зла, как и он.
     - Это меня не интересует. Они сильны?
     - Поверь мне, Кормак, это не выход.
     - Будь ты проклят! Ответишь ты мне или нет?
     - Да, они очень сильны, - свирепо отрезал Мэдлин. - А к тому же смертельно опасны. Просто приблизившись к ним, ты можешь потерять душу. Хуже того, ты можешь кончить, как твой отец: закованным в огненные цепи, подвергаемым пыткам, пока от тебя не останется лишь выжженная оболочка, стонущая безмозглая развалина.
     - Почему они так со мной расправятся?
     - Потому что ты сын своего отца. Величайший враг Молека здесь - Горойен, Царица-Ведьма, побежденная Утером. И ее сын-любовник Гильгамеш, сраженный Кулейном. Теперь понял?
     - Я понял только, что хочу с ней встретиться. Ты можешь это устроить?
     - Она уничтожит тебя, Кормак.
     - Только если ненависть ко мне будет сильнее ее желания победить Молека.
     - Но что ты можешь ей предложить? У нее есть собственное войско и покорные звери-рабы, готовые выполнить любое ее приказание.
     - Я предложу ей Башню... И душу Вотана.
     - Поговори с ними, Альбейн, - сказал Мэдлин, указывая на группу, уединившуюся под сталактитами в углу пещеры. - Втолкуй им, чем это для них обернется.
     Старик взглянул на Викторина с тревогой на лице.
     - Многие тут не продолжают пути. Существуют в этих жутких сумерках наподобие зверей. Других манит лежащая впереди, как многие верят, прекрасная страна с золотым солнцем и голубым небом. Я верю в эту страну и уговариваю идти туда. Но чтобы достичь ее, нельзя сходить с тропы.
     - Там держат нашего короля, - сказал Викторин. - И мы исполним наш долг.
     - Вы его исполнили, отдав за него ваши жизни. Но не ваши души.
     - Я говорю только за себя, Альбейн. Я не могу продолжить путь, пока король нуждается во мне, пусть даже мне посулят рай. Пойми, зачем мне рай, если я войду в него со стыдом?
     Альбейн наклонился и взял Викторина за руку.
     - Ответить за тебя я не могу. Я знаю лишь, что здесь, в этом краю смерти и отчаяния, есть проблеск надежды для тех, кто пойдет дальше. Одни не могут, так как зло в них нашло приют тут. Другие не хотят, ибо их страх огромен, и, возможно, легче прятаться тут в вечных сумерках. Но этот жуткий мир - еще не конец, и не следует лишать себя того, чем завершится путь.
     - Почему же ты не идешь дальше? - спросил Кормак.
     - Может быть, потом я пойду. - Альбейн пожал плечами. - А пока мне есть чем заняться среди заблудившихся и измученных страхом.
     - Как и нам есть чем заняться, - сказал Кормак. - Альбейн, я не философ, но здесь моя возлюбленная, и ты говоришь, что она в плену у Молека. Я этого не допущу.
     Как Викторин, я не смогу жить ни в каком раю с таким грузом на совести.
     - Любовь - прекрасное чувство, принц Кормак, и тут ее почти нет. Позволь, я укажу на кое-что другое.
     Чтобы победить Молека, ты готов искать помощи Горойен. А она такое же исчадие ада, как и тот, чьей гибели ты ищешь. Может ли человек связаться с силами зла и остаться не тронутым им? Что произойдет, когда пламя твоей чистоты соприкоснется со льдом ее злобы и коварства?
     - Не знаю. Но враги Молека - мои друзья.
     - Друзья? Что ты знаешь о Горойен?
     - Ничего. Только что она, по словам Мэдлина, была врагом Утера.
     - Она была бессмертной и сохраняла красоту вечной, принося в жертву тысячи молодых женщин, глядя, как их кровь струится по ее Магическому Камню. Она возвратила жизнь своему умершему сыну - и сделала его своим любовником. Его звали.., и зовут - Гильгамеш, Владыка Немертвых. Вот с кем ты готов искать союза.
     Кормак покачал головой и улыбнулся.
     - Ты не понимаешь, Альбейн. Ты упомянул мою чистоту? Да я целый мир принес бы в жертву, лишь бы освободить Андуину. Я готов смотреть, как миллион душ извивается в муках, лишь бы ей ничто не угрожало.
