вери, пока не оказался под самой дверью кухни. Крик  стих,  и
снова  стали  слышны  голоса.  Теперь  Эльвира  делилась   с   невидимками
подробностями интимных привычек Вовочки. Еще весь  колыхаясь  внутри,  как
степлившийся студень, от пережитого ужаса, Вовочка встал на неверные  ноги
и прошел на кухню. Кастрюля с борщом стояла  на  плите.  Вовочка  взял  со
стола сахарницу и высыпал в борщ. Голоса разом смолкли. Вовочка поднял над
головой и швырнул об пол стопку  тарелок,  выбил  табурет  из-под  чьей-то
задницы, взял спички и хотел было поджечь занавески, но передумал и бросил
спички в борщ. Туда же он опорожнил пепельницу.  Кто-то  осторожно,  роняя
все на своем пути, пятился к  выходу  из  кухни;  потом  побежал  и  упал,
вскочил и побежал дальше. Вовочка торжествующе захохотал. Ему стало легче.
Немного не довершив разгрома, Вовочка выглянул в прихожую. Никого не было.
Дверь осталась приоткрытой, и за дверью была просто  лестничная  площадка.
Кошмар кончился, понял Вовочка, и заторопился - вниз, вниз по лестнице, на
второй этаж, на первый, на улицу...
     Ох, не стоило ему торопиться! У дверей подъезда стояли часовые, прямо
напротив двери, в песочнице, было  оборудовано  пулеметное  гнездо,  а  на
въезде во двор стоял, растопырив во все стороны стволы пулеметов и  пушек,
пятнистый многобашенный танк. Пока ошалевший Вовочка понимал, что к  чему,
к нему подошел офицер в форме внутренних войск; на  одном  плече  его  был
погон с четырьмя маленькими капитанскими звездочками,  а  на  другом  -  с
одной средних размеров майорской.
     - Гражданин Беззубкин? - скучным  голосом  спросил  капитан-майор.  -
Пожалуйста, встаньте вот сюда, к стенке. Так, ноги на  ширину  плеч,  руки
можно за голову... Азизов, Алиев, Аванесян - ко  мне!  Становись!  Товьсь!
Гражданин Беззубкин, ваше последнее  слово.  -  Последнее?  -  переспросил
Вовочка. - Как это - последнее? За что?!!
     - Зафиксируйте: последними словами гражданина Беззубкина были  слова:
"Как последнее" и "За что", - сказал капитан-майор вынырнувшему из-под его
локтя плюгавенькому солдату с блокнотом. - Упускаете  шанс,  Беззубкин,  -
усмехаясь непонятно  чему,  сказал  он  Вовочке.  -  Как  знать,  Владимир
Иванович, может быть, от вас сейчас судьбы  мира  зависели?  А?  Ладно,  -
сказал он как бы сам себе, - подождем немного, авось, что и придумается...
Даю вам минуту на размышления.
     Это была, наверное, самая длинная  минута  Вовочкиной  жизни.  Густой
непробиваемый туман, обволакивающий все извилины, не  давал  пробиться  ни
единой мысли - Вовочка  только  и  мог,  что  переводить  глаза  с  одного
автоматного зрачка на другой, потом на третий, и обратно. "Азизов,  Алиев,
Аванесян, - думал он. - Почему они все на "А"? Это неспроста..."
     - Минута прошла, - сказал капитан-майор, пряча в карман часы. - Итак,
ваше последнее слово?
     В глазах у Вовочки померкло, и он только  и  смог,  упав  на  колени,
простонать:
     - Братцы! Отпустите, Христа ради!..
     - Это все? - разочарованно спросил капитан-майор. -  Это-то  нам  как
раз очень просто сделать. Идите,  Владимир  Иванович.  Но  только  в  дом.
Выходить вам пока нельзя. Когда придет время, вам все объяснят. Идите.
     Вовочка не двинулся с места, а капитан-майор повернулся и пошел прочь
какой-то совсем не офицерской походкой,  устало  волоча  ноги,  и  Вовочка
слышал, как он бормочет: "Говно народ. Раз в тысячу лет,  может,  выпадает
такое... Раньше вон душу  за  это  продавали,  а  теперь  -  отпустите  да
отпустите..."
     Не помня себя, Вовочка вплыл в подъезд. Сил не было никаких и  ни  на
что, даже на то, чтобы добраться до квартиры, и  он  сел  на  ступеньку  и
сидел долго, обняв толстенный железный прут перил и  уставившись  взглядом
на щербину в кафельном полу - выпавшая плитка была как пустое место  между
Зубами. Беззубкин, подумал он. Судьбы мира, говорит, были в  твоих  руках.
