обой.  Я
смотрел на ребят, и неожиданно  в  памяти  всплыл  стишок,  который  нас
заставляли учить в младших классах:
   Вот опять звенит звонок, Начинается урок.
   К концу его мы в десять раз Знать будем больше, чем сейчас.
   Интересно, чему мы научимся сегодня.
   Желтые школьные автобусы подъехали к зданию. Ребята  занимали  места.
Они вернутся домой, к своим родителям, к привычным делам, телевизору.  А
здесь, в шестнадцатом кабинете, учеба будет продолжаться.
   Мне захотелось поболтать о чем-нибудь. Я слегка  постучал  пистолетом
по учительскому столу, и наступила тишина. Все внимательно  смотрели  на
меня. - Думаю, нам стоит поговорить.
   - Наедине? - спросил Джордж Янек, мальчик с живым умным лицом. Он  не
выглядел испуганным.
   - Да.
   - Тогда выключи внутреннюю связь.
   - Кто тебя тянул за язык, сукин сын, - отчетливо произнес Тед  Джонс.
Джордж удивленно обернулся к нему, но ничего не ответил.
   Я встал и перевел рычажок в другое положение.
   Затем обратился к Теду:
   - Зря ты так, все равно я помнил об этом.
   Тед ничего не сказал, только слегка усмехнулся: кажется,  он  заметил
мою ложь.
   - Прекрасно, - я повернулся к ребятам, - возможно, я сошел с ума.  Но
это еще не повод стрелять в кого-нибудь из  вас,  поверьте.  Поэтому  не
бойтесь говорить все, что думаете. Например,  кто-нибудь  верит,  что  я
могу начать стрелять?
   На некоторых лицах было сомнение, но никто ничего не сказал.
   - О'кей. Я действительно не  собираюсь  делать  глупости.  Мы  просто
будем сидеть здесь и говорить начистоту. Вытряхивая грязь из своих душ.
   - Да, из миссис Андервуд ты уже вытряхнул все, что мог, - по-прежнему
улыбаясь, произнес Тед.
   - Я должен был так поступить.  Не  знаю,  как  это  объяснить,  но...
Должен. К этому все шло. И мистер Вэнс. Я советую вам не  принимать  это
близко к сердцу. Никто из вас, как я уже сказал, не получит пулю  в  лоб
ни с того ни с сего, так о чем же беспокоиться?
   Кэрол Гренджер  неуверенно  подняла  руку.  Она  была  хорошенькой  и
неглупой девчонкой. Такие поступают потом  в  самые  престижные  женские
колледжи. Она наверняка будет произносить речь от имени выпускников этим
летом. "Будущее в наших руках" или что-нибудь в этом роде. Я  кивнул.  -
Когда мы сможем уйти, Чарли?
   Я вздохнул и пожал плечами:
   - Поживем - увидим.
   - Но моя мама перепугается до смерти!
   - Почему? - спросила Сильвия Рэгон. - Она же знает, где ты, не правда
ли?
   Засмеялись все, кроме Теда.  Он  по-прежнему  улыбался,  рассматривая
меня в упор. Едва ли он хотел принимать участие в откровенном разговоре.
Но почему? Борьба со  всеобщим  безумием?  Мальчик,  затыкающий  пальцем
пробитую плотину? Нет, едва ли. Это  не  его  амплуа.  Его  стиль  -  не
героизм, а, скорее, изящный уход в тень. Он  единственный  из  известных
мне людей покинул футбольную команду после трех головокружительных побед
в прошлом году. Спортивный репортер в местной газете назвал  Теда  самым
блестящем игроком за всю историю пласервилльской школы. Но  он  ушел  из
команды. Неожиданно и необъяснимо. Что удивительно, популярность его при
этом  нисколько  не  упала.  Джо  рассказывал,  что   когда   совершенно
обалдевшие ребята требовали хоть каких-нибудь  объяснений,  Тед  сказал,
что футбол - слишком тупая игра, и что  он,  Тед,  найдет  себе  занятие
получше. Я уважал его. Но почему сейчас  он  против  меня,  понять  было
сложно. Чтобы решить эту проблему, требовалось немножко подумать,  но  я
не мог сосредоточиться. События развивались достаточно быстро.
   - Ты действительно свихнулся? - неожиданно спросил Харман Джексон.  -
Думаю, да. Человек, который убивает других людей, должен быть не в своем
уме, не так ли?
   - Тогда, наверное, тебе нужна помощь, -  продолжал  Харман.  -  Стоит
обратиться к доктору.
   - Ты имеешь в виду кого-нибудь вроде Грейса? -  усмехнулась  Сильвия.