     - А она захотела бы этого, юный принц?
     Кормак отвел глаза.
     - Нет, - признал он. - Возможно, потому-то я и люблю ее так сильно. Но я буду искать встречи с Горойен.
     - Она тебя уничтожит. То есть если ты сумеешь добраться до нее. Ведь для того тебе придется сойти с дороги и отправиться на поиски в Краю Теней. Там обитают гнусные чудовища, и они будут подстерегать тебя на каждом шагу.
     Викторин поднял руку, и все глаза обратились на него.
     - Я ценю твой совет, Альбейн, как и твои предостережения. Но принц и я сойдем с дороги, чтобы отыскать Царицу-Ведьму. - Он обернулся к Марку, своему помощнику. - Ты пойдешь со мной?
     - Мы умерли с тобой, почтеннейший, - ответил молодой человек. - И не оставим тебя сейчас.
     - Тогда решено. А ты, Мэдлин?
     - Ведьма ненавидит меня больше, чем любого из вас, но - да, я пойду, что еще мне остается?
     Альбейн встал и обвел грустным взглядом всех пятнадцать.
     - Да сохранит вас Бог! Больше мне сказать нечего.
     Кормак посмотрел, как щуплый монах пробирается среди теней в пещере.
     - Как он попал сюда, Мэдлин?
     - Он последовал за истинным богом, когда Римом правил ложный. Идем!

12

     В четвертую неделю весны корабли с вражескими войсками подошли к берегам Британии в трех разных местах. Одиннадцать тысяч человек высадились в Сегундунумне вблизи от самой восточной из укрепленных башен, мало-помалу разрушающейся Стены Адриана. Город был разграблен, сотни его жителей преданы мечу.
     Вторая флотилия - под командованием Алариха, лучшего военачальника Вотана - высадила восемь тысяч человек у Андериды на южном берегу, где к ним присоединились две тысячи саксов, которых переманил на сторону Вотана ренегат Агвайн. Дороги и тропы на Лондиниум заполонили беженцы, а готы стремительно двигались по побережью на Новиомагус.
     Третья флотилия добралась до Петварии, не встретив в устье Хамбера никаких помех. Двадцать две тысячи воинов вышли на берег, и оборонительный британский отряд из тысячи двухсот человек обратился в бегство.
     Эборакум, до которого оттуда было меньше двадцати пяти миль, был охвачен паникой.
     Геминий Катон, у которого не осталось выбора, собрал свои два легиона и с этими десятью тысячами выступил навстречу врагу. На легионы обрушились яростные бури, и во время первого ночлега в походе многие легионеры клялись, что видели на фоне туч голову демона, озарявшуюся вспышками молний. К утру боевые силы Катона уменьшились на тысячу с лишним человек, тайком сбежавших из лагеря.
     Едва рассвело, разведчики доложили ему о приближении противника, и он отвел оба легиона на вершину невысокого холма в полумиле к западу. Там были поспешно вырыты рвы, в них вбиты колья, а лошади центурионов и других начальников отведены в ближайший лесок позади холма.
     Грозовые тучи исчезли с той же быстротой, с какой прежде затянули небо, и готы появились в ярких солнечных лучах, которые ослепительно вспыхивали на наконечниках копий и поднятых боевых топорах. Катон ощутил, как страх начал овладевать легионерами при виде такого несметного числа врагов.
     - Клянусь всеми богами, ну и шайка! - закричал Катон.
     Послышались смешки, но напряжение не рассеялось.
     Молодой легионер уронил гладий и попятился.
     - Подбери его, мальчик, - мягко сказал Катон. - Он ведь заржавеет, валяясь тут.
     Юноша задрожал, готовый расплакаться.
     - Я не хочу умирать, - сказал он.
     Катон взглянул на готов, приготовившихся атаковать, подошел к нему и подобрал его меч.
     - Никто не хочет, - сказал он, вкладывая рукоять в его пальцы, и вернул мальчика на место в ряду.
     С ревом, напомнившим о недавней буре, готы ринулись на них.
     - Лучники! - загремел Катон. - Занять места!
     Пятьсот лучников в легких кожаных туниках пробежали между щитоносцами и образовали ряд у вершины холма. Темное облако стрел обрушилось на нападающих. Готы были в крепких доспехах, и убитых было немного, но набегающие сзади спотыкались о трупы, и атака захлебнулась.
