ло: стою, сказать не могу -- губы
прыгают. Еле-еле с ними управился.
   -- Как же?..-- говорю.-- Зачем? Почему без меня?
   Он вроде удивился.
   -- Ты,-- говорит,-- Ули, высказал свое мнение, и оно подлежало
объективной проверке.
   -- Это ты мне говоришь?-- спрашиваю,-- ты? Ох, Наставник! От
кого бы и ждал!
   -- Но, Ули,-- говорит,-- таков закон! Всякое открытие должно
быть проверено независимым путем. Тебя не привлекали к проверке,
потому что твоя субъективная уверенность могла повлиять на
результат.
   -- Поэтому ты мне и не сказал?
   Смутился он, помялся и отвечает эдак виновато:
   -- Я просто не хотел тебя волновать.
   И тут я засмеялся. Дурной то был смех, невеселый, мне самому он
ухо резал.
   -- Добрый! По доброте меня предал, выходит? Или выслуживаешь
прощение?
   Он мне:
   -- О чем ты говоришь, Ули? Я тебя не понимаю!
   -- Чего уж понимать? -- говорю.-- Ты-то разве не видел, что дело
рушите? Или, может, вам того и надо?
   -- Я тебя не понимаю, Ули,-- говорит опять.-- Было предпринято
все, чтобы добиться успеха, и я не знаю, почему твои
соплеменники отвергли Контакт. Я добился от Совета,-- говорит,--
разрешения включить тебя в группу. Нам нужна твоя помощь, Ули!
   А меня опять тот же злой смех душит.
   -- Очень,-- говорю,-- вовремя! Стало быть, все испахабили и за
помощью пришли? Не слишком ли рано?
   -- Сейчас не время обижаться,-- говорит.-- Правы мы или нет, но
речь идет о большем, чем все обиды и недоразумения. Это судьба
твоей цивилизации, да и моей в какой-то мере тоже, ведь от того,
как мы поступим сейчас, будет зависить наше последующее
отношение к себе и миру.
   -- Да при чем тут обиды! Неужто тебе в голову не пришло, что
люди -- не камни какие-то, что голой логикой тут ничего не
возьмешь? Как же это вы, не спросясь дороги, в путь двинулись?
   Молчит. Чую, что не понимает, а спорить не хочет, догадывается,
что виноват.
   -- Ладно, говорю,-- рассказывай. Как дело-то было?
   -- Сначала,-- отвечает,-- было проведено обследование с помощью
дистанционно управляемых автоматов. Во многих местах взяты пробы
воды и почвы для проверки на концентрацию токсичных веществ.
Подтвердилось, что их содержание значительно превышает
допустимые санитарные нормы.
   -- Та-ак,-- говорю,-- все по правилам. Какие они хоть на вид,
автоматы-то ваши?
   Он полез в сумку и достает кассету с кристаллами. Выщелкнул
один, подает. Я по-быстрому наладил свою машинку, кристаллик
заправил, включил. Оно в записи для меня без цвету выходит, но
местечко я признал: Кривой овраг, что к Ленивому ручью
переламывает. Там как раз у Беспалого Рота огородик. И вот по
самому по огороду лазит такая штука, ну, вроде гриб на шести
ногах, где-то этак в полроста человеческого. Картинка вертится:
то земля мигнет, то небо, то деревья, а то вдруг человеческая
фигура. Как-то боком она, а видно, что улепетывает.
   Ну, выдернул я голову, гляжу на Наставника и сам не знаю,
плакать, смеяться ли.
   -- Ясно,-- говорю,-- Давай дальше!
   -- После проверки результатов анализа было решено перейти к
решающей стадии эксперимента: к непосредственному Контакту.
   -- И вот так сразу -- просто в деревню поперлись? Прямо средь
бела дня?
   -- Нет, отвечает,-- чтобы избежать излишнего облучения, было
решено использовать ночное время.
   -- А ты что, не знал, что мы ночью спим?
   -- Я не думал, что это имеет значение. Ты легко переносил
нарушение режима.
   -- Да,-- говорю со смешком,-- это вы им режим порушили! Эдак-то
черной ночью целая куча нечисти... вот уж разбудили, так
разбудили! Ладно, давай свои записи, полюбуюсь.
   -- По-твоему, дело в том, что мы пришли в поселение ночью?
   -- Да нет, отвечаю,-- Днем-то вы еще страшней.
