азом,  Беран  существовал  как  бы  в  двух
ипостасях, что, впрочем, не доставляло ему особых  хлопот,  потому  что  в
Институте Брейкнесса решительно никому не было дела до его проблем.
     В   качестве   же   лингвиста-стажера   ему   было    сложнее.    Его
соученики-паониты, повинуясь стадному чувству, были любопытными,  и  Беран
снискал репутацию человека странного, так как у него не было  ни  времени,
ни склонности разделять с остальными их досуг.
     Студенты  изобрели  шуточный   язык-уродец,   нечто   среднее   между
паонитским, когитантом, валиантом, текникантом, меркантилийским  и  языком
Батмарша, с синкретическим синтаксисом и пестрым  словарем.  Эта  мешанина
по-лучила название Пастич.
     Студенты упражнялись в беглости речи на этом языке и говорили на нем,
к неодобрению наставников, считающих, что их усилиям можно было  бы  найти
лучшее применение. А студенты, изучавшие одновременно валиант, текникант и
когитант, возражали, что по всей логике  переводчики  должны  говорить  на
своем, особом языке - так почему же для этих  целей  не  подходит  Пастич?
Преподаватели в принципе соглашались с ними, но возражали  против  Пастича
как языка  бесформенного,  более  походившего  на  лоскутное  одеяло,  без
стройности и стиля. Студенты отшучивались, но тем не  менее  предпринимали
попытки придать своему детищу стройность и стиль.
     Беран вместе с остальными изучил Пастич, но в  его  совершенствовании
участия не принимал. На лингвистические  изыски  у  него  уже  не  хватало
энергии, так как для нее были иные области приложения. К тому же близилось
время возвращения на Пао, и нервы Берана натягивались как струны.
     Остался месяц, потом неделя, и вот уже лингвисты  не  говорили  ни  о
чем, кроме Пао. Беран держался в стороне, бледный и  взволнованный,  кусая
губы.
     Он встретил Финистерла в одном из темных коридоров - и замер. Неужели
Финистерл, которому он так глупо о себе напомнил, доложит о нем Палафоксу?
Неужели Финистерл загубит труд целого  года?  Но  Финистерл  прошел  мимо,
сосредоточенный и погруженный в себя.
     До отправки на Пао оставалось четыре, три, два дня - и  вдруг  грянул
гром. Удар был таким сильным, что Беран словно примерз к стулу, и  розовый
туман поплыл перед его глазами. Он едва слышал слова преподавателя:
     - ...сейчас вы услышите речь Великого Магистра, инициатора программы.
Он определит рамки вашей деятельности и меру вашей ответственности. Прошу,
Лорд Палафокс.
     Палафокс вошел в класс, глядя прямо перед собой.  Беран  скорчился  в
своем кресле, как кролик, который надеется, что орел его не заметит.
     Палафокс слегка поклонился студентам, скользнув  взглядом  по  лицам.
Беран скрючился в  три  погибели  за  спиной  впереди  сидящего,  и  глаза
Палафокса не остановились на нем. Палафокс говорил:
     - Я следил  за  вашими  успехами.  Они  значительны.  Ваша  учеба  на
Брейкнессе - чистый эксперимент. Ваши достижения мы  сравнили  с  успехами
аналогичной группы, работавшей на Пао. Очевидно, атмосфера Брейкнесса сама
по себе является стимулом - ваши успехи существенно значительнее.  Я  знаю
также, что вы даже изобрели свой собственный синтетический язык -  Пастич,
- он понимающе улыбнулся. - Это хитроумная выдумка и  большое  достижение,
хотя  языку,  несомненно,  недостает  элегантности.  Я  надеюсь,  что   вы
понимаете меру своей ответственности. Вы создадите не что иное как  основу
всех социальных  структур  на  Пао.  Без  вашей  помощи  новые  социальные
механизмы на Пао не заработают.
     Магистр выдержал паузу, оглядел аудиторию -  и  снова  Беран  спрятал
голову. Палафокс продолжал речь чуть иным тоном:
     - Я слышал много версий, объясняющих новации Панарха  Бустамонте,  но
они большей частью ошибочны. Реальность же в основе своей проста, несмотря
на грандиозность планов. В прошлом общество на Пао было единым организмом,
со своими слабостями, которые словно  притягивали  всевозможных  хищников.