     - Назад! Взять копья!
     Лучники отступили за стену щитов, положили луки с колчанами и попарно взяли длинные копья, лежавшие позади тяжеловооруженных легионеров. Первый в каждой паре опустился на колено позади щитоносца и ухватил древко примерно в трех локтях от наконечника, а второй стиснул его у конца, и они застыли, ожидая команды Катона.
     Атакующие готы уже почти приблизились к линии щитов, когда Катон взмахнул рукой:
     - Бей!
     Задние копейщики рванулись вперед, и спрятанные копья, направляемые коленопреклоненными передними, молниеносно выдвинулись между щитами, поражая воинов в первых рядах атакующих, разбивая щиты вдребезги, пронзая кольчуги. Незазубренные наконечники не застревали в теле - копья оттягивались назад, вновь и вновь находя свою цель.
     Это была настоящая бойня, и готы обескураженно отступили.
     Трижды они возобновляли атаку, но смертоносные копья вновь вынуждали их отступить. Склон перед стеной щитов был усеян телами врагов - мертвых или бьющихся в агонии, пока жизнь покидала их вместе с кровью, льющейся из развороченной груди на мягкую землю.
     Вдоль первого ряда отступивших готов прошел начальник, что-то приказывая ждущим воинам. Пятьсот из них побросали щиты и двинулись вперед..
     - Что они делают, почтеннейший? - спросил Деций, помощник Катона. Тот не ответил: в разгаре битвы полководец не может признать, что понятия не имеет.
     А готы волной хлынули вверх по склону, выкрикивая имя Вотана. Копья вонзались в них, но каждый пораженный воин стискивал древко за погрузившимся в его тело наконечником, не давая извлечь его для нового удара. Теперь в атаку бросилось все войско и на этот раз с ужасающей силой обрушилось на британскую стену щитов.
     На мгновение стена раскололась, и несколько воинов ворвались внутрь. Катон выхватил свой гладий и ринулся на них. К нему присоединился юный легионер, и вместе они закрыли пролом. Готы отступили. Катон обернулся к легионеру и узнал мальчика, бросившего меч перед началом битвы.
     - Молодец, малый!
     Но прежде чем мальчик успел ответить, готы оглушительно взревели и возобновили атаку.
     Сражение длилось весь день, и победа осталась нерешенной. Однако с наступлением темноты у Катона не оставалось иного выхода, как отступить с холма. Он потерял двести семьдесят одного человека. Враги, по его подсчетам, - около двух тысяч. С чисто военной точки зрения это означало победу, но Катон прекрасно понимал, что, по сути, британцы мало что выиграли. Готы убедились теперь - если когда-нибудь в этом сомневались, - что войско Утера в отличие от меровейского возглавляют умелые военачальники. А британцы убедились, что готы не так уж непобедимы. Но если не считать этого, никаких изменений прошедший день не принес, и Катон увел своих людей по дороге на Эборакум, уже выбрав место для следующего сражения.
     - Неужели правда, почтеннейший, что король жив? - спросил Деций, когда они бок о бок ехали верхом впереди легионов.
     - Да, - ответил Катон.
     - Но тогда где же он?
     Катон устал и не в первый раз пожалел, что ему достался такой помощник. Но Деций был сыном богатого купца и заплатил за свое назначение чудесной виллой под Эборакумом.
     - Король сообщит нам о своих намерениях, когда сочтет нужным. А пока будем делать то, что он нам поручил.
     - Но несколько человек видели его труп, почтеннейший. И уже шли приготовления к похоронам.
     Катон пропустил это утверждение мимо ушей.
     - Когда будет разбит лагерь для ночлега, обойдешь костры. Легионеры сегодня сражались прекрасно. Пусть они узнают тебя - хвали их, говори, что еще не видел такой храбрости.
     - Слушаю, почтеннейший. Как долго мне этим заниматься?
     Катон вспомнил о своей вилле и подавил гнев.
     - Хорошо, Деций. Ты займись моим шатром, а я поговорю с легионерами.
     - Слушаю, почтеннейший. Благодарю тебя.

***

     Сны Галеада были темными и пронизанными болью.
     Проснувшись в холоде рассвета, он уставился на золу погасшего костра. Ему приснилось, как Викторин и его двенадцать легионеров въехали в лес, были окружены готами, которыми командовал предатель Агвайн, и на его глазах старый полководец погиб, как и жил, - с холодным достоинством и без колебаний.
