупкая   Лайна,   Предстоящая
Матери-Ночи Ахайри,  но  в  голову  упрямо  лезло  совсем  другое:  пинки,
теряющее  чувствительность  тело,  смех  разгоряченной  толпы,  в  которую
судорожно швырял бесполезные слова чужак по имени  Сарт...  Я  только  что
выпал из своего, привычного мира, я еще не успел понять, что Тяжелое Слово
Магистра Сарта здесь, в этом простом и старом существовании,  превратилось
в горсть побрякушек, раздавленных в крошку сандалиями  зевак.  Я  еще  жил
тем, о чем не хочу рассказывать - не здесь, не сейчас - и не научился пока
жить заново. Пинки, смех, стыд -  и  порог  неизвестно  откуда  взявшегося
Дома, шелест убегающих ног позади, и -  глаза,  внимательные,  оценивающие
глаза Лайны-Предстоящей.
     Временами  я  ненавидел  эти  глаза.  Мне   казалось,   что   в   них
сосредоточилась вся тяжесть  здешнего  практичного  бытия,  где  тщательно
продуманные чудеса отмеряются  по  чайной  ложке  для  здоровья  тупеющего
человечества;  и  мы  -  личные  Мифотворцы  Предстоятелей  -   укладываем
иллюзорные кирпичи легенд, лжи, сказок, чтобы  люди  могли  жрать,  спать,
размножаться и изредка, на сон грядущий, тешить ожиревший разум словами  о
том, чего нет и не может быть.
     Мой бедный, глупый ночной всадник! Ты же знал, верил,  ты  был  готов
испугаться, ты испугался почти радостно, ты так и не понял, что  это  твой
сладкий ужас вырос перед твоим конем!.. А  я  лишь  помог,  помог  нелепо,
случайно, я ощутил твой страх и помог ему принять форму - и лишь я  видел,
что конь, глупое животное, вставал на дыбы, повинуясь  власти  поводьев  и
обиженно выкрикивая свои конские проклятия...
     Ничего не видел конь. И поэтому не понимал жгучей боли в  разрываемом
рту. Он не знал, что он должен увидеть. Кони не молятся в храмах Ахайри. А
люди молятся. Люди верят. Люди знают, кто может  встретиться  им  в  ночи.
Некоторые даже видели саму Темную Мать, когда она несется  по  заброшенным
дорогам, гоня упряжку крылатых вепрей...
     Меня всегда интересовало, какому болвану первому пришла в голову идея
свиньи с крыльями?!. И почему они - люди,  а  не  свиньи,  хотя  иногда  и
весьма похожие друг на друга - почему они не смеются, а боятся?!
     Не положено Мифотворцу думать о таких вещах. Традиция есть  традиция.
А я думал. И втайне посмеивался. Если не злился.
     В конце концов, я был чужой. Первый чужой в  Доме.  Спасибо  Лайне  -
учуяла, высмотрела талант...
     Первый - и, наверное, последний.
     Я пил бальзам и еще не знал, что я уже действительно - последний.
     Только не в этом смысле.
     Я сидел, смачивая губы пряной жидкостью,  и  с  каким-то  болезненным
удовольствием  мурлыкал  себе  под  нос  один  и  тот  же  куплет  старой,
полузабытой песенки, по многу раз повторяя каждую строку...

                        Среди бесчисленных светил
                        Среди бесчисленных светил
                        Я вольно выбрал мир наш строгий,
                        И в этом мире полюбил
                        Одни веселые дороги...