Новое социальное многообразие создаст предпосылки для развития мощи  вашей
планеты во многих направлениях, исчезнут слабые места. Но  это  лишь  наше
желание. Каких результатов мы достигнем - покажет будущее.  И  именно  вы,
лингвисты, внесете решающий вклад в возможный успех этого предприятия.  Вы
должны выработать гибкость, понять особенности каждого из новых паонитских
сообществ,  ибо  главной   вашей   задачей   будет   примирять   различные
представления об одном и том же явлении в  различных  сообществах,  а  это
неизбежно. В огромной степени ваши успехи предопределят будущее Пао.
     Палафокс еще раз поклонился и зашагал к дверям. Беран смотрел, как он
приближался, с колотящимся сердцем. Палафокс прошел от него на  расстоянии
вытянутой руки, Беран ощутил даже движение воздуха. С огромным  трудом  он
удержался, чтобы не спрятать в  ладонях  лица.  Но  Палафокс  не  повернул
головы и вышел из комнаты, не замедлив шага.
     На следующий день класс с торжеством покинул  корпус  общежития  и  в
полном составе на аэробусе направился в  космопорт.  Среди  прочих  был  и
Беран. Они вошли в здание космопорта и направились  к  столу  регистрации.
Шеренга продвигалась все ближе,  соученики  Берана  называли  свои  имена,
сдавали паспорта, получали контрольные талоны и следовали в  ожидающий  их
лихтер. Беран подошел к регистратору:
     - Эрколе Парайо, - сказал он хрипло, кладя паспорт на стол.
     -  Эрколе  Парайо,  -  регистратор   сверился   со   списком,   подал
удостоверение. Беран взял его дрожащими пальцами и пошел по направлению  к
лихтеру так быстро, как только  мог.  Он  не  глядел  по  сторонам,  боясь
встретить сардонический взгляд Лорда Палафокса. Он вошел в лихтер.  Вскоре
ворота порта закрылись, лихтер оторвался от каменных плит взлетной  полосы
и был подхвачен ветром. Он устремился  вверх,  к  кораблю,  ожидающему  на
орбите. И только теперь Беран позволил себе  расслабиться  -  видимо,  его
план, который он претворял в жизнь целый год, удался.
     Лингвисты перешли на  корабль,  лихтер  отчалил.  По  корпусу  прошла
дрожь, послышался глухой звук - путешествие началось.



                                    12

     Маленькое белое солнце удалилось, превратившись  в  звезду,  одну  из
мириады. Корабль бесшумно мчался в черном космосе. Наконец  желтый  Ауриол
стал ярким, а рядом с ним уже ясно виднелся зелено-голубой Пао.  Беран  не
сводил с планеты завороженных глаз. Он смотрел, как  его  родной  мир  все
приближается - планета из диска уже превратилась в сферу. Он уже  различал
очертания восьми континентов, шепча про себя имена сотен  островов,  самые
крупные города. Прошло девять лет  -  почти  половина  его  жизни;  он  не
надеялся, что Пао все такой же, каким он его запомнил.
     А что, если его отсутствие в  Институте  Брейкнесса  уже  обнаружено?
Что, если Палафокс уже связался с Бустамонте? Дурные предчувствия  терзали
Берана в течение всего полета. Если  они  оправдаются  -  тогда  встречать
корабль будет гвардия мамаронов. Вот как тогда будет выглядеть возвращение
Берана на родину: взгляд-другой на родные пейзажи, а потом его поднимут на
воздух, последует бросок,  воздух  засвистит  у  него  в  ушах,  в  глазах
смешаются небо, земля и облака, затем его примут влажные объятья океана, и
он будет погружаться все глубже и глубже, пока...
     Идея эта казалась ему не только вполне логичной, но и правдоподобной.
Лихтер снижался. Беран  вышел  на  палубу.  Другие  лингвисты  болтали  на
старопаонитском, тут же шутливо переводя свои слова на Пастич.
     Лихтер приземлился на  поле,  люки  открылись.  Лингвисты  счастливой
гурьбой высыпали  из  него.  Беран  заставил  себя  подняться  на  ноги  и
осторожно последовал за ними. На поле не  было  никого,  кроме  обычных  в
таком случае служащих.