   Подстроился, и опять перед глазами замелькало. Камни, трава,
выбоины черные. Ствол какой-то мигнул, кривой, ободранный, вроде
чем-то даже памятный. Мигнул и пропал, и опять земля, камни,
кустики чахлые. Низко сняты, видать, прямо с чьих-то рецепторов
писали. Глазу непривычно, а места помалу узнаю. Это они с Низкой
стороны заходят, где Бассов двор. Ну да, вот сейчас в Гнилую
лощину слезут, а там уж до огорожи рукой подать. Ну вот,
болотина замелькала, кочки пузатые, ямы с черной водой. Это
тут-то черная, а на деле рыжая, вонючая. А вот и жерди
обозначились. Совсем у Басса ограда худая, видать, как был
лежебока, так и остался.
   Что-то знакомое мне в манере записи почуялось. Вот такое,
характерное: сперва панорама, а потом тем же путем --
вразбивочку.
   -- Ты писал? -- спрашиваю.-- Сам, выходит, надумал прогуляться?
   -- Я ведь немного знаю твой язык, Ули,-- отвечает.
   Ну, не проломишься сквозь их логику! Будто удивишь этим
наших-то, будто они знают, что какой-то другой язык есть!
   А огорожа рядом, какая ни жиденькая... Меня аж морозом
присыпало. Я-то к Наставнику как к себе привык, а тут будто со
стороны глянул: какие ж они страшные! Да еще из болота... ограду
сейчас повалят... ох, повалят! Будто нарочно сказок наслушались
про нечисть, что дверей не разумеет!
   А скот-то, небось, уже по всей деревне ревет! Пугливый он у нас,
запаху чужого не выносит. Да и уши давит, люди еще не чуют, а
авры уже перепугались. И тут, как ждал я, тихонько так, мягко
повалились жерди, и вошли они прямиком на грязный поганый Бассов
двор.
   Доглядел я, стиснув зубы, как люди улепетывают, как бабы детей
хватают да тащат, как авры взбесившиеся плетеную стенку
вывернули и тоже прочь понеслись, а дальше мне и глядеть не
хотелось.
   -- Что,-- спрашиваю,-- закидали вас камнями у Верхнего перевала?

   -- Да,-- говорит удивленно так.
   -- Еще и огонь развели поперек улицы, копья зажженные швыряли?
   -- Откуда тебе это известно? -- спрашивает.-- Я ведь этого не
записывал!
   -- Так я б тебе все загодя рассказал!
   Стоит он перед мной такой разбитый, несчастный, слов найти не
может. Ровно счет для него перевернулся.
   -- Но ведь если ты знал,-- говорит,-- Ули, если ты знал, почему
же ты меня не предупредил? Если все бесполезно...
   -- Бесполезно? Эх вы,-- говорю,-- мудрецы! Как же я мог знать,
что вы вперед хлеба за мед приметесь? Что меня из дела выкинете?
Да на что он вам так спешно этот Контакт дался? С животных
начать не могли! У зверья, поди, те же беды!
   -- Как ты не понимаешь, Ули,-- говорит,-- это единственная наша
возможность. Чем быстрее мы это сделаем... Слишком много
возражений, понимаешь? И эти возражения выглядят достаточно
убедительно... для большинства.
   -- Да ну! И что ж они говорят?
   -- Что санитарные нормы установлены для нас, и неизвестно,
является ли такая концентрация токсичных веществ опасной для
верхних. Что существа, приспособившиеся к гибельным для нас
условиям на поверхности, должны обладать защитными механизмами,
способными нейтрализовать почти любое внешнее воздействие. Что
твое утверждение о том, что уровень мутаций превышает
допустимый, и что у верхних разумных сдвинут жизненный цикл,
нуждается в тщательной проверке, поскольку ты можешь не знать,
как обстоят дела в других популяциях. Не исключено, что разные
подвиды и расы верхних разумных очень значительно отличаются
друг от друга. Что разброс в пределах -- явление естественное,
вызванное, возможно, жестким излучением звезд. Что наличие
мертвых зон может быть обусловлено не нашей деятельностью, а,
скажем, природными условиями поверхности. Продолжать?
   -- Да нет,-- говорю,-- хватит. На что ж ты тогда надеялся?
   -- На Контакт. На прямое обследование генетического материала.
   -- Эх,-- говорю опять,-- Наставник! Что ж ты наделал! Ладно, оба
мы с тобой виноватые. Ты -- что по мне о людях судил, а я -- что
по тебе о ваших.
   -- Но почему? -- спрашивает.-- Почему, Ули?
   А мне уж и говорить расхотелось. И себя жаль, и его, и дела
нашего загубленного.