     Задрожав, он разжег костер. Британии от его сведений большого толку не будет. Вражеские флотилии вот-вот отплывут, король мертв, ничто не может противостоять силе Вотана. И все-таки ненависти он не чувствовал - ничего, кроме страшного бремени скорби, парализующей его дух.
     Рядом лежал его меч, и он уставился на него со страхом. Что, недоумевал он, внушает людям желание владеть таким оружием, что толкает их пускать его в ход против таких же людей, как они, - рубить, колоть, убивать?
     И ради чего? Что это дает? Лишь редкому воину удается разбогатеть. Большинство же возвращаются в те же бедные хижины и селения, где они выросли, и многие доживают жизнь без руки или ноги или же с уродливыми шрамами - вечным мрачным напоминанием о днях войны.
     Рядом с ним на землю спорхнул воробей и принялся склевывать крошки овсяной лепешки, которую он съел накануне. К первому воробышку присоединился второй.
     Галеад замер, глядя, как пичужки прыгают возле меча в ножнах.
     - Что они говорят тебе? - спросил какой-то голос.
     Галеад посмотрел через костер и увидел, что там сидит человек в плаще сочного багряного цвета. Золотистая, тщательно завитая борода, темно-синие глаза.
     - Они ничего мне не говорят, - ответил он вполголоса. - Но это мирные создания, и при виде них у меня на душе становится легче.
     - А клевали бы они столь же беззаботно рядом с Урсом, принцем, жаждавшим разбогатеть?
     - Если бы и да, он их не заметил бы. Кто ты?
     - Не враг.
     - Это я уже понял.
     - Конечно. Твои дарования обретают все большую силу, и ты становишься выше грязных дел этого мира.
     - Я спросил, кто ты?
     - Меня зовут Пендаррик.
     Галеад вздрогнул, словно это имя отозвалось эхом внутри него, в каких-то дальних закоулках памяти.
     - Я как будто знаю тебя.
     - Нет, хотя я пользуюсь и другими именами. Но мы идем одними тропами, ты и я. Ты сейчас там, где некогда стоял и я, и все мои деяния казались такими же весомыми, как утренний туман. И такими же незыблемыми.
     - И какое решение ты принял?
     - Никакого. Последовал велению сердца и обрел душевный покой.
     Галеад улыбнулся.
     - Где, в каком краю здесь могу я найти душевный мир? А если я попытаюсь, не будет ли это верхом себялюбия? Моим друзьям угрожает вторжение страшного врага, и мое место рядом с ними.
     - Душевный мир не пребывает в каком-то царстве, городе, селении или даже в убогой хижине, - сказал Пендаррик. - Впрочем, ты сам это знаешь. Что ты сделаешь?
     - Найду способ вернуться в Британию. Выступлю против силы Вотана.
     - Обретешь ли ты удовлетворение, уничтожив его?
     Галеад взвесил этот вопрос.
     - Нет, - сказал он наконец. - Однако злу надо противостоять.
     - Мечом?
     Галеад с отвращением посмотрел на меч у своих ног.
     - А есть другой способ?
     - Если есть, ты его найдешь. За свою долгую жизнь я открыл одну чудесную истину: те, кто ищет с чистым сердцем, обычно обретают то, что ищут.
     - Мне очень помогло бы, если бы я узнал, чего ищу!
     - Ты говорил о противостоянии злу, а это, в сущности, вопрос равновесия. Однако чаши весов не просто ходят вверх и вниз. Большое количество зла не обязательно требует для уравновешивания такого же количества добра.
     - Но как же так? - спросил Галеад.
     - Разъяренный медведь остается смертельно опасным и когда в него вонзится десяток стрел.., но чуточку яда на одном наконечнике - и он упадет мертвым.
     Порой словно бы бессмысленное маленькое происшествие дает толчок событиям, которые завершаются либо великими страданиями, либо великой радостью.
     - Ты хочешь сказать, что есть способ низвергнуть Вотана без помощи меча?
     - Я хочу сказать, что все не так просто. Но интересный вопрос для философа, не правда ли? Вотан питается ненавистью и смертью, а ты ищешь противостоять ему мечом и щитом. На войне сражающийся не может не возненавидеть врага. А в таком случае разве ты не даешь Вотану даже больше того, чего желает он?