     Он глубоко вздохнул и огляделся. Было около полудня: пушистые  облака
плыли в ярко-голубом небе. Солнце согревало лицо Берана.  Его  переполняло
чувство нечеловеческого счастья. Никогда больше не покинет  он  Пао  -  ни
живым, ни мертвым. И даже если его здесь утопят, он предпочтет  это  жизни
на Брейкнессе.
     Лингвисты потянулись с поля в простенький старый аэровокзал. Никто не
встречал  их,  что   удивило,   впрочем,   лишь   Берана,   привыкшего   к
автоматической  расторопности  служащих  на  Брейкнессе.  Оглядывая  своих
спутников, он вдруг подумал: "Я изменился. Палафокс сделал со  мной  самое
худшее, что только мог. Я люблю  Пао,  но  я  больше  не  паонит.  Дыхание
Брейкнесса отравило меня,  я  никогда  уже  не  смогу  стать  полностью  и
безраздельно частью этого мира - или любого другого. Я лишен родины,  я  -
космополит, мой язык - Пастич".
     Беран отделился от товарищей, подошел к главному входу и взглянул  на
затененную деревьями дорогу, ведущую к Эйльянре. Он мог сделать  шаг  -  и
никто бы не заметил этого...
     Но куда он пойдет? Если он  появится  во  дворце,  ему  окажут  самый
короткий  прием  в  истории  Пао.  Также  Беран  не   чувствовал   желания
становиться фермером, рыбаком или грузчиком. Задумчиво он присоединился  к
толпе лингвистов.
     Прибыла   официальная   комиссия,   один   из   сановников   произнес
торжественную речь - лингвисты церемонно  поблагодарили.  Затем  они  были
препровождены в машину, которая отвезла их в одну из бесчисленных гостиниц
Эйльянре. Беран, внимательно изучая жизнь улиц,  был  озадачен:  он  видел
лишь обычную для Пао непринужденность. Конечно, это  был  Эйльянре,  а  не
новые области Шрайманда и Видаманда; и все же должен  быть  хоть  какой-то
отпечаток жестокой тирании Бустамонте! Но... лица всех идущих по проспекту
были безмятежны.
     Машина въехала в Кантатрино, огромный  парк  с  тремя  искусственными
горами и озером - мемориальный парк, сооруженный древним Панархом в память
о его почившей дочери, легендарной  Кэн.  Машина  миновала  поросшую  мхом
арку, неподалеку от которой директор парка соорудил портрет Бустамонте  из
цветов. Кто-то уже успел выразить свое  отношение  к  Панарху  при  помощи
пригоршни какой-то черной  дряни.  Маленький,  чуть  заметный  след  -  но
говорил он о  многом,  если  учесть,  сколь  редко  паониты  вообще  имеют
политические пристрастия и антипатии.
     Эрколе Парайо получил назначение в Школу Прогрессоров в Клеоптере, на
побережье Желамбре, что на севере Видаманда.  Эта  территория  по  решению
Бустамонте должна была стать промышленным центром Пао. Школа находилась  в
древнем скальном монастыре, построенном первыми поселенцами, никто уже  не
помнил, зачем.
     В огромных холодных  залах,  полных  солнечного  света,  что  сочился
сквозь зеленую листву, ученики школы  проводили  время  в  атмосфере,  где
царил текникант, и овладевали (в соответствии с особой доктриной причинной
связи) использованием энергетических  устройств,  математикой,  инженерным
делом  и   различными   производствами.   Занятия   проходили   в   хорошо
оборудованных классах и лабораториях, но студенты  тем  временем  жили  во
второпях выстроенных общежитиях из холста  и  жердей,  по  одному  в  двух
противоположных концах монастыря. Мальчики  и  девочки  носили  одинаковые
темно-красные комбинезоны и  клеенчатые  шапочки,  учились  и  работали  с
энергией взрослых. После положенных часов занятий ничто не  сдерживало  их
активности на территории школы.
     Студентов кормили, одевали, обеспечивали жильем и  мебелью  только  в
пределах  первой  необходимости.  Если  они  хотели  чего-то  большего   -
приспособлений для игр, специальных инструментов, персональных  комнат,  -
то могли заработать, производя предметы для продажи, и  потому  почти  все
свободное время студенты занимались  производством.  Они  делали  игрушки,
посуду, простейшие электрические устройства, выплавляли слитки алюминия из
сырья, которое брали на ближайшем руднике.  Даже  выпускали  периодические
издания, отпечатанные на текниканте.
