Любовь ЛУКИНА
                              Евгений ЛУКИН

                              СТАЛЬ РАЗЯЩАЯ




                                    1

     - Да поразит тебя металл! - вопила Мать. -  Да  заползет  он  тебе  в
руку, когда уснешь! Да лишишься ты рассудка и поднимешь металл с земли!
     Чага стояла бледная, как пепел. Уронив костяной гребень, она смотрела
под ноги - на неровную, глубоко процарапанную черту,  навсегда  отделившую
ее от живых.
     Вокруг песчаной проплешины шуршала, качалась трава,  а  живые  по  ту
сторону стояли так тихо, что временами чудилось, будто в степи  всего  два
человека: сама Чага и заходящаяся в крике Мать.
     - Да подкрадется он к тебе сзади! Справа! Слева! Да ударит он тебя  в
горло! В печень! В кость!
     Где-то  рядом  фыркали  и  переступали  стреноженные   звери.   Ветер
перекатывал  у  ног  рыжее  облачко  вычесанной  шерсти,  да  колола  глаз
блестящая крупинка, так неожиданно легко погубившая Чагу.
     Как отрывают присохшую к ране одежду, она отняла  наконец  взгляд  от
черты и увидела искаженные отшатнувшиеся  лица  сородичей.  Все  они  были
ошеломлены и испуганы - вопли Матери застали врасплох не только Чагу.
     Впрочем, они уже приходили в себя.  Тонкие  губы  Колченогой  тронула
ядовитая улыбка; Натлач с братом, переглянувшись, вопросительно уставились
на Стрыя. А тот  стоял  неподвижно  -  огромный,  страшный.  Перечеркнутое
шрамом лицо было обращено к Матери; в глазах - изумление и гнев.
     Стрый!.. Чага подалась к нему,  едва  не  заступив  черту.  Стрый  не
допустит! Он же сам говорил ей: "Вся надежда на тебя,  Чага.  Если  ты  не
заменишь Мать, эта старая дура когда-нибудь всех нас погубит..." Сейчас он
шагнет к ней, и изгнание обернется расколом семейства. Сначала  Стрый;  за
ним, как  всегда,  коротко  переглянувшись,  -  Натлач  с  братом;  следом
испуганно метнутся женщины - и Мать  останется  посреди  степи  вдвоем  со
своей Колченогой...
     Стрый! Ну что же ты, Стрый?!
     - Светлый! Быстрый! Разящий без промаха! -  Мать  кричала  как  можно
громче и пронзительней. Знала: услышь ее кто-нибудь из другого семейства -
и Чаге не дожить даже до полудня. - Приди и возьми! Мы отдаем тебе лучшее,
что у нас есть!
     Злобная, коренастая, Мать  перехватила  поудобнее  клюку  (ту  самую,
которой она проскребла глубокую черту в  песчаном  грунте)  и,  уцепив  за
вычесанную гриву одного из зверей -  рыжую  самку,  -  подтащила  поближе,
толкнула на ту сторону.
     - Металл найдет тебя! - сорванным голосом бросила она в лицо  Чаге  и
отступила, тяжело дыша.
     Опрометчиво выросшее на открытом месте узловатое овражное дерево,  по
всему видать, ломанное металлом не раз и не два, зашевелилось,  залопотало
жухлыми листьями, и люди, очнувшись, тоже  пришли  в  движение.  Натлач  с
братом, неуверенно поглядывая на все еще неподвижного Стрыя, подняли, один
- скатанную кошму, другой - наполненные водой мехи, и двинулись  вслед  за
Матерью - откупаться. Бросили ношу за черту и, пробормотав: "Металл найдет
тебя", отошли, недовольные, в сторону.
     - Смотри! Мы отдаем тебе лучшее!.. - сипло завывала Мать.
     Неправда! Бросали что похуже, думали, металл не  поймет,  поверит  на
слово. Рыжая самка прихрамывает: если верхом и навьючить  -  не  осилит  и