     - А если мы не станем сражаться с ним?
     - Тогда он одержит победу и принесет еще больше смерти и отчаяния в ваши края и еще многие другие.
     - Твоя загадка слишком уж мудра для меня, Пендаррик. Если мы выступим против него, то проиграем.
     Если не выступим, мы проиграем. Твоя философия - философия отчаяния.
     - Только если ты не видишь подлинного врага.
     - Есть ли что-либо хуже Вотана?
     - Всегда есть, Галеад.
     - Ты говоришь, как мудрец. И я чувствую, в тебе есть сила. Ты обратишь ее против Вотана?
     - Это я сейчас и делаю. Иначе зачем бы мне быть здесь?
     - Ты дашь мне оружие против него?
     - Нет.
     - Так для чего же ты явился сюда?
     - Да, правда, для чего? - ответил Пендаррик.
     Его образ растаял, и Галеад вновь остался один. Воробышки все еще деловито клевали возле меча, и рыцарь повернулся, чтобы лучше их видеть. Но при этом движении они испуганно упорхнули. Он встал, прицепил меч к поясу, присыпал костер землей и оседлал коня.
     До берега оставалось всего восемь миль напрямик через лес, и он надеялся найти там корабль, который отвезет его в Британию. Он поехал по узкой тропе между деревьями, погрузившись в размышления, но слушая птичий щебет и радуясь солнечным лучам, которые кое-где пронизывали густую листву. После встречи с Пендарриком он почувствовал себя спокойнее, хотя скорбь не исчезла.
     Ближе к полудню он увидел тележку со сломанным колесом. Рядом стояли две женщины и пожилой мужчина. На телеге громоздились их скромные пожитки - узлы с одеждой, сундучки и колченогое кресло. Мужчина низко ему поклонился, а женщины испуганно прижались друг к другу, увидев, что Галеад спешился.
     - Не могу ли я чем-нибудь помочь?
     - Если на то будет твоя доброта, - ответил мужчина с улыбкой. Волосы у него были длинными и совсем седыми, хотя в расчесанной надвое бороде проглядывали более темные пряди. Одна женщина была в годах, вторая - юной и миловидной, с каштановыми волосами, отливающими золотом. Под глазом у нее лиловел синяк, рассеченная губа распухла. Галеад встал на колени возле тележки и увидел, что колесо разболталось и сорвалось с чеки.
     Он помог разгрузить тележку, а потом приподнял ее, чтобы водворить колесо на место. Обухом топора он вбил чеку в ее гнедо, а затем помог вновь водворить скарб в тележку.
     - Не знаю, как тебя благодарить, - сказал мужчина. - Не разделишь ли ты с нами полуденную трапезу?
     Галеад кивнул и сел на траву, пока молодая женщина разводила костер. Старшая доставала из узлов котелок и миски.
     - Нам нечем тебя угостить, - сказал старик, садясь рядом с Галеадом. - Только овсянка, но подсоленная.
     Зато сытная. Да и всякая еда есть благо.
     - Мне достаточно. Меня зовут Галеад.
     - А я Катерикс. А это моя жена Эла и дочка Пиларас.
     - С твоей дочерью, кажется, случилась какая-то беда.
     - Да. Удача мне не улыбнулась. Молю Господа, чтобы дальше наш путь был благополучен.
     - Откуда у нее эти ушибы на лице?
     Катерикс отвел глаза.
     - Три дня назад нас ограбили трое разбойников.
     Они.., накинулись на мою дочку и убили ее мужа Дорена, когда он вступился за нее.
     - Сожалею, - неловко сказал Галеад.
     Ели они молча. Когда Катерикс произнес краткую благодарственную молитву Господу, Галеад поблагодарил за еду и предложил проводить их до побережья, где у них были друзья. Катерикс с поклоном принял его помощь, и Галеад поехал вперед, а они медленно следовали за ним с тележкой.
     Когда сумерки перешли в вечернюю мглу, Галеад на повороте тропы увидел мужчину, привалившегося спиной к дереву. Он подъехал к нему и соскочил с коня. У сидящего из раны в груди густой струей текла кровь, лицо выглядело землистым, губы и веки посинели от потери крови. Галеад разорвал грязную тунику и постарался, как сумел, остановить кровь. Спустя несколько минут подошел Катерикс. Опустившись на кол