ришла новая страсть. Ты уже догадываешься, о чем я говорю?
   Я сознался, что - нет.
   - Я читал - или, по крайней мере, полагал, будто читаю -  сидя  у  того
стрельчатого окна на сорок девятом  этаже,  что  выходит  на...  Надо  же,
забыл. Киби, куда выходит это окно?
   - В сад обойщиков, сьер.
   - Да, припоминаю: такой маленький, зеленый садик - по-моему, они  сушат
там розмарин, которым набивают подушки... Словом, я просидел у этого  окна
несколько страж, и вдруг обнаружил, что вовсе не читаю. Некоторое время  я
просто не мог понять, что делал до этого. Пытаясь облечь это  в  слова,  я
вспоминал лишь определенные запахи, ощущения и цвета, не имевшие, казалось
бы, никакого отношения к обсуждавшимся в моей книге  вопросам.  Наконец  я
осознал, что не читал книгу  -  я  наблюдал  ее,  как  обычный  физический
объект. Воспоминания о красном шли от красной ленты,  пришитой  к  корешку
для того, чтобы  закладывать  нужную  страницу.  Шероховатость,  ощущаемая
пальцами, - от шероховатой бумаги, на которой был напечатан том.  А  запах
был запахом старой кожи вкупе с почти выветрившимся переплетным клеем. Вот
тогда-то я, впервые увидев книгу саму по себе, понял, что  есть  забота  о
книге.
   Рука его сильнее сжала мое плечо.
   - У нас здесь имеются книги, переплетенные в  кожу  ехидн,  кракенов  и
животных, вымерших так давно, что следы их существования дошли  до  ученых
нашего времени лишь в виде  окаменелостей.  Есть  книги  в  переплетах  из
совершенно  неизвестных  нам  металлических  сплавов  и  книги,  переплеты
которых сплошь усыпаны драгоценными камнями.  Есть  книги  в  футлярах  из
ароматической древесины, попавшей к нам сквозь  неизмеримые  пространства,
разделяющие миры, - и книги эти драгоценны вдвойне, ибо никто на всем Урсе
не может прочесть их.
   У нас есть книги, отпечатанные на бумаге,  изготовленной  из  растений,
выделяющих  необычные  алкалоиды,   отчего   читателем,   переворачивающим
страницы, вдруг овладевают причудливые фантазии  и  видения.  Есть  книги,
отпечатанные не на бумаге,  но  на  тончайших  пластинах  белого  нефрита,
слоновой кости и перламутра, или же на листьях неизвестных растений.  Есть
и книги, с виду вовсе не похожие на книги  -  свитки,  таблички  и  прочие
записи на сотнях разнообразных материалов. Здесь есть  -  хотя  я  уже  не
вспомню, где именно он лежит, - хрустальный куб размером  с  твой  ноготь,
содержащий книг больше, чем собрано во всей библиотеке. Какая-нибудь шлюха
могла бы украсить им ухо, как серьгой, - но  во  всем  мире  недостало  бы
томов, чтобы адекватно украсить и  другое!  И  вот,  осознав  все  это,  я
посвятил жизнь заботе о книгах.
   Семь лет я занимался этим, и тут, стоило нам решить явные  и  косвенные
проблемы, связанные с хранением, и вплотную подойти  к  началу  первой  со
времен основания библиотеки генеральной ревизии фондов, глаза мои истаяли,
точно свеча. Тот, кто вверил моему попечению все эти книги, ослепил  меня,
чтобы я понимал, кто печется о самих попечителях...
   - Если вы не можете прочесть письма, сьер, - сказал я,  -  я  буду  рад
прочесть его вам вслух.
   - Верно, - пробормотал мастер Ультан, - я и забыл... Киби прочтет -  он
хорошо читает. Возьми, Киби.
   Я вызвался держать канделябр, а  Киби  развернул  хрустящий  пергамент,
торжественно, точно воззвание, поднял его и начал читать  для  нас  троих,
стоявших в крохотном круге света среди огромного скопища книг:
   - От Гурло, мастера Ордена Взыскующих Истины и Покаяния...
   - Что? - удивился мастер Ультан. - Так ты - палач, юноша?
   Я ответил, что - да. Воцарилась  тишина,  затянувшаяся  настолько,  что
Киби принялся было читать снова:
   - От Гурло, мастера Ордена Взыскующих...
   - Подожди, - велел мастер Ультан.
   Киби снова умолк,  а  я  продолжал  стоять  с  канделябром  в  руках  и
чувствовал, как к  щекам  моим  приливает  кровь.  Наконец  мастер  Ультан
заговорил, и голос его звучал так же ровно и  обыденно,  как  в  тот  раз,
когда он сообщал мне, что Киби хорошо читает. -  Не  припоминаю,  чтобы  я
имел какое-либо отношение к  вашей  гильдии.  Впрочем...  Ты,  безусловно,
знаком с нашим методом пополнения рядов?
   Я признался, что незнаком.
   - В каждой библиотеке, согласно древним заповедям, имеется  особый  зал
для детей. В нем собраны книги с яркими картинками, какие нравятся  детям,
и некоторые простенькие  повествования  о  чудесах  и  приключениях.  Дети
посещают эти залы во множестве, но ни для кого не  представляют  интереса,
пока не выходят за их пределы.
