не  замечал  его.  То  и
дело он скрывался из виду, когда же Рэнсому снова удавалось его
разглядеть,   он   боялся,   что   это   только  обман  зрения,
какое-нибудь  дерево,  скопление  листьев,   которые   лишь   в
мучительном  нетерпении кажутся человеком. И всякий раз прежде,
чем он успевал отчаяться,  он  снова  отчетливо  различал  этот
силуэт;  но  глаза уже начинали уставать. Рэнсом понял, что чем
больше он будет вглядываться, тем меньше увидит.
     Наконец от усталости он опустился на  землю.  До  сих  пор
одиночество  почти не пугало его, теперь оно стало невыносимым.
Он больше не мог оставаться один. Вся красота, весь восторг его
исчезли -- стоило  этому  человеку  пропасть  из  виду,  и  мир
превращался  в  кошмар,  в ловушку, в камеру, где он безысходно
заперт. Он боялся, что начинается галлюцинация. Он боялся,  что
обречен  навеки  жить  в  одиночестве  на  этом  отвратительном
острове. Он будет один, но ему все время будут мерещиться люди,
с распростертыми объятиями, с улыбкой на устах, и они исчезнут,
едва он к ним приблизится. Он уронил голову  на  руки,  стиснул
зубы  и  попытался  привести  мысли в порядок. Сперва он слышал
только свое тяжелое дыхание и удары сердца, потом ему  все-таки
удалось  взять  себя  в  руки.  И  тогда  его  осенило -- чтобы
привлечь внимание существа, похожего на человека,  надо  просто
подождать,  пока  остров  поднимется  на  гребне волны, и тогда
встать во весь рост, чтобы тот увидел его на фоне неба.
     Трижды ждал Рэнсом, пока его остров  превратится  в  гору,
поднимался,  покачиваясь, снова размахивал руками. На четвертый
раз он добился своего. В это время соседний  остров  лежал  под
ним,  словно долина. Он увидел, как черная фигурка помахала ему
в ответ. Человек отступил от  сине-зеленых  деревьев,  на  фоне
которых  его  было  так  трудно  разглядеть,  и  побежал  через
оранжевую лужайку  навстречу  Рэнсому,  к  самому  краю  своего
острова.  Он  бежал  легко,  словно  привык к зыбкой почве. Тут
снова остров Рэнсома ринулся вниз, -- немного назад, и огромная
волна разделила два клочка суши, так что на миг  другой  остров
исчез   из  виду.  Потом,  почти  сразу,  Рэнсом  увидел  снизу
оранжевый остров, медленно сползавший к нему по  склону  волны.
Человек  все  еще  бежал,  пролив между островами был теперь не
шире тридцать ярдов, и Рэнсома отделяло от  него  примерно  сто
ярдов.  Теперь  он  видел,  что  это не просто человекообразное
существо, -- это самый настоящий  человек.  Зеленый  человек  в
оранжевом  поле, -- зеленый, как летние жуки в английском саду,
-- все еще бежал по склону горы навстречу Рэнсому, бежал  легко
и  очень  быстро.  Море  тем  временем подняло остров Рэнсома и
зеленый человек стал крохотным где-то далеко внизу, как  актер,
когда  его  видишь с галерки. Рэнсом стоял на самом краю своего
острова, напряженно глядя вперед  и  все  время  окликая  того,
другого.  Зеленый  человек  задрал  голову.  Видимо,  он что-то
кричал, приложив ко рту сложенные раструбом руки, но  шум  моря
поглощал  все  слова,  а  остров  Рэнсома  снова  летел вниз, в
расщелину между двумя волнами, и высокий зеленый гребень  волны
укрыл  от него соседний остров. От этого можно было свихнуться,
-- он испугался, ему казалось, что волны  относят  острова  все
дальше  друг  от  друга.  Слава  Богу,  оранжевая  земля  вновь
показалась на гребне волны и,  вместе  с  волной,  пошла  вниз.
Незнакомец  стоял  теперь  на  самом  берегу,  глядя  прямо  на
Рэнсома. Глаза его сияли любовью и радостью, но тут же лицо это
резко изменилось, на нем проступило удивление, разочарование, и
Рэнсом, тоже огорчаясь, понял, что  его  принимали  за  кого-то
другого.  Не к нему бежал зеленый человек, не ему махал рукой и
что-то кричал. И еще одно он успел рассмотреть: это не мужчина,
а Женщина.