   -- А потому, что разные мы очень, понимаешь? Ни обычаи у нас, ни
логика не совпадают. С маху того не одолеть -- время нужно и
терпение, да еще доброта. У тебя-то всего в достатке, а у прочих
ваших, выходит, и вовсе того нет. Вот и загубили дело.
   -- Значит, по-твоему, все испорчено бесповоротно? Ты
отказываешься от новых попыток наладить Контакт?
   -- Да нет,-- говорю,-- не отказываюсь. Сделаю, что смогу, а все
толку тут уже не будет.
   В тот самый день ко мне гости заявились. Удостоили. Шестеро
пришло, и среди них тот, главный. Здоровенный он оказался,
матерый, чуть не на четверть Наставника длинней.
   Еле я на ногах устоял, как они вошли, такой меня густой
неприязнью обдало. Это я зря, что у них чувства невыраженные.
Очень даже выраженные... иногда. Ну вот, главный, минутки не
промедлив, спрашивает сразу:
   -- Почему ты не предупредил, что твои соплеменники могут
отказаться от Контакта?
   -- А вы спросили? -- отвечаю.-- Мне,-- говорю -- и в голову не
пришло, что вы, ничего не выяснив, за дело возьметесь.
   Тут они будто растерялись. Не все, конечно. Главный, какой был,
такой и остался... каменный, а до прочих дошло... до кого
больше, до кого меньше. А Главный свое:
   -- Мы считали, что...(опозновательный импульс для меня треском
прошел, да и так ясно: о Наставнике речь) имеет полную
информацию о верхних разумных.
   -- А откуда он ее бы взял? -- спрашиваю.-- Я ему много объяснить
не мог, потому как понятий общих нет. Я,-- говорю,-- даже слов
таких в вашем языке не нашел, чтобы о наших делах толковать.
Если вам виноватого надо, так не там ищите. Даже,-- говорю,--
исходя из требований независимой проверки, надлежало бы узнать
начальные условия и основные параметры процесса.
   Тут дело немного сдвинулось, разделились они. Внутри
переменились, в себе. Ну, Главный -- тому все равно. Ему что
говори, что не говори, он с готовым мнением пришел. Я еще в
первый раз почуял, до чего ему не хочется, чтоб мои слова
правдой оказались. А вот с другими -- по-разному, потому про
виноватого это точно пришлось. Только пока не сказал, они сами
не понимали, а теперь застыдились.
   Я, если честно, так и не думал ни о чем, ни слов не искал, ни
доводов. Я их слушал. Потому что они -- это и была главная наша
беда. Что люди? Ну, не вышло на первый раз -- так мир большой,
можно в другом месте попробовать. Оно досадно, конечно, что с
моими-то, с деревенскими не вышло, а я, правду сказать, сильно и
не надеялся. Лучше бы, конечно, с долгоживущими попробовать. А
вот они -- беда. Потому как им-то, оказывается, и попробовать не
хочется. Да нет, не то. Хочется -- и не хочется. И стыдно, и
обидно, и охота, чтоб все по-старому осталось. Чтоб, значит,
мясо есть, а скот не резать. И всего хуже, что там внутри, на
донышке. Это с верхним-то, с осмысленным, можно бороться. А вот
ежели оно внутри, пока не решится, не сложится, никак не
подлезть. Только ведь нашу-то судьбу, не нам, а им решать. В
полной мы их власти, а они же ко мне не за помощью пришли, не за
советом, а чтоб нежеланье свое оправдать. Я это быстренько
расчуял. Мне только Наставник сильно мешал. Что-то с ним
неладное было, такая лютая боль, хоть криком кричи. Мне б к нему
-- уж не говорить! -- какие разговоры! -- просто душу
подставить, чтоб полегчало, а я не могу, я к ним привязан, их
должен слушать, потому дело-то не шуточное.-- так меня надвое и
раздирает.
   А молчание тянется, им оно хуже, чем мне: я занят, я при своем
праве, я тут обиженный, как ни верти. Если б тут Наставника не
было! Держит он меня, нельзя мне вкрепкую драться, всякое мое
слово не так по тем, как по нему бьет.
   Ну, тут наконец Главный изволил слово молвить:
   -- В том, что ты сказал, есть известный смысл. Видимо, мы
переоценили объем имеющейся у нас информации.
   -- Не объем, а качество,-- отвечаю. Все, что можно было узнать,
наблюдая за мной, Наставник вам дал. Просто есть принципиальная
разница между поведением одного человека и поведением группы.
   Тут один (я его давно приметил: как-то он посвободней прочих)
будто даже обрадовался.