-Старый козел! Я должна была  посещать  его  после  того,  как  швырнула
чернильницей в старушку Грин. Все, что он делал - пытался заглянуть  мне
под платье и заводил разговоры о сексе.
   - Он признал в тебе большого специалиста в этих  вопросах,  -  сказал
Пэт Фитцджеральд. Послышалось хихиканье.
   - Это не твое дело, - надменно произнесла Сильвия, затушив  сигарету.
-И тем более, не его.
   - Что мы будем делать? - спросил Джек Голдмен.
   - Ничего, - ответил я. - Пусть все течет как течет.
   На лужайке появилась вторая полицейская машина городского управления.
Думаю, третья приедет не скоро: ребята наверняка сидят  сейчас  в  кафе,
болтая о пустяках и наслаждаясь кофе с орешками.
   Денвер о чем-то беседовал с военным в синих штанах. Джерри Кессерлинг
рассаживал по  машинам  тех  школьников,  которым  не  хватило  места  в
автобусах. Мистер Грейс разговаривал  с  каким-то  неизвестным  типом  в
костюме.  Пожарники  стояли   поодаль,   курили   и   ждали   дальнейших
распоряжений.
   - То, что сейчас происходит, как-нибудь связано с давней  историей  с
мистером Карлсоном? - спросил Корки.
   - Откуда я знаю, с чем это связано? Если бы я  знал  причину,  может,
ничего бы и не было.
   - Это твои родители, - неожиданно произнесла Сюзанн Брукс. -  Причина
должна быть связана с родителями.
   Тед Джонс издал какой-то странный звук.
   Я изумленно поглядел на Сюзанн.
   Сюзанн Брукс была одной из тех девушек, которые никогда не  открывают
рта прежде, чем  их  об  этом  не  попросят.  Очень  серьезная  девушка.
Симпатичная, хотя и не слишком яркая. У таких всегда бывает старший брат
или сестра, затмевающие своими выдающимися  успехами  младших,  так  что
школьные учителя обычно делают невыгодные для младших сравнения.  И  тем
ранят их самолюбие. Когда такая девочка вырастает,  она  выходит  замуж.
Обычно за какого-нибудь водителя грузовика. А потом уезжает на  западное
побережье и пишет родственникам и друзьям не слишком часто. И становится
гораздо раскованней, словно расцветает после того, как вырвалась из тени
старшего брата или сестры. И живет долго и счастливо.
   - Мои родители, - произнес я, как бы пробуя  эти  слова  на  вкус.  Я
подумал, не рассказать ли историю о той охоте,  когда  мне  было  девять
лет. О том, как я услышал про обычаи ирокезов. Но это  было  бы  слишком
шокирующе.
   Я бросил взгляд на Теда  и  поразился:  лицо  его  искривила  злобная
гримаса. Казалось, кто-то засунул ему  в  рот  лимон  и  заставил  сжать
челюсти. Для меня было неожиданностью видеть Теда в таком состоянии.
   - Об этом пишут во всех книгах по психологии, - продолжала Сюзанн.  -
И действительно... Вдруг, осознав тот факт, что она говорит  перед  всем
классом, Сюзанн замолчала. Казалось, она сама себе удивлялась. Сквозь ее
блузку нежнонефритового цвета просвечивали бретельки лифчика.
   - Мои родители, - снова начал я. И снова замолчал. Я вспоминал охоту,
тени деревьев на туго натянутой ткани палатки (палатку  натягивал  отец,
так что на ней не было ни единой морщинки), переполненный мочевой пузырь
и то, как я чувствовал себя маленьким ребенком... И тут я  вспомнил  еще
один случай. Я не хотел бы говорить о нем. Я никогда не  рассказывал  об
этом мистеру Грейсу. Но сейчас, возможно, время пришло. Это могло помочь
не только мне, но и  Теду.  По  крайней  мере,  мне  так  казалось.  Что
касается меня... Наверное, уже поздно. Слишком поздно.
   Снаружи  ничего  не  происходило.  Приехала  последняя  из  городских
полицейских машин, только и всего.
   - Родители, - третий раз повторил я и начал свой рассказ.
 
Глава 14 
 
   Мои родители познакомились на свадьбе, и хотя едва  ли  вы  верите  в
предзнаменования, но стоит сказать, что невеста через  год  погибла.  Ее
звали Джесси Деккер Ханнафорд. Она  была  однокурсницей  и  соседкой  по
комнате  моей  мамы  в  университете  Мэна.  Обе  специализировались  на
политологии. Через год после свадьбы  произошло  следующее.  Муж  Джесси
ушел в  город  по  делам,  а  она  решила  принять  душ.  В  ванной  она
поскользнулась, ударилась головой и потеряла сознание. Пока Джесси  была
в обмороке, на кухне начался пожар, и она сгорела вместе со всем домом.