     Группа студентов восьмого  года  обучения  занималась  более  сложным
производством:  работала  на  заводе  по  экстрагированию   минералов   из
океанской воды и использовала все свои фонды для приобретения необходимого
оборудования.
     Учителя большей частью были  с  Брейкнесса  -  молодые  преподаватели
Института. Беран сразу же был поражен каким-то их общим свойством,  но  он
не мог уловить ни в чем оно состоит,  ни,  тем  более,  понять  его  суть.
Только прожив на Клеоптере два месяца, он понял эту  их  странность.  Дело
было в том, что  между  всеми  брейкнесскими  преподавателями  было  нечто
общее. Все эти юноши были сыновьями Палафокса. По традициям Брейкнесса  им
полагалось совершенствоваться  в  избранных  областях  науки  в  Институте
Брейкнесса  и  готовиться  к  получению  степени,  заслуживая   право   на
модификации. Берану такое отступление от традиции показалось таинственным.
     Его собственные обязанности были достаточно просты,  а  должность  по
паонитским представлениям - весьма  престижной.  Директор  школы,  протеже
Бустамонте, являлся  номинальным  ее  главой.  Беран  работал  в  качестве
переводчика при  нем,  переводя  на  текникант  те  руководящие  указания,
которые директор в состоянии был сделать. В награду за эту  службу  Берана
поселили в уютном коттедже, выстроенном из булыжников и вручную обтесанных
бревен - бывшем жилище фермера. Ему платили хорошее жалованье,  также  ему
было разрешено носить особую форму серо-зеленого цвета с  белой  и  черной
отделкой.
     Прошел год. Беран постепенно обнаружил  хоть  и  слабый,  но  все  же
интерес к работе, и со  временем  даже  ощутил  причастность  к  планам  и
чаяниям  студентов.  Он  пытался  противиться  этому,  вызывая  в   памяти
идиллические картинки прежней жизни Пао и описывая их своим  ученикам,  но
наталкивался на равнодушие и полное отсутствие интереса. Их гораздо больше
интересовали чудеса техники, которые он видел в лабораториях Брейкнесса.
     В один из выходных Беран предпринял печальное  путешествие  в  старый
дом Гитан  Нецко,  в  нескольких  милях  вглубь  от  побережья.  Преодолев
некоторые трудности, он все-таки нашел старую ферму  около  озера  Мерван.
Сейчас  она  была  заброшена:  бревна  рассохлись,   поле   тысячелистника
заполонили плевелы. Беран опустился на шаткую скамью под низеньким деревом
и предался грустным воспоминаниям...
     Затем он поднялся на вершину Голубой Горы и оглядел равнину. Безлюдье
и запустение поразили его. До самого  горизонта  расстилались  плодородные
земли, прежде густозаселенные - и невооруженный глаз, кроме  полета  птиц,
не мог заметить иного проявления жизни. Миллионы были выселены, в основном
на другие континенты, остальные предпочли остаться в земле предков -  лечь
в нее навеки. А цвет страны -  самые  красивые  и  умные  девушки  -  были
отправлены на Брейкнесс - в счет уплаты долгов Бустамонте.
     Беран, подавленный, вернулся на побережье  Желамбре.  Теоретически  в
его власти было восстановить утраченную справедливость - но если бы он мог
найти средства... Если бы он мог восстановиться в положении, принадлежащем
ему по праву рождения! Трудности казались  непреодолимыми.  Он  чувствовал
себя бессильным, ни на что не годным...
     Движимый этими мыслями, он намеренно кинулся  навстречу  опасности  и
направился на север, в Эйльянре. Он снял номер в старой гостинице  Морави,
что на берегу Канала Прилива, как раз напротив стен Великого  Дворца.  Его
рука замерла над журналом регистрации: он подавил безрассудное, совершенно
безумное желание вывести "Беран Панаспер" и, наконец, записался как Эрколе
Парайо.
     В столице, казалось, царило беззаботное веселье. Может быть,  лишь  в
воображении Берана слышался  гул  подспудного  эха  злобы,  неуверенности?
Возможно:  ведь  паониты  жили  лишь  сегодняшним  днем,  что  диктовалось
особенностями синтаксиса их языка, и ритм их дня из века в  век  оставался
неизменным.
     С   циничным   любопытством   он   просмотрел    архивы    Библиотеки
Правительственных Актов. Последний раз его имя упоминалось девять лет тому
назад: "Ночью неизвестными убийцами отравлен всеми любимый юный Наследник.