   -- Главный Координатор,-- говорит,-- он прав! Мы действительно
постыдно не учли особенностей групповой психологии.
Разумеется,-- говорит,-- это машинная рутина, для нас -- дело
далекого прошлого, но это никак не оправдывает. Можно было бы
предположить, что при неразвитой социальной психологии и при
отсутствии неправильного формирования социальных рефлексов
отнюдь не исключена парадоксальная реакция группы на нечто
новое.
   Это я понял с пятого на десятое, но главное, видно, все-таки
дошло, потому ответил впопад.
   -- Реакция,-- говорю,-- самая нормальная, какая и должна быть.
Помниться,-- говорю,-- когда один из ваших, ученый между прочим,
как вы говорите, личность социально зрелая, забрел сюда
ненароком и меня увидел, так он чего-то за оружие схватился. А
вы хотели, чтоб люди, в первый раз вас увидев, от радости
прыгали?
   -- Он прав, Координатор,-- опять говорит тот.-- Мы обязаны были
учитывать, что имеем дело с Разумными, а не с каким-то безличным
процессом.
   Чувствую -- сердится Главный. И на него сердится, и на меня, и
на то, что не может ответить, как ему думается. Боится, что не
поймут его, осудят.
   А тут Наставник вдруг голос подал.
   -- Дело не в его правоте,-- говорит,-- а в нашей. В том, что мы
упорно не желаем видеть этическую окраску проблемы. А этические
проблемы,-- говорит,-- находятся вне компетенции Совета
Координаторов. А Главному это не по губе.
   -- Поднимать вопросы этического соответствия стоило бы только
индивидууму, этичности поступков которого вне сомнений,-- снова
подал голос Главный.
   Я чуть не вскрикнул, так больно и метко он Наставника хлестнул,
прямо как по ране.
   Но тот и виду не подал. Отвечает спокойно:
   -- В делах, касающихся интересов всего общества, интересы и
поступки отдельного индивидуума всегда вторичны. Вы повторяете
мою ошибку, завышая уровень своей компетентности.
   А тот, что посвободнее, ему:
   -- Всякий вопрос, который может повлечь перестройку экономики и
перераспределение ресурсов, относится к компетенции Совета
Координаторов. Я считаю, что бессмысленно и даже вредно
расширять инициативную группу и нарушать ее состав. Все мы
заинтересованы в том, чтобы принять решение как можно скорей,
пока проблема не усложнилась еще больше.
   -- А вы убеждены,-- спрашивает Наставник,-- что такое поспешное
решение окажется верным? Не лучше ли,-- говорит,-- отложить его
до тех пор, пока все выяснится окончательно?
   А тот так прямо и рубанул:
   -- Никто из нас не хочет оказаться в твоем положении, но
общество взволновано, оно требует однозначного ответа, и мы
обязаны дать его как можно скорее.
   -- Все равно какой? -- спрашиваю я.-- Значит, пропади они, люди,
пропадом, лишь бы вам беды не было?
   -- Нет,-- отвечает Главный, да так поспешно!-- Ты просто неверно
понял слова коллеги. Мы заинтересованы в скорейшем решении
проблемы исходя как из своих, так и из ваших интересов.
   "Говори,-- думаю,-- говори. Ты б это кому другому порассказал,
кто твое нутро не видит!"
   А Наставник свое гнет:
   -- Рассмотрев произошедшее, я не считаю, что самое быстрое
решение будет самым верным. По моему мнению, в этом вопросе
Совет Координаторов должен передать право решения Совету Ученых.

   Чувствую, кое-кто даже обрадовался, а Главный опять злится:
   -- Чтобы наверняка похоронить вопрос среди разговоров? Оттянуть
решение до бесконечности?
   А я вдруг чую: Наставник этого и хотел, угадал Наставник. Опять
я чего-то не пойму, ведь еще сегодня он совсем другого хотел!
   Прямо как в паутине запутался: вроде при мне говорят и вроде о
моем деле, а я чую: не то! Тут за всяким словом что-то другое,
такое, может, что мне ввек не понять. Зеркальная картинка: что
им наши дела -- темный лес, то и я, как до их отношений дойдет,
колода -- колодиной. Ну, я и разозлился.
   -- Может, хватит? -- говорю.-- Что мне,-- говорю,-- в перекорах
ваших? У меня боль болит, мне не до того, кто что о ком
подумает. Больно,-- говорю,-- вещи несоизмеримые: судьба целой
цивилизации и чьи-то счеты!