                                    3

     - ...Иди в мир. Пройдешь через нижний зал, потом по коридору,  третья
комната; дверь рядом с кроватью под балдахином. Кровати может и  не  быть,
но дверь там одна, так что не  ошибешься...  И  поторапливайся,  Дом  тебя
побери!..
     Я еще не окончательно проспался,  упрямые  остатки  хмеля  бродили  в
налитой свинцом голове, но шершавый голос выдергивал меня из забытья, и  я
не сразу сообразил, что этот властный, озабоченный, пренеприятнейший голос
принадлежит Лайне.
     И  совсем  не  похож  на  обычный,  повседневный  (или  повсенощный?)
хрустальный голосок Лайны-Предстоящей.
     - Выйдешь в город и направишься  к  храму  Эрлика,  Зеницы  Мрака.  У
Трайгрина, его  Предстоятеля,  новая  забота.  Пророк  у  них  на  площади
объявился. Говорит, нет Бога Смерти, и смерти нет, но есть жизнь вечная...
А эти остолопы рты разинули и слушают! Пойди, разберись...
     К голосу Лайны вернулись звонкость и прозрачность, но в нем  изредка,
как вертлявые угри в чистой воде, проскальзывали визгливые нотки  базарной
торговки. Я улыбнулся в подушку, не успев  понять,  что  делаю,  но  успев
спрятать улыбку.
     - У Предстоятеля Трайгрина свой  Мифотворец  есть,  -  пробормотал  я
спросонья. - Я для Зеницы Мрака не работаю. Тоже мне,  нашли  мальчика  на
побегушках...
     Я знавал Мифотворца при Трайгрине. Вернее, Мифотворицу. Злобная такая
старуха, с дымящейся трубкой в желтых зубах,  горбатенькая,  нос  до  губы
свисает... Одного ее вида хватало, чтобы все вокруг поминали  Бога  Смерти
Эрлика и сплевывали от сглаза. На мифы она не тянула, нет, хоть и  неглупа
была бабка, а вот сказок вокруг нее - как блох на собаке...
     Хлопнула дверь. Забытая бутылка упала со стола и, стуча  по  коврику,
откатилась в угол. Я с трудом  приподнялся,  морщась  и  глубоко  дыша,  и
увидел пустую комнату.
     Моих возражений попросту не расслышали. Не до того, видно, было.
     Я вылез из-под одеяла, кряхтя и ругаясь оделся, спустился по лестнице
- на этот раз винтовой и почему-то  без  перил  -  нашел  нужную  комнату,
нужную дверь (балдахин был, а кровать отсутствовала) и вышел на площадь.
     На крупный булыжник  площади  Хрогди-Йель  перед  приземистым  храмом
Эрлика, Зеницы Мрака.
     - Куда прешь, козел? - хмуро сообщил  мне  вислоусый  ремесленник  из
задних рядов гудящей толпы. - И без тебя тесно...
     Я аккуратно наступил  ему  на  ногу  и  стал  проталкиваться  вперед,
напрягая туловище и растопырив локти.
     Через пять минут проклятий и сопения я выбрался  из  потной,  горячей
массы и остановился, меланхолично  разглядывая  ступени  храма  и  жирного
пророка на третьей снизу ступеньке.
     В то, что он говорил, я не вслушивался. Слов Лайны хватило,  чтобы  я
не сомневался  в  главном  -  этот  огромный,  тучный  мужчина  с  тройным
подбородком и складками на багровом лице говорит не то, что нужно.
     Значит, он должен перестать говорить.
     Он может послужить первой песчинкой  лавины,  причиной  возникновения
нового мифа. Вразрез с традицией.  Во  вред  Предстоятелям.  И  упаси  нас
Четыре Культа, чтобы его побили камнями глупые  горожане  или  распяли  на
щите бритоголовые стражники.  Тогда  справиться  с  пружиной  мифотворения
будет гораздо труднее... Нет, все должно быть проще и пристойнее.
     Солнце пекло вовсю, голова у меня закружилась, но втайне я  был  даже
рад этому. Я стоял, единственный равнодушный  на  всей  площади,  и  через
минуту глаза пророка  -  выкаченные  пуговицы  с  кровавыми  прожилками  -
остановились на мне, и я постарался не отпустить чужой взгляд.
     И не отпустил.