Так трагически прерывается прямая линия династии Панасперов, и ее  сменяет
боковая ветвь, представителем которой является  Панарх  Бустамонте  -  при
самых добрых предзнаменованиях, обещающих славное продолжение династии".
     Нерешительный, неуверенный - и не  чувствующий  в  себе  сил  обрести
решительность и уверенность, Беран вернулся в школу на берегу Желамбре.


     Прошел еще год. Текниканты подросли, их стало больше,  и  они  сильно
продвинулись  в  своем  образовании.  Были   запущены   четыре   маленьких
производственных  мощности  -  они  производили  инструменты,  пластиковую
пленку, промышленные химикаты, мерные  приборы  и  шаблоны.  Планировалось
запустить еще дюжину заводов, и казалось, что, по крайней мере, эта  часть
мечты Бустамонте успешно осуществлялась.
     По истечении двух лет Беран был переведен в Пон,  что  на  Нонаманде,
суровом  небольшом  континенте  в  южном  полушарии.  Перевод   этот   был
неприятным сюрпризом, так как Беран уже привык к своему  образу  жизни  на
берегу Желамбре. Еще более печальным  было  открытие:  оказывается,  Беран
предпочитал рутину переменам. Неужели он уже обессилел - и это в  двадцать
один год! Куда канули его чаяния и надежды - неужели он уже  отказался  от
них? Злясь на самого себя и приходя в ярость при мысли  о  Бустамонте,  он
летел на юго-восток над холмистыми равнинами Южного Видаманда,  над  плато
Пларт,  над  фруктовыми  садами  и  виноградниками  полуострова  Кураи  на
Мидаманде, над длинной извилистой  бухтой,  получившей  имя  Змеиной,  над
зеленым  островом  Фреварт  с  бесчисленными  чистенькими   и   беленькими
деревушками и через Великое Южное Море. Скалы Нонаманда  появились  вдали,
проплыли внизу и остались позади - Беран летел прямо в  бесплодное  сердце
континента. Никогда прежде он не бывал на Нонаманде - может  быть  поэтому
исхлестанные ветрами скалы и  "чертовы  пальцы"  с  пучками  черных  трав,
изогнутыми кипарисами казались ему совершенно непаонитскими, чужими...
     Впереди показалась Гора Сголаф - высочайшая  вершина  Пао.  И  вдруг,
перевалив через покрытые льдом базальтовые  скалы,  машина  оказалась  над
страной ледников, бесплодных  долин  и  ревущих  холодных  рек.  Транспорт
описал круг над горой Дрогхэд, быстро приземлился на  голое  плато  -  так
Беран прибыл в Пон.
     Селение было двойником  (если  не  вполне  по  облику,  то  по  духу)
Института Брейкнесса. Множество построек, как бы случайно прилепившихся  к
скалам, окружали центральные, более массивные  здания.  В  них,  как  знал
Беран, располагались лаборатории, классные комнаты, библиотеки, общежития,
административные корпуса и столовые.
     Почти сразу же Беран испытал отвращение  к  селению.  Когитант,  язык
паонитских  интеллектуалов,  был  слегка  упрощенным  языком   Брейкнесса,
лишенным некоторых свойственных  ему  условных  слов-приказов  и  с  более
свободным употреблением местоимений. Тем не менее сама  атмосфера  селения
была такой же, как на Брейкнессе, даже обычаи были теми же: все  вполне  и
безраздельно подчинялись  Учителям  -  действительно,  Магистрам  высокого
ранга. Природа - конечно, не столь суровая, как на Брейкнессе, была тем не
менее мрачной  и  отталкивающей.  Несколько  раз  Беран  собирался  писать
прошение о переводе - но всякий раз одергивал себя. Он не хотел привлекать
внимания к своей персоне, что могло бы в конце концов обнаружить,  кто  он
таков на самом деле.
     Учительский состав,  такой  же,  как  в  школе  Желамбре,  набрали  в
основном из молодых преподавателей с Брейкнесса - вновь все они  оказались
сыновьями Палафокса. В резиденциях  находилась  дюжина  министров-паонитов
низшего ранга,  ставленников  Бустамонте,  и  функция  Берана  состояла  в
поддержании связи между двумя этими группами.
     Но вот что вызывало