   Таким образом, единственная польза, которую  принесла  вышеупомянутая
свадьба, - знакомство моей мамы с братом Джесси. Он был в морской форме,
недурен собой, и как  только  начались  танцы,  пригласил  мамочку.  Она
согласилась. Он ухаживал за ней шесть месяцев, а потом  они  поженились.
Насколько я понимаю, я был зачат незадолго до или сразу после того,  как
погибла сестра отца.  На  свадьбе  моих  родителей  она  была  подружкой
невесты. Я часто разглядывал свадебные фотографии, и  меня  не  покидало
странное чувство. Вот тетя Джесси обнимается с мамой. Джесси и  ее  муж,
Брайан Ханнафорд, улыбаются на заднем плане, а мама  с  папой  разрезают
пирог. Джесси танцует... И на всех этих фотографиях тетя Джесси всего за
пять  месяцев  до  своей  ужасной  смерти  в  горящем  доме.  И  хочется
дотронуться до нее, окликнуть, сказать: "Осторожнее, тетя  Джесси.  Будь
осторожней, когда мужа нет дома".
   Но время не повернешь вспять, и чувство собственного бессилия никогда
не покидало меня, когда я думал о тете Джесси.
   Я был единственным  ребенком  в  семье,  и  мама  никогда  не  хотела
другого. Моя мама большая интеллектуалка. Она никогда  не  читала  Агату
Кристи, например, хотя любила  английские  детективы.  А  отец,  который
делал карьеру во флоте, а затем служил в вербовочном пункте,  был  более
американизированным человеком. Он  любил  "Детройт  Тайгас"  и  "Детройт
Редвинз", а когда умер Виней Ломбарди, надел черную нарукавную  повязку.
Он читал новеллы Ричарда Старка о Паркере. Это смешило мамочку,  которая
втолковала ему наконец, что Ричард Старк - псевдоним,  а  настоящее  имя
писателя - Дональд Вестлейк, и под этим именем он написал  много  чудных
рассказов. Она даже дала один почитать папочке, но он не оценил его.
   Одно из самых ранних воспоминаний  моего  детства  относится  к  тому
времени, когда мне еще не исполнилось и трех лет. Я проснулся среди ночи
с ощущением, что я уже мертв. Оно рассеялось лишь тогда, когда в  лунном
свете я увидел на стенах комнаты и на потолке колеблющиеся тени  ветвей.
За окном рос старый вяз, ветер шевелил его листву,  и  ветки  двигались,
словно руки. Сейчас, когда я вспоминаю эту картину,  я  сказал  бы  "как
руки мертвеца". Но в  то  время  едва  ли  мне  пришло  в  голову  такое
сравнение. Я был слишком мал, чтобы думать о мертвецах.  Наверное,  было
полнолуние, потому что стены казались очень  яркими,  а  тени  абсолютно
черными, вся картина была контрастной, без полутонов. И тут  я  услышал,
как что-то крадется ко мне.  Я  слышал  негромкий  скрип.  Он  доносился
откуда-то снизу, из холла. Я не мог пошевелиться от страха. Возможно,  и
не хотел, не помню точно. Я просто лежал, смотрел на тени  и  ждал,  что
Скрипящая Тварь войдет в дверь моей комнаты.
   Я смотрел на дверь и ждал. Не знаю, прошли секунды  или  часы.  Время
для меня остановилось. И вдруг я понял, что  Скрипящая  Тварь  находится
сейчас не у порога моей комнаты, готовясь прыгнуть на меня из тьмы.  Она
внизу, в комнате родителей.
   Я лежал и прислушивался. Помню шум ветра в  ветвях  деревьев.  Помню,
что я обмочился, и кровать подо  мной  была  влажной  и  теплой,  и  это
почему-то слегка  успокаивало.  А  внизу,  далеко,  но  в  то  же  время
необыкновенно отчетливо шумела Скрипучая Тварь.
   Прошло много времени, и я услышал раздраженный голос  мамы:  "Хватит,
Карл".
   И опять скрип. Затем снова: "Прекрати!" Неразборчивый шепот  отца.  И
мама: "Какое мое дело! Это твои проблемы! Прекрати, я хочу спать!"
   Теперь я все знал. Я смог заснуть в ту ночь, но я понял:
   Скрипучей Тварью был мой отец.
 
Глава 15 
 
   Никто ничего не сказал. Некоторые ребята продолжали смотреть на  меня
выжидательно, как будто я рассказывал анекдот и дошел до ключевой фразы,
после которой можно будет смеяться.