двух  переходов...  А  мехи  старые,  левый  вот-вот  порвется...  Чага  с
ненавистью взглянула на Мать.
     Одна за другой откупаться потянулись  женщины.  Притихшие,  кидали  к
ногам скарб, утварь  и,  стараясь  не  смотреть  на  притягивающую  взгляд
крупинку металла, поспешно отходили.
     Колченогая приковыляла последней  -  с  кистенями  в  руках.  Метнула
наотмашь, надеясь прорвать  мех.  Промахнулась  и  чуть  не  заплакала  от
досады.
     И вновь тишина поразила песчаный клочок степи - остался  один  Стрый.
Момент был давно упущен: даже если он шагнет сейчас за черту, никто за ним
не последует - все уже откупились от Чаги.  И  все-таки  Стрый  упрямо  не
двигался с места - стоял, опустив в раздумье тяжелую седеющую голову.
     - Стрый!.. - Испуганный женский вскрик.
     Он вздрогнул и, найдя глазами жену, быстро  отвел  взгляд.  Поднял  с
земли седло и, тяжело ступая, пошел к черте. Все  замерли.  Если  у  Стрыя
хватит  упрямства  и  глупости  разделить  изгнание  с  этой  сумасшедшей,
семейство лишится главного защитника...
     Седло с глухим звуком упало в песок.
     - Металл... - Хрипловатый голос  Стрыя  пресекся.  Так  и  не  подняв
перечеркнутого шрамом лица, он неловко повернулся и побрел к живым.
     Стрый сделал всего  несколько  шагов,  когда  красавец  зверь  редкой
серебристой масти, полунавьюченный  и  лишенный  пут,  внезапно  встряхнул
развалистой гривой и, оглушительно фыркнув, двинулся к Чаге. С замедленной
грацией ставя в песок  чудовищные  плоские  копыта,  он  проследовал  мимо
остолбеневшего семейства и заступил черту. Натлач кинулся было наперехват,
но вовремя отпрянул - зверь уже принадлежал металлу.
     С тяжелой ненавистью все посмотрели на  Чагу.  Сочувствия  теперь  не
было ни в ком.
     И наконец медленно обернулся Стрый,  видимо,  догадавшийся  по  лицам
сородичей, что случилось. Из-за этого зверя  он  убил  четырех  мужчин  из
семейства Калбы, из-за этого зверя погиб его сын, из-за  этого  зверя  они
оказались здесь, в чужой степи, вдалеке от знакомых кочевий...
     Стрый смотрел. У него было  лицо  мертвого  человека,  и  Чага  вдруг
ощутила,  как  сквозь  страх  и  ненависть  в  ней   поднимается   чувство
пронзительной жалости к этому стареющему тяжелодуму, такому опасному в бою
и такому нерешительному в обычной жизни.
     - Металл! - с удвоенной яростью взвыла Мать. - Приди и возьми! Это не
мы, это она звала тебя! Светлый! Быстрый! Разящий  без  промаха!  Приди  и
возьми!
     - Уходим!.. - через силу каркнул Стрый, и  все  кинулись  распутывать
зверей, связывать полураскатанный войлок, собирать скарб.
     ...Легкое облачко пыли оседало над покатым холмом, за которым  только
что  скрылись  живые.  Чага  нагнулась,  подняла   костяной   гребень   и,
всхлипывая, стала зачем-то вычесывать бок рыжей самке. Гребень  вывернулся
из пальцев и снова упал в песок. Тогда она повернула залитое слезами  лицо
к оседающему пылевому облачку и вскинула кулаки.
     - Пусть тебя саму поразит металл! - запоздало выкрикнула  она  вслед.
Медленно опустила руки, постояла и, всхлипнув в последний  раз,  принялась
собирать откуп.
     Качалась трава, лопотали  жухлые  листья  на  узловатом  искалеченном
дереве, да посверкивала металлическая крупинка,  лежащая  совсем  рядом  с
неровной глубокой чертой, на которую уже можно было наступать.