     Нелегко сказать, почему это так его удивило. Раз  на  этой
планете  жили люди, он мог повстречать и женщину, и мужчину. Но
он удивился -- так удивился, что два острова  вновь  отдалились
друг  от  друга,  скатившись  в долины по разные стороны волны,
когда  он  понял,  что  ничего  не  сказал,  только  по-дурацки
таращился  на  эту  Женщину.  Теперь она исчезла из виду, и его
пожирали сомнения. Неужели он  послан  ради  этого?  Он  ожидал
чудес,  он был готов к чуду -- но не к какой-то зеленой богине,
словно вырезанной из малахита, и все же живой. Тут он  вспомнил
-- он  почти  не  заметил этого, когда глядел на нее, -- что ее
сопровождала странная свита. Будто дерево над кустарником,  она
высилась  над  целой толпой существ -- больших голубино-сизых и
огненно-красных  птиц,  драконов,  крохотных  бобров,  каких-то
геральдических  рыб.  А  может, ему померещилось? Может, это --
начало галлюцинации, которой он боялся, или миф, ворвавшийся  в
мир фактов и более страшный, чем мифы о Цирцее и Алкионе? Какое
у  нее  выражение лица!.. Чего же она ждала, если встреча с ним
так ее разочаровала?
     Снова показался другой остров. Да, животные есть, они  ему
не  померещились.  Они  окружали  ее  рядов  в десять, а то и в
двадцать, и все глядели на нее, большей частью -- не  двигаясь,
хотя  кое-кто  и  пробирался  на свое место, бесшумно и учтиво,
словно  на  торжественной  церемонии.  Птицы   сидели   длинной
цепочкой,  к  ним  тихо  подлетали  новые.  Из  чащи Пузырчатых
деревьев шли к Женщине несколько длинных  коротконогих  свинок,
вроде  поросячьей  таксы.  Маленькие  лягушки,  которые  прежде
падали вместе с дождем,  скакали  вокруг  нее,  порой  достигая
головы  и  опускаясь  ей  на  плечи;  цвет их был так ярок, что
сперва Рэнсом принял их за  зимородков.  Она  стояла,  спокойно
глядя  на  него. Руки ее висели вдоль тела, ноги были сдвинуты,
взгляд не говорил ни о чем. Рэнсом решил обратиться  к  ней  на
старосолярном  языке.  "Я  из  другого  мира",  --  начал он, и
остановился. Зеленая Женщина  сделала  то,  чего  он  никак  не
ожидал, -- подняла руку и указала на него, словно приглашая всю
эту  живность им полюбоваться. В тот же миг лицо ее изменилось,
и он подумал было, что она вот-вот заплачет, но она засмеялась,
и смеялась, пока не согнулась от хохота, держась одной рукой за
колено,  а  другой  все  указывая  на  него.  Свита  ее  смутно
понимала, что началось веселье, как поняли бы наши собаки, и на
него  откликнулась: кто махал крыльями, кто фыркал и поднимался
на задние лапы. А Зеленая  Женщина  все  смеялась,  пока  новая
волна не разлучила их.
     Рэнсом  просто  оторопел.  Неужели эльдилы перенесли его в
этот мир, чтобы он встретил здесь идиотку? А  может,  это  злой
дух,   издевающийся   над   людьми?   Или   все-таки   призрак,
галлюцинация? Тут он понял (надо признаться,  гораздо  быстрее,
чем понял бы я на его месте), что женщина не сумасшедшая -- это
он,  Рэнсом,  смешон.  Он  оглядел себя. Ноги и впрямь смешные,
одна -- красно-коричневая, как у тициановского  сатира,  другая
-- почти  безжизненно бледная. Он попытался осмотреть и бока --
то же самое, полосы, память о странствии  через  космос,  когда
Солнце поджаривало его только с одной стороны. Значит, над этим
она  смеется?  Сперва  он  обозлился  на существо, для которого
встреча двух миров -- какой-то смешной пустяк.  Потом  все-таки
засмеялся  над  собой  -- нечего сказать, весело начинаются его
похождения на Переландре! Он-то готовился к испытаниям,  а  его
встречают  сперва досадой, потом смехом... Ага! Вот и остров --
и Зеленая Женщина на нем.
     Она уже отсмеялась и спокойно  сидела  на  берегу,  свесив
ноги в воду и рассеянно поглаживая зверька, похожего на газель,
который  тыкался  носом  ей в локоть. Глядя на нее, трудно было
поверить, что она только что хохотала. Казалось, она сидела вот
так  всю  свою  жизнь.  Рэнсому  не  доводилось  видеть   такое
спокойное,  такое неземное лицо, хотя все черты его были вполне
человеческими.  Потом  он  понял,  почему  оно  показалось  ему
странным  --  в  нем совершенно не было той покорности, которая
здесь, у нас,  как-то  хоть  немного  соединяется  с  полным  и
глубоким  покоем. Вот затишье -- но перед ним не бушевала буря.