   Другие разглядывали свои руки, скрывая некоторое смущение. Но  Сюзанн
Брукс выглядела довольной, даже сияющей.
   Послышался звонок с урока. Я взглянул на тело миссис Андервуд.  Глаза
ее были полуоткрыты. Они остекленели. На  руке  спокойно  уселась  муха,
потирающая лапки. Я согнал ее.
   За окном подъехало еще четыре полицейские  машины.  Множество  других
машин стояло вдоль дороги. Постепенно начинала собираться толпа.
   Я почесал подбородок, сел и взглянул на Теда. Он сжимал кулаки.  Губы
его шевелились беззвучно, но  я  отчетливо  разобрал,  что  он  говорит.
"Дерьмо".
   Никто не заметил  того,  что  происходит  между  мной  и  Тедом.  Мне
показалось, что он  сейчас  заговорит  вслух.  Чтобы  опередить  его,  я
продолжил рассказ о своих родителях.
 
Глава 16 
 
   Я знаю, что отец всегда меня ненавидел.
   Хорошенькое заявление, не правда ли? Я догадываюсь, как это звучит со
стороны. Глупо и по-детски. Похожую фразу вы произносите со  слезами  на
глазах и дрожью в голосе, когда отец не дает вам свою машину на  уик-энд
или обещает содрать  с  вас  шкуру  за  очередную  двойку  по  всемирной
истории. К тому же сейчас, когда каждый считает психологию даром Божьим,
пора освободиться от набивших оскомину  ветхозаветных  предрассудков.  И
что еще остается бедному человечеству, едва ли не  каждый  представитель
которого характеризуется анальной фиксацией? Все просто.  Вы  заявляете,
что отец ненавидел вас с самого детства,  а  затем  выходите  на  улицу,
стреляете в соседа, насилуете первую попавшуюся даму, взрываете  парочку
зданий... И надеетесь на оправдание и сочувствие публики.
   Но у медали есть и  обратная  сторона:  никто  не  поверит,  если  вы
говорите правду. Как тому мальчику, который кричал о нападении волков. А
я говорю правду. Нет, никаких доказательств  привести  не  могу,  ничего
существенного до той самой истории с мистером Карлсоном. Возможно, и сам
отец до той истории не знал о своей ненависти. Но  если  бы  кому-нибудь
удалось проникнуть в самые глубинные тайники его подсознания  и  извлечь
эту ненависть на свет, пожалуй, папочка и тут нашелся бы  что  ответить.
Он сказал бы, что ненавидит меня для моего же блага.
   Жизнь для моего отца - что-то вроде дорогого  старинного  автомобиля.
Поскольку эту машину нельзя заменить на другую, и она достаточно дорога,
вы должны содержать ее в идеальном порядке и на хорошем ходу. Раз в  год
вы участвуете в какой-нибудь выставке старинной техники. И на автомобиле
вашем должна быть свеженькая  краска,  нигде  ни  пылинки,  ни  малейшей
неисправности в моторе, все смазано, гайки закручены,  баки  заправлены.
Все схвачено, за все заплачено - вот  девиз  моего  папочки.  А  если  о
ветровое стекло разбилась птичка, смахните ее скорее,  чтобы  не  мешала
обзору.
   Такова жизнь моего отца. А я для него - та самая птичка на стекле.
   Мой отец - крупный мужчина, с виду всегда спокойный и  хладнокровный.
Есть  что-то  обезьяноподобное  в  его  чертах,  но  это  не  производит
отталкивающего впечатления. У него светлые  глаза  и  русые  волосы;  на
солнце кожа его быстро краснеет, поэтому летом он всегда выглядит слегка
злобным. Когда мне исполнилось десять лет, его перевели в Бостон,  и  он
приезжал домой только И на уик-энды. Но раньше он  служил  в  Портленде.
Насколько я понимаю, он был похож на любого такого же к отца  семейства,
мужчину средних лет, только рубашка к была не белая,  а  цвета  хаки.  И
неизменный черный галстук.
   В  Библии  говорится,  что  грехи  отцов  падут  на  голову  сыновей.