                                    2

     Нельзя было трогать семейство Калбы - закон запрещал  нападать  и  на
дальних родственников. Но Стрый сказал: "Все равно последние  годы  живем.
Вторая стальная птица упала. Металл поднимается по всей  степи  -  он  сам
нарушает закон..."
     Недоброе дело, и добра оно не принесло. Стрый добыл Седого зверя,  но
семейству пришлось бежать в разоренную степь.  Именно  там  полгода  назад
упала стальная птица, и разъяренный металл, забыв  свой  давний  уговор  с
людьми, бил сверху, уничтожая в укрытиях целые семейства,  вздувал  волной
землю и срывал ломкий кустарник с холмов.
     На перепаханной сталью земле  вставали  быстрые,  неохотно  поедаемые
зверями травы, всюду мерещился запах падали. Но настоящая опасность  ждала
беглецов, когда, оставив позади разоренные степи, они  вышли  к  поросшему
звонким камышом берегу незнакомой реки.
     Мать решила переправляться на ту сторону, и это было безумие. В синем
утреннем небе то и дело возникали спиральные мерцающие паутины, а  взбитые
страхом птицы ушли в неимоверную высоту. Чага чуяла нутром, что  за  рекой
все напряжено, что металл вот-вот начнет роиться,  но  упрямая  коренастая
старуха (Матери было за сорок) просто заткнула ей рот.
     Стрый хмурился. Он давно уже не доверял чутью Матери,  но  оставаться
на этом берегу и впрямь было опасно - похищение  Седого  подняло  в  седла
всех родственников Калбы по мужской линии.
     К счастью, место для  переправы  выбрали  неудачное:  потеряли  вьюк,
утопили мохноногого сосунка,  провозились  до  полудня.  А  преследователи
вблизи переправы так и не показались - видно,  отстали  еще  в  разоренной
степи...
     Места за  рекой  пошли  плохие,  тревожные.  Выбитая  неизвестно  кем
полузаросшая тропа тянулась вдоль густого коричневого сушняка -  явно  все
соки из земли были выпиты зарывшимся в  нее  металлом.  Попадались  кости,
сгнившая рухлядь, иногда из  хрупкой  путаницы  ветвей  опасно  подмигивал
осколок.
     Трудно сказать: этот резкий короткий хруст в дальнем  конце  высохшей
рощи - он был или  просто  почудился?  -  но  только  Чага  не  раздумывая
бросилась с седла на  землю.  Рядом,  едва  не  придавив  хозяйку,  тяжкой
громадой рухнул испуганный зверь. Залегли все -  и  люди,  и  животные.  А
спустя мгновение сушняк словно взорвался дробным оглушительным треском,  и
летящий насквозь металл с визгом вспорол воздух над их головами.
     Очевидно, сталь сама уходила из-под удара - пронизав ломкие  заросли,
метнулась меж холмами и  там  была  перехвачена  враждебным  роем.  Воздух
звенел, лопался, кричал. Приподняв голову,  Чага  видела,  как  седловина,
куда их вела выбранная Матерью тропа,  исчезает  в  неистовом  мельтешении
металлической мошкары. Не задержись они на переправе,  живым  бы  не  ушел
никто.
     И все  же  несчастье  случилось.  Бой  кончился,  седловина  сверкала
россыпью осколков, в дебрях сушняка выл и трещал огонь, а  Седой  зверь  -
единственный - остался лежать, дрожа и закатывая в ужасе лиловый глаз.  Из
жесткой длинной шерсти на спине торчал кусок металла,  вонзившийся  острым
концом в жировой горб.
     Стрый метался по опушке чуть не  плача,  и  на  это  было  так  жалко
смотреть, что Чага подошла к Седому, раздвинула шерсть и извлекла осколок.
Голыми руками.
     Как они все тогда отшатнулись от нее!  А  она  отшвырнула  окрашенную
кровью сталь и двинулась, оскаленная, прямо к попятившейся Матери.
     -  У  тебя  дряблая  матка!  -  с  наслаждением  выкрикнула   она   в
ненавистное, смятое глубокими морщинами лицо. - Ты уже не чуешь металл! Ты
не слышишь, когда он идет на нас!..
     Глядя исподлобья, Мать отступала к подожженному  металлом  сушняку  и
торопливо наматывала на руку сыромятный ремень кистеня. Чага  шла  на  нее
безоружная, и никто не решался встать между двумя  женщинами.  К  счастью,
Чага и сама сообразила, что  не  стоит  доводить  Мать  до  крайности,  и,
остановившись, продолжала осыпать ее оскорблениями издали.
     - Если ты решила отдать нас металлу, то так и скажи!..
     Мать молчала, въедаясь глазами то в одно лицо, то в другое. По закону
Чагу следовало изгнать, но изгнать ее сейчас?..  Нет.  Слишком  уж  дорого
обошелся семейству Седой зверь,  и  слишком  уж  велика  была  вина  самой
Матери...
     На ночь они  окопались  на  берегу  в  указанном  Чагой  месте.  Алое
закатное солнце падало за неровный облачный бруствер, когда к Чаге подошел
Стрый - мрачный, как разоренная степь.
     - Старая дура, - проворчал он, присаживаясь перед костерком.  -  Всех
погубит, все семейство, вот увидишь...
     Выбрал хворостину потолще, положил на ладонь так, чтобы концы были  в
равновесии, и медленно по-особому сжал кулак.
     - Плохие времена наступают... Раньше металл был спокойнее... Стальные
птицы не падали, никто о них и не слышал... - Он  помолчал  и  повернул  к
Чаге изуродованное лицо. - Я скажу мужчинам, а они уговорят  жен.  Матерью
семейства будешь ты.
     - По закону Мать должна уйти сама, - напомнила Чага.
     - По закону... - Стрый усмехнулся. - По закону металл не должен  бить
сверху, а он бьет... Когда шли через  разоренную  степь,  нашел  я  старое
укрытие, в нем осколков больше, чем костей...
     - Там упала стальная птица, - сказала Чага.
     - Стальная птица - тоже металл, -  хмуро  ответил  Стрый.  -  Раз  он
нарушает закон, значит и я нарушу... Матерью семейства будешь ты.
     - Она не уйдет добровольно, Стрый...
     - А не уйдет -  изгоним!  -  Он  шевельнул  пальцами,  и  хворостина,
хрустнув, сломалась у него в кулаке...
     Зачем она поверила ему! Ведь  знала  же,  знала,  что  кому-кому,  но
только не Стрыю тягаться с Матерью в хитрости... И все-таки поверила.
     Несколько дней вела себя как дура: пыталась командовать,  то  и  дело
перечила Матери. А та уступала ей во  всем.  Уступала  и  терпеливо  ждала
случая. Видела: власть  ударила  девчонке  в  голову,  девчонка  неминуемо
должна оступиться...
     Так оно и  вышло.  Чага  чистила  рыжую  самку  и  заметила  в  комке
вычесанной шерсти крупинку металла. По закону шерсть надлежало  немедленно
сжечь, а  тому,  кто  сжигал,  пройти  очищение.  Но,  то  ли  уверовав  в
собственную безнаказанность,  то  ли  просто  машинально,  Чага,  повторяя
преступление,  на  глазах  у  женщин  взяла  двумя  пальцами   сверкнувший
осколочек и отбросила в сторону.
     И тогда раздался вопль Матери.