То, что Рэнсом видел на этом лице, могло быть слабоумием, могло
быть бессмертием, могло быть чем угодно,  но  на  Земле  такого
нет.  Странная,  страшная мысль пришла ему в голову: на древней
Малакандре он повстречал существ, чей внешний вид  и  отдаленно
не напоминал человека, но когда он познакомился с ними поближе,
они оказались и приветливыми, и разумными. Под чуждой оболочкой
билось  человеческое  сердце.  Что  ждет  его  здесь? Теперь он
понимал, что слово "человек"  не  означает  определенную  форму
тела  или  даже  разум -- оно связано и с той общностью крови и
памяти, которая объединяет всех людей на земле. Это существо не
принадлежало к его роду -- никакая  ветвь  родословного  древа,
пусть  самая отдаленная, не соединяла его с Зеленой Женщиной. В
этом смысле в ней не было ни капли "человеческой крови". Ее род
и род человеческий созданы отдельно и независимо друг от друга.
     Все эти  мысли  пронеслись  в  его  уме,  и  резкая  смена
освещения  прервала  их.  Сперва  ему  показалось, что это сама
Женщина стала синей и засияла  каким-то  электрическим  светом.
Потом  он  заметил, что в синеву и пурпур окрасился весь остров
-- а острова уже снова относило друг от друга. Он  поглядел  на
небо. Вокруг него сиял многоцветный веер краткого венерианского
вечера.  Через  несколько минут наступит ночь, и волны разлучат
их. Медленно произнося слова древнего наречия, он  заговорил  с
Женщиной.
     -- Я  чужеземец,  -- сказал он. -- Я пришел к вам с миром.
Позволите ли вы мне перебраться на ваш остров?
     Зеленая Женщина с любопытством взглянула на него.
     -- Что такое "мир"? -- спросила она.
     Рэнсом чуть не приплясывал от нетерпения. Становилось  все
темнее  и расстояние между островами явно увеличивалось. Только
он хотел заговорить, как большая волна поднялась между ними,  и
снова  тот остров исчез из виду. Над ним повисла волна, лиловая
в лучах заката, и он увидел, что небо по ту сторону  волны  уже
совсем  черное.  Соседний  остров,  далеко внизу, уже окутывали
сумерки.  Рэнсом  бросился  в  воду.  Не  так-то   легко   было
отцепиться от поросшего водорослями берега, но ему это удалось,
и  он поплыл вперед. Тут же волна отбросила его назад к красным
зарослям на берегу. Проборовшись несколько мгновений, он  снова
освободился  от  них,  быстро  поплыл  --  и  тут,  без всякого
предупреждения, на море пала ночь. Он все  еще  плыл,  хотя  не
надеялся  не  только  добраться  до  того  острова, но и просто
спастись. Огромные волны  сменяли  друг  друга,  не  давая  ему
понять, куда именно он плывет. Только случай помог бы ему найти
хоть  какую-нибудь  землю. Судя по тому, сколько времени он уже
был  в  воде,  он  плыл  не  к  соседнему  острову,   а   вдоль
разделявшего  их пролива. Он попытался сменить курс, передумал,
попытался снова плыть, как  плыл  раньше,  --  и,  окончательно
запутавшись,  уже  совершенно не понимал, куда и как он плывет.
Он уговаривал себя, что нельзя терять голову, но  уже  устал  и
даже  не  пытался  держаться  какого-либо  курса.  Вдруг, когда
прошло уже немало времени, какие-то водоросли скользнули  вдоль
его  бока.  Он  ухватился  за них, подтянулся, уловил в темноте
благоухание цветов и фруктов. Он подтягивал и подтягивал тело к
берегу, хотя руки очень болели. Наконец, тяжело дыша, он рухнул
на безопасную, благоуханную, сухую, тихонько волнующуюся  землю
плавучего острова.

     ГЛАВА 5

     Видимо,  Рэнсом заснул, едва выбрался на берег, потому что
больше он ничего не помнил до тех пор,  пока  его  не  разбудил
голос   птицы.   Открыв  глаза,  он  увидел  и  саму  птицу  --
длинноногую, вроде миниатюрного  аиста,  только  пела  она  как
канарейка.  Свет  был дневной, такой яркий, какой может быть на
Переландре, и в предчувствии славных приключений Рэнсом  быстро
присел,  а там и поднялся на ноги. Раскинув руки, он огляделся.