Возможно, это так. Тогда на мою голову пали грехи не только отца,  но  и
всех его ближних и дальних родственников. Отцу было тяжело  работать  на
вербовочном пункте. Я часто думал о том, насколько счастливее он был бы,
оставшись во флоте. Не говоря уже о том, насколько приятнее мне было  бы
видеть его дома пореже.  Для  отца  его  теперешняя  служба  была  почти
невыносима. Как если бы ему приходилось видеть, что бесценные автомашины
окружающих  людей  содержатся  в  отвратительном  состоянии,  ржавеют  и
разваливаются на глазах. Кто только не проходил через  его  руки!  Люди,
которые не знали, что им нужно. Люди, которые больше всего  беспокоились
о том, как бы вырваться куда-нибудь из своей привычной жизни.  Ромео  из
колледжа, покидающие своих беременных Джульетт. Мрачные  юноши,  которым
предоставлялся  выбор  между  службой   во   флоте   и   пребыванием   в
исправительном учреждении. Недоучки с одной  прямой  извилиной,  которым
приходилось показывать, как пишется их собственное имя. А  дома  был  я.
Тоже не соответствующий отцовским представлениям,  тоже  не  такой,  как
надо, тоже неправильный. Своего рода вызов.  И  наверное,  он  ненавидел
меня потому, что не мог этот вызов принять. Может, все  было  бы  иначе,
если бы я не походил до такой степени больше на маму, чем на  него.  Это
проявлялось во всем. Он называл меня маменькиным сынком.  Наверное,  так
оно и было.
   Однажды осенним днем 1962 года мне пришло в голову покидать камнями в
стекла. Отец собирался ставить вторые рамы на все  окна  в  нашем  доме.
Было начало октября, суббота, и отец с утра  начал  планомерно,  шаг  за
шагом готовиться  к  осуществлению  своей  идеи.  Он  всегда  все  делал
тщательно, никаких оплошностей, ничего непредвиденного.
   Он выносил стекла из гаража. Еще весной он заготовил их, окрасил рамы
в зеленый цвет, и теперь аккуратно расставлял их вдоль  дома,  по  штуке
под каждым окном. Я наблюдал  за  ним.  Лицо  его  покраснело  даже  под
прохладным октябрьским солнцем, легким, как поцелуй. Замечательный месяц
октябрь.
   Я сидел на нижней ступеньке крыльца, смотрел на папу и на проезжавшие
мимо нашего дома автомобили. Мама была в доме.  Она  играла  на  пианино
что-то минорное. Наверное, Баха. Почти все, что она играла, звучало  как
произведения Баха. Ветер то доносил до  меня  мелодию,  то  обрывал  ее.
Когда я сейчас слышу этот отрывок,  в  памяти  всплывает  тот  солнечный
октябрьский день. Фуга Баха для Двойных Окон в миноре.
   Мимо  проехал  "Форд".  На  старый  вяз  села  малиновка   и   начала
насвистывать. Я  слушал,  как  играет  мама.  Правая  рука  ее  выводила
мелодию, левая брала звучные аккорды.  Когда  ей  хотелось,  мама  могла
играть  превосходные  буги-вуги,  но  это  случалось  нечасто.  И   даже
буги-вуги в ее исполнении звучали так, будто их сочинил все тот же Бах.
   И тут вдруг меня осенило. Я понял, как прекрасно было бы разбить  все
эти стекла. Одно за другим, сперва верхние половины, потом нижние.
   Вы скажете, это  было  не  что  иное,  как  желание  отомстить  отцу,
сознательное или  бессознательное.  Разрушить  его  идеальный  мир.  Но,
честно говоря, я не помню, чтобы отец как-то фигурировал в моих мыслях в
этот момент. Мне  было  четыре  года.  Стоял  ясный  октябрьский  денек.
Чудесный день, словно специально предназначенный для  того,  чтобы  бить
стекла.
   Я встал и пошел собирать камни. На  мне  были  короткие  штанишки,  я
набил полные карманы камней,  и  со  стороны  они  наверняка  смотрелись
забавно, как огромные яйца. Я шел по дороге, то  и  дело  наклоняясь  за
новым камнем. Проехала машина, я подался в  сторону,  водитель  повернул
руль в другую. Женщина сзади него держала на руках ребенка.
   Когда я решил, что собрал достаточно камней, я вернулся  на  лужайку,
взял один из них в руки и швырнул в стекло, стоявшее под окном гостиной.
Я изо всех сил старался попасть. Но промахнулся.  Тогда  я  взял  другой
камень, тщательно прицелился и кинул прямо в  середину  окна.  По  спине
пробежал легкий холодок. Наконец-то я попал в цель.  Окно  звякнуло,  по
стеклу пробежала трещина.
   Я  обошел  дом,  разбивая  стекла  с   той   же   старательностью   и
методичностью, с какой отец их расставлял. Сперва в  гостиной,  затем  в
комнате для музицирования... Я смотрел на маму, продолжающую  играть  на
пианино. Она на услышала звона  разбитого  стекла,  но  увидела,  что  я
с