Шанс, мол, упустил... До него стало доходить -  медленно,  но  стало.  Ах,
черт! Вовочка вскинулся, чтобы бежать обратно  и  искать  этого  странного
капитана-майора, но вспомнил пустые зрачки  автоматов  и  остался  сидеть.
Второй раз он мог не отделаться так легко.
     Внизу бухнула дверь подвала, и поднялись наверх две девушки странного
вида - затянутые в черное трико и в белых шляпах на головах.
     - О! Джентльмен! - сказала одна. - Джентльмен, пойдемте с нами!
     - Куда? - осторожно спросил Вовочка.  Шпионки,  мелькнуло  в  голове.
Их-то и караулят под дверью...
     - Вам будет интересно, - сказала  вторая.  -  Играет  музыка,  и  все
танцуют. Вы танцуете?
     - Не знаю, - сказал Вовочка. - Смотря что.
     - Блэкаут, например, - сказала одна.
     - Можно и рэдаут, - сказала вторая.
     - Но там нет люстры, - возразила первая.
     - Идемте? - спросила вторая.
     - Иду, - сказал Вовочка.
     Кряхтя, он поднялся на ноги и двинулся следом за девушками. И тут  же
чуть опять не упал: их черные, с высоким воротником трико, имели  солидных
размеров выреза в форме сердца, и не где-нибудь, а на ягодицах. На  правой
ягодице у одной был нарисован приоткрытый рот, а у другой -  подмигивающий
глаз.
     Весь в поту, не зная, куда смотреть и что думать, судорожно  хватаясь
за надежные перила, Вовочка добрался  до  четвертого  этажа.  Не  стучась,
девушки вошли в квартиру. Вовочка помялся на пороге  и  вошел  следом.  На
него тут же обрушилась мягкая какофония звуков: сумрачная музыка,  голоса,
механическое гудение. Его провожатые задержались перед зеркалом, поправляя
что-то в своей  внешности,  подрисовывая  какие-то  подробности  -  и  тут
Вовочка неожиданно для себя громко сглотнул. Девушки обернулись к нему.
     - Вы девственник? - удивленно спросила одна.
     - Нет, - хрипло сказал Вовочка, пытаясь взять себя в руки.
     - Из какого вы года? - чуть нахмурясь, спросила вторая.
     - Что? - не понял Вовочка.
     - Вы впервые на  Треке?  -  догадалась  первая.  -  И,  наверное,  из
двадцатого века, да?
     - На каком Треке? - спросил Вовочка. - Объясните мне, что происходит?
     - Ой, - сказала вторая, - вам так все объяснят, так объяснят!
     Обе засмеялись и, подталкивая друг дружку плечиками, вошли в комнату.
И тут же из комнаты в прихожую просунулся кто-то очень бородатый.
     - А-а! - радостно сказал бородатый. - Ну, заходите. Новенький?
     - Новенькой,  новенький,  -  наперебой  из-за  его  спины  заговорили
девушки, - еще ничего не знает, двадцатый век, серость...
     - Так тем же интереснее, - сказал бородатый. - Ну, входите же!
     Комната была  большая,  в  два  окна,  и  находилось  в  ней  человек
тридцать: стоя; сидя на различных предметах мебели,  на  подоконниках,  на
полу; лежа на  полу;  находясь  в  замысловатых  позах,  когда  невозможно
сказать, стоит человек, сидит или лежит.  Посредине  комнаты  выламывалось
замысловатой формы что-то черное, и хотя черное это  ни  на  что  не  было
похоже, Вовочке показалось вдруг,  что  это  голая  негритянка,  танцующая
между кострами ритуальный возбуждающий танец. Черное это издавало звуки, и
все движения в комнате совершались только в  такт  этим  звукам.  Девушки,
приведшие Вовочку,  прошли,  пританцовывая,  между  сидящими  и  лежащими,
встали по обе стороны этого черного и затанцевали так, как Вовочка никогда
не видел и даже  представить  не  мог,  что  такое  возможно.  Потом  ритм
сменился, девушки  громко,  сказали:  "Хо!"  -  и  тут  стало  происходить
странное: в такт музыке их трико стало менять цвет, а местами  становиться
прозрачным, как бы исчезать - окошечко открывалось то тут, то там, и никак
нельзя было догадаться, где оно откроется в следующий момент...
     - Пойдемте, - бородач подергал Вовочку за руку. - Это  сразу  нельзя,
опасно.
     - Что? - не понял Вовочка. - Что опасно?