Он был не на оранжевом острове, а на том самом, где жил  с  тех
пор,  как  попал на Переландру. Стоял мертвый штиль, и дойти до
берега не составило никакого труда. Там он замер от  удивления:
остров,  на  котором  жила  Зеленая  Женщина, плыл рядом с ним,
всего в пяти шагах. Весь мир вокруг него изменился. Моря  нигде
не  было,  со  всех  сторон -- только плоские острова, поросшие
лесом. Десять или двенадцать островов на время соединились.  На
том  берегу,  отделенная  от  него узкой расщелиной, показалась
Зеленая Женщина. Она шла, чуть наклонив голову, что-то плела из
голубых цветов и тихо напевала, а  когда  Рэнсом  окликнул  ее,
остановилась и поглядела ему в глаза.
     -- Вчера  я  была  молодая,  -- начала она, но Рэнсом едва
разобрал ее  слова.  Теперь,  когда  они  встретились,  он  был
совершенно  потрясен.  Поймите  меня  правильно.  Его  потрясло
совсем не то, что женщина, как и он сам, была совершенно голой.
И похоть, и стыд были слишком далеки от этого мира; если  он  и
стеснялся  своего тела, то не из-за различия полов -- просто он
знал, что он сам все-таки смешон и  неловок.  Зеленый  цвет  ее
кожи  не  отпугивал его -- напротив, в ее собственном мире этот
цвет был и красив, и уместен; это его тело, с  одного  бока  --
тускло-белое,  с  другого  --  почти  красное -- казалось здесь
уродливым. Нет, у него не было особых причин смущаться,  и  все
же  что-то  сбивало  его  с  толку. И он попросил ее, чтобы она
повторила свои слова.
     -- Вчера, когда я над тобой смеялась, я была еще  молодая,
-- повторила  она.  --  Я  не  знала,  что в вашем мире люди не
любят, когда над ними смеются.
     -- Молодая?
     -- Да.
     -- А сегодня ты уже не молодая?
     На минуту она задумалась, так глубоко, что цветы незаметно
выпали у нее из рук.
     -- Теперь я поняла, -- сказала  она  наконец.  --  Странно
говорить  про  себя,  что  ты  сейчас молодая. Но ведь завтра я
стану старше. И тогда я скажу, что  была  сегодня  молодой.  Ты
прав. Ты принес мне большую мудрость, Пятнистый.
     -- Какую мудрость?
     -- Теперь  я  знаю, что можно глядеть и вперед, и назад, и
все -- разное: одно, когда приближается, другое  --  когда  уже
здесь, и третье -- когда ушло. Как волна.
     -- Со вчерашнего дня ты не могла стать намного старше.
     -- Откуда ты знаешь?
     -- Одна ночь -- это не так уж много, -- объяснил Рэнсом.
     Она снова задумалась, заговорила, и лицо ее снова засияло.
     -- Вот,  поняла,  -- сказала она. -- Ты думаешь, у времени
есть длина. Ночь -- всегда только одна ночь, что бы ты  за  это
время  ни  сделал,  как  до  этого дерева столько шагов, быстро
идешь или медленно. Вообще-то это правда. Но ведь от  волны  до
волны всегда одно расстояние. Ты пришел из мудрого мира... если
это  мудрость.  Я никогда не выходила из жизни, чтобы поглядеть
на себя со стороны, как будто я неживая. А в вашем мире все так
делают, Пятнистый?
     -- Что ты знаешь о других мирах? -- спросил Рэнсом.
     -- Вот, что я знаю: над крышей  нашего  мира  --  Глубокие
Небеса,  самая  высь.  А наш, нижний мир -- не плоский, как нам
кажется, -- она повела  рукой  вокруг  себя,  --  он  соткан  в
маленькие  шарики, в такие кусочки этого, нижнего, и они плывут
в вышине. На самых старых и больших есть то, чего мы не видели,
да и не сумели бы понять. А на молодых Малельдил поселил таких,
как мы -- тех, кто рождается и дышит.
     -- Откуда ты это узнала? Крыша вашего мира слишком плотна.
Ваш народ не мог увидеть сквозь  нее  ни  Глубокие  Небеса,  ни
другие миры.
     До  сих  пор  ее  лицо  оставалось  серьезным,  теперь она
захлопала в ладоши, улыбнулась, и улыбка преобразила се. Здесь,
у нас, так улыбаются дети, а в ней не было ничего детского.
     -- А, поняла! -- сказала она. -- Я опять стала  старше.  У
вашего  мира  крыши  нет.  Вы  смотрите  прямо вверх, вы просто
видите Великий Танец. Вы так и живете в страхе и радости, вы --
видите, а мы только верим. Как прекрасно все устроил Малельдил!