                                    3

     Они бежали от Чаги в такой спешке, будто и вправду верили, что металл
поразит преступницу немедля. На самом деле блистающая смерть могла  годами
щадить изгнанника, разя взамен невинных и правых. И в  этом  был  глубокий
смысл: указывая металлу, что ему следует делать, люди могли возгордиться.
     Однако  справедливость  требовала,  чтобы  преступник  был   наказан.
Поэтому при встрече с таким отверженным  самого  его  надлежало  убить,  а
зверя и скарб взять себе в награду за доброе дело. В  том,  что  дело  это
именно доброе, сомнений быть не могло -  изгоняли  редко  и  лишь  в  двух
случаях: за убийство сородича и за прикосновение к металлу.
     А узнавали изгнанника просто: одинокий прячущийся чужак, как правило,
молодой и здоровый. Стариков и калек тоже оставляли в  степи,  но  к  ним,
конечно, отношение было иное - всякий понимал, что  рано  или  поздно  ему
суждено то же самое...
     Чага хорошо помнила, как Стрый и Натлач  захватили  молодого  чужака,
который вместо того, чтобы достойно умереть в бою,  попытался  прикинуться
калекой - говорил, что у него одна нога совсем не ходит. Пленника  раздели
и, осмотрев, проделали с ним такое, от  чего  нога  мигом  пошла.  Мужчины
сломали ему пальцы и отдали его женщинам. Те, посмеиваясь, увели бледного,
как кость, изгнанника за холм, а Колченогая обернулась и крикнула:
     - Чага! Ты уже взрослая! Идем с нами!..
     Но Чага  тогда  побоялась  почему-то  последовать  за  Колченогой,  а
вечером все-таки вышла за холм и, отогнав пятнистых хищников,  посмотрела.
Трудно уже было сказать, что с ним сделали женщины, а что - хищники...
     Изгнанницу бы отдали мужчинам...
     Чага вздрогнула: показалось, что с вершины  холма  за  ней  наблюдает
всадник. Это  качнул  спутанной  желто-зеленой  макушкой  попади-в-меня  -
невероятно цепкий и живучий кустарник, растущий,  как  правило,  на  самых
опасных местах. Металл терзал его  и  расшвыривал,  но  каждая  срубленная
ветка тут же  запускала  в  землю  корень,  и  рассеваемый  таким  образом
кустарник быстро захватывал целые склоны...
     Теперь ей часто будут мерещиться всадники... До самой смерти.
     Чага остановилась и, подойдя к Седому, поправила вьюк так,  чтобы  он
не касался подживающей раны на горбу. Ведя обоих зверей  в  поводу  (Рыжая
заметно хромала), изгнанница пробиралась длинной неизвестно  куда  ведущей
низинкой и все никак не решалась выйти на холм и осмотреться.  Оба  склона
были уставлены живыми столбиками - зверьки стояли довольно далеко от нор и
безбоязненно провожали Чагу глазами...
     И  еще  был  изгнанник-убийца.  Бродяга,  уничтожавший  ночами  целые
семейства. Чага была ребенком, когда  на  охоту  за  этим  таинственным  и
страшным человеком поднялась вся степь.  Его  сбили  с  седла  и  изломали
где-то чуть ли не у самых Солончаков. Потом рассказывали, что обе женщины,
которых он когда-то украл и сделал своими женами, дрались вместе с ним  до
последнего. Странно. Уж их-то бы не тронули...
     Чага достала из седельной сумки кистень и, накинув петлю на запястье,
намотала ремень на руку. Если ей повезет и первыми  на  нее  наткнутся  не
мужчины, а женщины с такими же вот кистенями, то все решится очень просто.
Главное - вовремя подставить висок.  Она  вспомнила,  какое  лицо  было  у
пленника, когда женщины вели его за холм, и  стиснула  зубы.  Что  угодно,
только не это...
     Оба склона шевельнулись, и Чага вскинула голову. Кругом чернели норы.
Зверьков не было.
     На блекло-голубое полуденное небо легла  сверкающая  царапина.  Потом
еще одна. А секунду спустя в высоте словно лопнула огромная тугая  тетива,
и  неодолимый  ужас,  заставляющий  судорожно  сократиться  каждую  мышцу,
обрушился на Чагу с севера. Там, за покатым лбом  поросшего  желто-зеленым
кустарником холма, стремительно пробуждалась блистающая смерть.
     Думая про опасности, связанные с людьми, Чага впервые в жизни  забыла
о том, что на свете есть еще и металл.