     - Эйфорофоника, - непонятно объяснил бородатый. - Сразу  все  нельзя.
Надо постепенно начинать, а то перегорите. Или будете, как вон  те,  -  он
показал на троих молодых людей, сидящих неподвижно вокруг белого,  на  вид
очень тяжелого шара. Руки их, положенные на шар, светились розовым,  будто
бы на просвет.
     - Наши оргаголики, прямо из  лечебницы  -  и  на  Трек.  Не  помогает
лечение... - бородатый засмеялся. Они вошли в смежную  комнату.  Там  было
внезапно тихо, будто все звуки остались за дверью - незакрытой дверью.
     - А лечение... от чего? - осторожно спросил Вовочка.
     - От оргаголизма, - сказал бородатый. - Им там пытаются  вмонтировать
отвращение к наслаждению. Страшное дело. Уже не человек после этого. Но  и
так - тоже не человек.
     - А... вы?.. - осторожно продолжал расспросы Вовочка.
     - Мы меру знаем, - сказал бородатый. - Садитесь вот.
     Он  пододвинул  Вовочке  мягкий  стул.  Вовочка  сел.  Бородатый  сел
напротив него на край стола, обхватил колено руками.
     - Устали? - спросил он.
     - Да, - сказал Вовочка. - А откуда вы знаете?
     - Все через это проходили, - сказал бородатый.  -  Вынимают  и  сразу
такую взбучку задают... Кто не первый  раз,  те  все-таки  что-то  помнят,
соображают, а кто впервые... - он засмеялся. - Ну, ничего. Побудете пока с
нами, потом пойдете. Они обычно  первыми  вызывают  тех,  кто  недавно  на
Треке, так что долго ждать не придется.
     - Чего - ждать? - спросил Вовочка, чувствуя вдруг,  что  желудок  его
начинает медленно падать вниз. - Чего - еще - ждать?
     - Да не волнуйтесь вы, - сказал бородатый. - Ну,  поговорят  с  вами.
Люди, такие же точно. Тесты же вы все уже прошли, я думаю.  Вы  из  какого
года?
     - Э-э... - попытался вспомнить Вовочка; не сразу, но получилось: - Из
тысяча девятьсот восемьдесят девятого.
     - Далеко забрались, - почесал бороду бородатый. -  Я  из  две  тысячи
двадцатого, и то один из самых ранних. Остальные тут кто из сороковых, кто
из шестидесятых... Все глубже и глубже роют. Ох, до чего же они дороются?
     - Кто роет? - спросил Вовочка.
     - Мы их зовем черпальщиками, - сказал бородатый. -  Они  из  двадцать
третьего века. Считают, что мы неправильно живем... да они  сами  все  вам
объяснят. Правильно, неправильно - кто разберет, правда? Живем, как можем,
а можем так, как получается...
     В дверь просунулась одна из девушек - запыхавшаяся,  раскрасневшаяся,
вся в улыбке:
     - Это вы - Беззубкин? Вас зовут.
     - Меня? - Вовочка обмер.
     - Ну да, конечно. Они первачков стараются пораньше пропустить.
     - Может, не ходить? - повернулся к бородатому Вовочка.
     - А что будете делать? - спросил бородатый. - Трек закроют,  выключат
все... Да не бойтесь, идите. Только  слушайте  их  там  повнимательнее  да
вопросов лишних не  задавайте.  Вообще  вопросов  не  задавайте.  Ну,  как
говорится, ни пуха!
     - К черту, - пробормотал Вовочка и пошел за девушкой.  На  лестничной
площадке стоял тот самый плюгавенький солдатик с блокнотом.
     - Пойдемте, - сказал солдатик. Они спустились на второй этаж и  вошли
в квартиру - как раз под Вовочкиной. Там  было  что-то  вроде  канцелярии:
стоял стол, несколько шкафов, и  сидели  двое,  пожилые,  усталые,  чем-то
неуловимо похожие люди. Только один был мужчиной, а другая - женщиной.  Но
это улавливалось не сразу.
     - Здравствуйте, Владимир Иванович, - сказала женщина. - Вот и настала
пора поговорить лично.
     - Здравствуйте, - сказал Вовочка, еще не  понимая,  как  вести  себя:
нагло или подобострастно. - Но я вас не знаю.
     - Разумеется, - сказала женщина. - Можете называть меня Розой, а  его
- Исидором. Мы  черпальщики  и  работаем  в  том  числе  с  вами.  Сегодня
состоялась первая ваша выемка, по поводу чего примите наши поздравления.
     - Простите, - сказал Вовочка. - Вы не  могли  бы  объяснить  это  все
поподробнее?