     Мне было жарко. Мне было очень жарко. Меня подташнивало. Это я торчал
сейчас на возвышении храмовых ступеней, надсадно крича уже третий  час,  и
солнце яростно поджаривало мою -  МОЮ!  -  лысую  макушку.  Кровь  гулкими
толчками стучала в висках, просясь наружу, а внизу колыхалось  это  падкое
до зрелищ месиво, колыхалось, колыхалось...
     Для начала неплохо.
     Пророк покачнулся, не отрывая мутного взгляда от  тощего  пройдохи  в
первом ряду - то бишь от меня - его повело в сторону, и голос на мгновение
прервался.
     Низкий, поставленный баритон с хрипотцой курильщика и сластолюбца.
     - Богохульник... - кинул я пробный камень в  притихшую  толпу.  Кинул
небрежно, через плечо, со спокойным безразличием; и круги  пошли  за  моей
спиной, круги обрывочных реплик, рождающих вопросы, ответы, споры...
     Они отвлеклись. Внимание толпы стало зыбким.
     - ...и дурак, - добавил я, чуть кривя губы. В ответ раздался смех.
     Пророк потерял нить проповеди, судорожно огляделся вокруг  в  поисках
опоры, поддержки, кадык на его шее  заходил  вверх-вниз,  колебля  жировые
отложения;   и   смех   усилился,   выводя   слушателей   из-под   обаяния
умело-ритмичной речи...
     Жарко. Очень жарко. Я протянул руку к корзине стоявшей рядом торговки
и вынул оттуда связку молодого зеленого чеснока.
     По три рринги за пучок.
     Отделив один стебель  с  белой  луковицей  на  конце  -  пророк,  как
завороженный, следил за моими ровными, неторопливыми движениями - я  сунул
чеснок в рот и принялся  сосредоточенно  жевать,  пуская  липкие  слюни  и
продолжая неотрывно смотреть на наливающегося дурной кровью пророка.
     Это оказалось последней каплей. Несчастный пророк  вздрогнул,  втянул
ноздрями воздух, задохнулся, лицо  его  сморщилось  и  приобрело  синюшный
оттенок...
     Обмотанная  горячим  тряпьем  дубина  полуденного   солнца   неслышно
опустилась на мокрый затылок. Неслышно и невидимо.
     В тот момент, когда моего подопечного хватил удар, я выбросил  вперед
руку - не ту, в которой был чеснок, а другую, пустую - и заорал  что  есть
мочи:
     - Эрлик! Вижу! О, Зеница Мрака!.. О-о-о-о...
     На последнем "о" я  резко  шагнул  назад  и  принялся  выбираться  из
вопящей толпы. Здесь мне больше  нечего  было  делать.  Бог  смерти  Эрлик
покарал болтливого оратора. Покарал добротно и публично.  Половина  народу
наверняка видела черную тень владыки небытия с жезлом в деснице, а  вторая
половина постарается не отстать от первой.
     Можно было бы задержаться ненадолго, но я не люблю лишних эффектов.
     Уходя с площади, я  чуть  не  сбил  с  ног  низенького,  толстенького
человечка  в  засаленном  полукафтане.  Глазки  толстячка  были   блаженно
прикрыты, пухлые пальцы сцеплены на округлом животике, и возбужденный  гул
толпы, казалось, обтекал всю его уютную, домашнюю фигурку.
     Ему было хорошо.
     ...Уже в Доме я неожиданно подумал: "А почему  Предстоятель  Трайгрин
обратился через Лайну ко мне? Почему не к своей  зубастой  карге?  Дело-то
пустяковое..."
     Ответа я не  знал.  Тем  более,  что  счастливый  лавочник,  чуть  не
уснувший посреди бушующей площади Хрогди-Йель, и был Трайгрин.
     Предстоятель Эрлика, Зеницы Мрака.
     Один из живущих в Доме, Доме-на-Перекрестке.



                                    4

     Хлеб был теплым. От него шел густой запах детства и ржаного  поля.  Я
отломил чуть подгоревшую  горбушку  с  трещинкой  посередине  -  и  резкий
негодующий крик заставил меня обернуться к распахнутому окну.
     На  подоконнике  сидел  Роа.  Он  всегда  улетал,  когда   хотел,   и
возвращался  в  самое  неподх