Когда я была  молодая,  я  не  могла  представить  себе  другую
красоту, кроме нашей. А он выдумывает столько разного!
     -- А  я  вот удивляюсь, -- сказал Рэнсом, -- что ты совсем
такая же. Ты совершенно похожа на женщин моего мира. Этого я не
ожидал. Я побывал еще в одном мире,  кроме  моего,  и  разумные
существа там не похожи ни на тебя, ни на меня.
     -- Что же тут странного?
     -- Не   понимаю,   как  могли  в  разных  мирах  появиться
одинаковые существа. Ведь на разных деревьях не растут  одни  и
те же плоды?
     -- Но ведь тот, другой мир старше вашего, -- сказала она.
     -- Откуда ты знаешь? -- удивился он.
     -- Малельдил сказал мне сейчас, -- отвечала она. Когда она
произносила  эти  слова, мир вокруг нее изменился, хотя никакие
наши чувства не уловили бы разницы. Свет был приглушен,  воздух
мягок,  все  тело  Рэнсома  купалось  в  блаженстве,  но сад, в
котором он стоял, внезапно заполнился  до  отказа,  невыносимая
тяжесть  легла  ему на плечи, ноги подкосились, и он почти упал
на песок.
     -- Я вижу все это, -- продолжала Женщина. --  Вот  большие
пушистые  существа,  и  белые великаны -- как их?.. -- сорны, и
синие реки. Хорошо бы увидеть их просто  глазами,  потрогать!..
Ведь  больше  таких  существ  не  будет.  Они остались только в
старых мирах.
     -- Почему? -- шепотом спросил Рэнсом, не сводя с нее глаз.
     -- Тебе это знать, не мне, -- ответила она. -- Разве не  в
вашем мире это случилось?
     -- Что именно?
     -- Я думала, ты мне расскажешь, -- удивилась теперь она.
     -- О чем ты? -- спросил он.
     -- В  вашем  мире  Малельдил впервые принял этот образ, --
объяснила она, -- образ нашего рода, твоего и моего.
     -- Ты это знаешь? -- резко спросил он. Чувства его  поймет
тот,  кто  когда-то видел прекрасный, слишком прекрасный сон, и
всей душей хотел проснуться.
     -- Да, я знаю. Пока мы  говорили,  Малельдил  сделал  меня
старше.  --  Такого лица, какое было у нее в ту минуту, Рэнсому
никогда не приходилось видеть, и он не мог смотреть на нее.  Он
совсем  уж  не  понимал,  что  же  это  с  ним  случилось.  Оба
помолчали. Прежде чем заговорить,  он  спустился  к  воде  и  с
жадностью напился.
     -- Госпожа  моя,  --  спросил  он  наконец,  --  почему ты
сказала, что те существа остались только в древних мирах?
     -- Разве ты такой молодой? -- удивилась она. -- Как же  им
родиться  теперь?  С  тех  пор,  как  Тот,  Кого мы любим, стал
человеком, разум не может принять другого облика. Неужели ты не
понимаешь? То -- миновало. Время течет, течет -- и  вот,  будто
повернуло,  а за поворотом -- все уже совсем новое. Время назад
не идет.
     -- Как может такой маленький мир стать Поворотом?
     -- Я не понимаю. У нас поворот от величины не зависит.
     -- А ты знаешь, -- не сразу спросил Рэнсом, --  почему  Он
стал человеком в моем мире?
     Пока они так говорили, он не решался поднять глаз, и ответ
ее прозвучал  словно  с  высоты, где-то над ним. "Да, -- сказал
голос, -- знаю. Но это не то, что знаешь ты. Причин было много,
одну я знаю, но не могу тебе сказать, а другую знаешь ты, и  не
можешь сказать мне".
     -- И теперь, -- заключил Рэнсом, -- будут только люди.
     -- Ты как будто огорчен.
     -- Я  думаю, что разума у меня не больше, чем у животного,
-- сказал  Рэнсом.  --  Я  сам  не  понимаю,  что  говорю.  Мне
понравились   пушистые   существа   там,   в  старом  мире,  на
Малакандре. Они уже не нужны? Неужели для Глубоких Небес они --
только старый хлам?
     -- Я не знаю, что такое "хлам", -- отвечала она. --  Я  не
понимаю, о чем ты говоришь. Ты же не думаешь о них хуже оттого,
что  они  появились  раньше, а теперь уже не появятся? У них --
свои времена, не эти. Мы -- по одну сторону волны,  они  --  по
другую. Все начинается заново.
     Труднее всего было, что он не всегда понимал, с кем именно
разговаривает,  -- по