   Зря я так, потому Наставника опять по душе ударило. Что это
нынче с ним, что внутри места нет живого?
   Тут еще один из Координаторов отозвался.
   -- Разумный,-- говорит, дело совсем не в наших счетах. Дело в
том, что пока только мы одни представляем себе последствия
необходимого решения. Общество требует от нас быстрого и
конкретного ответа, оно озабочено судьбой Верхних Разумных, но
когда наступит время неудобств и ограничений, отношение может
перемениться.
   -- Да,-- подхватывает тот, свободный.-- Пойми,-- говорит,--
перестройка экономики -- дело долгое, болезненное и, главное,
необратимое. Если мы поспешим внести коррективы, а общество
изменит свое отношение к проблеме, возможны очень опасные сдвиги
в психологической структуре. Ты,-- говорит,-- видимо не можешь
представить себе всей опасности рассогласования экономической и
психологической структур.
   -- Ну и что же делать? -- спрашиваю.-- Наплевать на нас?
   Прямо тошно мне стало: ведь он-то из них лучше всех ко мне
настроен. И по Наставнику чую: все правда, что он говорит.
   -- Нет,-- отвечает.-- Просто решение должно быть обосновано
безукоризненно, так, чтобы оно не оставляло никаких иных
вариантов.
   Знакомая песенка! Сколько это годков я ее слушаю? Что это у них
за общество такое, что само ничего решить не может? Все ему надо
разжевать, в рот положить, да еще и за челюсть придержать, чтоб
не выплюнуло!
   -- Ладно,-- говорю,-- давайте обосновывать. Что вам для того
надо?
   Главный с облегчением даже:
   -- Нужны непосредственные наблюдения за твоими соплеменниками с
тем, чтобы определить уровень и прогноз токсического воздействия
как в физиологическом, так и в генетическом плане.
   Все, как Наставник говорил.
   -- Ну что,-- отвечаю,-- дело нелегкое и небыстрое, а делать
надо. Здесь-то,-- говорю,-- уж ничего не выйдет, испортили
насовсем, других людей надо поискать.
   Не понравилось это им чего-то.
   -- Что такое? -- спрашиваю.-- Что вам не подходит?
   Главный отвечает, что эту местность, мол, они обследовали,
определили уровень и состав загрязнения в любой точке, так что
могут выявить самые тонкие закономерности и соотношения.
   Ну, я ему и говорю, что это самое легкое и что пока с контактом
наладится, они всюду такую работу тридцать раз проделают.
   Они прямо-таки перепугались.
   -- Это настолько сложно? -- спрашивают.
   Ну, чудаки!
   -- Так я ж там чужой буду!-- говорю.-- Это ж пока я людей к себе
приучу! Может, там еще и язык учить придется! Ну и потом,--
говорю,-- пока я жизни тамошней не пойму, всех тонкостей не
узнаю, с какой стороны мне за дело браться?
   Они еще пуще приуныли.
   -- А здесь,-- спрашивают,-- можно избежать этих трудностей?
   -- Здесь,-- отвечаю,-- трудность одна: что люди против вас
настроены, что они меня и слушать не станут.
   -- А в другом месте? -- спрашивают.
   Я только плечами пожал: откуда, мол, знаю? Все от меня зависит.
Не оплошаю, то и выйдет.
   Ну, дело на том сразу и заглохло. Невтерпеж им, видишь ли. Сразу
уперлись, что здесь и только здесь надо пробовать. Наставник
хотел было за меня вступиться, так они на него всей бандой
кинулись, мне же и отбивать пришлось. Повоевал я малость, да и
сдался, потому что -- бесполезно. Ведь если б они и вправду
хотели успеха добиться, а им на деле совсем другого надо. Так
что слова-то зря тратить? "Попробую,-- думаю.-- Хуже все равно
не будет, хуже некуда, а вдруг получится?"
   Ну, взялись мы с Наставником готовиться. Что-то разладилось у
меня с ним. Чую: худо ему, помочь хочу, а он не поддается,
заслоняется. Прямо спрошу, и то не ответит, отговорится.
"Ладно,-- думаю,-- пусть время доспеет."
   А заботы и ему хватало. Перво-наперво, свет. Столько-то годков
по сумеркам жил, надо же глаза приучить, чтоб за ночь не
держаться. Ну и одеженку бы поприглядней, не те ремья, что сам
себе смастерил. Тоже не больно просто: попробуй им растолкуй,
как оно видеться должно, особо насчет цвета. Ну, мало ли.
Всякого хватало.
   Эх, каково было, ко