                                    4

     Хватаясь за колючие, легко рвущиеся космы кустарника,  она  выбралась
на бугор и задохнулась. Небо на севере было накрест исчеркано  мгновенными
сверкающими царапинами, а тоскливый лишающий сил ужас наваливался теперь с
трех сторон - такого Чага еще не чувствовала никогда.
     Внизу, закинув красивую горбоносую морду, истошно затрубил Седой.
     Успеют ли они выбраться отсюда? Раздумывать над этим не  следовало  и
вообще не следовало уже ни над чем раздумывать. Пока не закрылась брешь на
юго-востоке - бежать!.. Правда у Седого еще  не  поджила  спина,  а  Рыжая
хромает... Но выхода нет, Седому придется потерпеть...
     Чага повернулась, намереваясь кинуться вниз по склону  к  оставленным
животным, как вдруг новая плотная волна страха пришла из степи, толкнула в
грудь... Это сомкнулась брешь на юго-востоке. Металл шел отовсюду.
     Оскальзываясь, оступаясь, увязая в  колючих  желто-зеленых  зарослях,
она скатилась вниз  и,  поймав  за  повод  сначала  Седого,  потом  Рыжую,
потащила их по низинке. Сейчас здесь будет не менее опасно, чем на вершине
холма. Уходя из-под удара металл частенько использовал такие  ложбины;  он
пролетал по ним, стелясь над  самой  землей,  и  горе  путнику,  решившему
переждать там стальную метель!
     Низинка все не кончалась и не кончалась, но зверей  Чага  бросить  не
могла. Какая разница: погибнуть самой или  погубить  животных?  Все  равно
пешком от металла не уйдешь...
     Склоны наконец расступились,  и  в  этот  миг  сверкнуло  неподалеку.
Воздух запел, задрожал. Огромные тугие тетивы лопались в  высоте  одна  за
другой.
     Обеспамятев от  страха,  Чага  все-таки  заметила  шагах  в  двадцати
небольшой голый овражек и рванулась к нему. Укрытие ненадежное, но другого
нет. Металл не любит углублений  с  обрывистыми  краями,  и  если  овражек
достаточно глубок...
     Воздух взвизгнул над ухом, заставив отпрянуть. Едва не обрывая повод,
Чага тащила испуганно трубящих животных к  единственному  укрытию,  а  они
приседали при каждом шаге и все норовили припасть к земле. Пинками загнала
их в овражек и спрыгнула следом сама.
     "Это Мать!.. - беспомощно подумала она, упав лицом в  жесткую  шерсть
на хребте Седого. - Это ее проклятие..."
     Рычало небо, пели осколки, а потом издалека  пришел  звенящий  воющий
крик и стал расти, съедая все прочие звуки. Чага подняла глаза и  даже  не
смогла ужаснуться увиденному, настолько это было страшно.
     Огромная стальная птица спускалась с небес.
     Вокруг  нее  клубилось  сверкающее   облако   обезумевшего   металла.
Блистающая смерть кидалась на крылатое чудовище со всех сторон, но  каждый
раз непостижимым обр