     - Позвольте мне, - сказал Исидор. - Мы работаем, как  вам,  очевидно,
уже сказали, в двадцать третьем веке. Там и живем. Живем довольно  сложно.
Я не буду вдаваться в детали, вам это трудно понять,  да  и  не  ваши  это
проблемы.  Мы  проследили  корни  наших  проблем  и  убедились,  что   они
начинаются от существования в обществе людей  балластного  типа,  то  есть
людей с нейропсихической структурой эндофугальной организации...
     - Исидор, голубчик, извини, - сказала женщина, - но так ты ничего  не
объяснишь. Извините его, - сказала она Вовочке и улыбнулась, -  у  него  с
русским языком вашей эпохи напряженка - негде изучать.  Он  хочет  сказать
вот что: мы выявляем в обществе людей, которые  не  несут  в  нем  никаких
функций. То есть они  занимают  место,  но  не  работают.  Или  изображают
работу. И еще: когда я говорю "место" или "работа", то это  очень  широкое
понятие, по всей ширине  семантического  поля,  просто  мне  приходится  в
разговоре с вами использовать знакомые вам слова. В  обществе  есть  много
работ, скажем, работа преступника - это тоже для нас работа.  То  есть  мы
делаем вывод о полезности того или иного члена общества на  основании  его
противодействия специальной энтропии...
     - Как любили говорить в наше  время  -  по  конечному  результату,  -
вставил Исидор.
     - Ваш великий современник Лев Николаевич Гумилев - вы не были знакомы
с ним?  -  предсказал,  а  правильнее  сказать,  на  кончике  пера  открыл
существование социальной энергии; понадобилось очень мало  времени,  чтобы
понять, что существует и социальная энтропия, которая и  угрожает  в  наше
время всему  человечеству.  И  вот  для  преодоления  социальной  энтропии
предложено  было  несколько  проектов,  в  том  числе   наш,   а   именно:
дренирование  прошлого  и  изъятие   тех   субъектов,   которые   наиболее
увеличивают энтропию. Вот вы, Владимир  Иванович,  потребляете  социальную
энергию в очень больших количествах, но с чрезвычайно  низким  КПД.  Выход
энтропии у вас порядка девяноста-девяноста трех процентов.  Это  вовсе  не
значит,  что  вы  обречены  на  такое   положение   природой.   Да,   ваша
нейропсихическая схема  такова,  что  в  рамках  существующего,  а  точнее
сказать,  самопроизвольно  складывающегося  положения  вещей  вам   трудно
добиться более высокого КПД. Для этого мы и изъяли вас на время  из  вашей
реальности - если быть точным, на одну секунду, -  и  поместили  сюда,  на
Трек, в перпендикулярно текущий поток времени. Здесь с вас сняли  матрицу,
и онейроническая система заставила эту  матрицу  прожить  пятьдесят  ваших
жизней по двадцать лет каждая-то есть  с  двадцати  пяти  до  сорока  пяти
биологических лет, - добиваясь наименьшего выхода  энтропии.  В  последней
модели, которую вы помните, выход энтропии был  сокращен  до  восьмидесяти
четырех процентов. Это по-прежнему очень много, и выпустить  вас  с  таким
результатом мы не имеем права. Поэтому  вам  предстоит  очередной  цикл  с
комплексом тестов по окончании.
     - Вы сказали: "Которую вы помните", - Вовочка  сам  не  узнал  своего
голоса: голос был тихий и абсолютно  мертвый.  -  Вы  так  сказали...  Это
значит?..  -  Конечно.  Это  значит,  что  этой  вашей   жизни:   в   роли
третьестепенного поэта, с женой Эльвирой, -  предшествовали  сорок  девять
других моделей. Но там выход энтропии был гораздо большим.
     - Значит, я - матрица? Так вы сказали?
     -  Да.  Когда,  изменяя  эту   матрицу,   мы   достигнем   приемлемых
результатов, то мы омолодим тело на двадцать лет, вмонтируем  в  него  эту
матрицу и поместим в поток времени в нужном месте.
     Это Вовочка слышал, но  уже  не  воспринимал.  Ужас  от  потери  себя
охватил его целиком.
     -  Это  насилие,  -  прохрипел  он.  -  Я  буду  жаловаться!  Я  буду
жаловаться!!! Где ваше начальство?!!
     - Добраться до нашего начальства нам с вами будет довольно трудно,  -
улыбнулась женщина Роза. - Дело в том, что мы с вами существуем  только  в
памяти онейронической системы в  виде  информационных  пакетов,  не  более
того. Настоящий Владимир Иванович Беззубкин находится в анабиозной ванне и
ждет, когда вы воссоединитесь с ним.
     - Докажите! - запальчиво закричал Вовочка.
     - Пожалуйста, - сказал Исидор. -  Идите  за  мной.  -  Они  вышли  из
квартиры и стали спускаться вниз. Вовочке почему-то почудилось, что он уже
вот так же точно спускался по лестнице - в подвал - в темноту подвала -  и
после не было ничего, все обрывалось...  непонятно...  Он  шел,  будто  бы
наступая в собственные следы. Исидор отвалил тяжелую дверь,  и  они  вошли
куда-то: огромный, не видно конца, подземный зал, решетчатые  мостики  под
потолком, а внизу - маслянисто  поблескивающая  черная  поверхность  воды,
поделенная тонкими перегородками на продолговатые прямоугольники.
     - Спустимся? - предложил Исидор.
     Вовочка молча кивнул.
     Они стали  спускаться  вниз  по  крутой  подрагивающей  металлической
лестнице. Потом Исидор вел его куда-то, потом сказал: "Здесь".
     Под Вовочкой была ячейка этого громадного бассейна, и на  поверхности
воды плавала оранжевая  дощечка  с  надписью  черными  буквами:  "АМ870033
БЕЗЗУБКИН ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ" и еще какими-то непонятными  знаками.  А  под
табличкой, под водой, странно нечеткое, растекшееся, белело голое  тело  с
характерным родимым пятном у пупа.
     - А-а-а!!! - закричал Вовочка - и дальше он уже ничего не помнил.


     Владимир       Иванович       Беззубкин,       главный       редактор
литературно-художественного и общественно-политического  журнала  "Молодая
листва", побрился, поковырял  пальцем  не  вовремя  вскочивший  прыщик  на
подбородке, вырвал торчащий из носа  волосок  и  пошел  завтракать.  Ника,
уютно кутаясь в халатик, разливала чай. Владимир Иванович потрепал  ее  по
попке, сказал что-то шутливое, съел гренку с сыром и потопал на работу. По
утрам он всегда ходил пешком. Он чмокнул в  щечку  секретаршу  Дашеньку  и
прошел в свой кабинет. Сегодня было очень много дел...
     Заглянула Дашенька.
     - Владимир Иванович, - мелодично сказала  она,  -  там  этот  пришел,
вчерашний... Лазарчук его фамилия.
     - Фантастику принес? Гоните его в шею!



                             Андрей ЛАЗАРЧУК

                            СТАНЦИЯ НАЗНАЧЕНИЯ



                           Наивным мотылькам, летящим на Вожделенный Свет;
                        Измученным душам, Блуждающим  во  Тьме  в  поисках
                        Истинного Пути: Вы все отыщите - Нигде и  Никогда.
                        И да дарует вам тогда Бог новую Дорогу!
                                    (Г.Фауст. Из поэтического предпослания
                                           к "Всеобщей истории Апокрифов")



     Черт сидел на подоконнике, покачивал копытцами  и  вертел  в  пальцах
тросточку. Цилиндр он снял и поставил рядом с собой,  и  теперь  время  от
времени машинально облокачивался о него, уморительно  пугался,  отдергивал
руку и потом долго выправлял и разглаживал вмятину. В эти  минуты  он  был
такой настоящий, что Генрих не без смятения думал: а  не  явь  ли  это?  В
конце концов, я не так уж много выпил вчера... хотя много, конечно, но  не
до чертей же и не до голубых же слонов... Кстати, где это я?
     На этот вопрос ответ пока не приходил. Комната плыла и  покачивалась,
и  единственное  окно  ее  подергивалось  рябью,  и  черт,  кстати,   тоже
подергивался рябью и плыл куда-то (кстати, может  ли  подергиваться  рябью
галлюцинация?), но даже через эту рябь и покачивание можно было разобрать,
что когда-то, очень-очень давно, может  быть,  еще  до  Рождения  Христова
(кстати, кто это такой?) комнату эту  оклеили  желтыми  обоями  с  мелкими
голубенькими   цветочками,   не   то   ландышами,   не   то    незабудками
(фергиссмайннихт... кстати, кто-то недавно говорил мне: фергисс майн нихт,
кто-то говорил... кто? А, причем здесь это!), но теперь  цветочки  выцвели
или отцвели, обои кое-где топорщились, кое-где лопнули, местами проступили
какие-то  пятна  и  потеки,  и   вообще   все   выглядело   до   крайности
непрезентабельно  (от  французского  "презент",  что  значит