   Он запнулся и, хоть лицо его не  выражало  ничего  особенного,  у  меня
появилось впечатление, будто он опасается, что его слова  могут  причинить
боль Киби.
   -  Однако  порой  библиотекари  замечают  ребенка,  все  еще  в  нежном
возрасте, который мало-помалу выбирается за пределы детского зала и вскоре
забрасывает его совсем. Такое дитя в конце концов  обнаруживает  на  одной
низкой, но неприметной полке "Золотую Книгу". Ты  никогда  не  видел  этой
книги  и  уже  не  увидишь,  так  как  вышел  из   возраста,   коему   она
соответствует.
   - Прекрасная, должно быть, книга, - заметил я.
   - Воистину так. Если меня не подводит память, переплет ее - из  черного
клееного холста, должным образом поблекшего на сгибах. Несколько  тетрадок
вываливаются из  блока,  несколько  гравюр  вырвано,  но  это  удивительно
красивая книга. Если б я мог найти ее снова... хотя теперь книги для  меня
закрыты.
   Одним словом, этот ребенок в свою пору находит "Золотую  Книгу".  Тогда
являются библиотекари - точно вампиры, по словам одних, или же, по  мнению
прочих, словно  добрые  крестные.  Они  заговаривают  с  ребенком,  и  тот
присоединяется к ним. С этих пор он - в библиотеке, где бы ни находился, и
вскоре родители больше не знают его... Я полагаю, примерно так же  ведется
и среди палачей?
   - Мы, - объяснил я, - берем детей из тех, что попадают в наши руки  еще
совсем маленькими.
   - Мы делаем то же, - пробормотал Ультан, - и потому вряд ли имеем право
осуждать вас... Читай, Киби.
   - От Гурло, мастера Ордена Взыскующих Истины и Покаяния  -  Архивариусу
Цитадели. Приветствую тебя, брат!
   Волею суда на нашем попечении состоит персона  возвышенного  положения,
именуемая шатленой Теклой; его  же  волею  заключение  означенной  персоны
должно быть комфортабельным настолько, насколько это не выходит  за  рамки
здравого  смысла  и  благоразумия.  Дабы  могла  она  коротать  время   до
завершения своего пребывания  у  нас  -  или  же,  как  мне  было  указано
передать: пока сердце Автарха, чья снисходительность не знает ни стен,  ни
глубин моря, не смилуется над к ней  -  просит  она,  чтобы  ты,  согласно
должности своей, снабдил ее определенными книгами, а именно...
   - Названия можешь пропустить, - сказал мастер  Ультан.  -  Сколько  их,
Киби?
   - Четыре, сьер.
   - Значит, никаких препятствий... Продолжай.
   - ...за что мы были бы тебе весьма обязаны. Подписано:  "Гурло,  мастер
Ордена Взыскующих Истины и Покаяния,  в  просторечии  именуемого  Гильдией
Палачей".
   - Известны ли тебе книги, перечисленные мастером Гурло, Киби?
   - Три из них, сьер.
   - Очень хорошо. Найди и принеси. А четвертая?
   - "Книга Чудес Урса и Неба", сьер.
   - Прекрасно - экземпляр имеется меньше чем в двух чейнах отсюда.  Найдя
остальные тома, ты можешь встретить нас у двери, через которую этот  юноша
- боюсь, мы уже слишком долго его задерживаем - вошел в хранилище.
   Я хотел было вернуть Киби подсвечник, но он  показал  жестом,  чтобы  я
оставил его себе, и удалился рысцой по узкому проходу меж  книжных  полок.
Ультан,  ступая  уверенно,  точно  зрячий,  направился  в  противоположную
сторону.
   - Я хорошо помню ее, - сказал он. - Переплет коричневой дубленой  кожи,
золотой обрез, раскрашенные вручную  гравюры  Гвинока;  стоит  на  третьей
снизу полке, прислоненная к  фолианту  в  переплете  из  зеленой  ткани  -
по-моему, это "Жизнь Семнадцати Мегатериан" Блайтмека.
   Большее частью для того, чтобы показать, что  я  не  отстал  (хотя  его
острый слух, несомненно, улавливал мои шаги позади), я спросил:
   - А про что она, сьер? Я хочу сказать - книга об Урсе и небе.
   - Ну и ну! Ты задаешь такой вопрос не  кому  иному,  как  библиотекарю?
Наша забота, юноша, есть сами книги, а не их содержание.
   Судя по тону, он посмеивался надо мной.
   - Я думал, вы, сьер, знаете содержание всех этих книг...
   -  Навряд  ли.  Но  "Чудеса  Урса  и   Неба"   -   стандартная   работа
трех-четырехсотлетней давности. Сборник общеизвестных древних  легенд.  Из
них, на мой взгляд, наиболее интересна легенда об Историках,  повествующая
о временах, когда любая легенда  могла  быть  прослежена  до  полузабытого
факта, ее породившего. Я полагаю, ты сам видишь противоречие. Существовала
ли в те времена и эта легенда? Если нет, как она могла возникнуть?
   - А про каких-нибудь гигантских змеев  или  крылатых  женщин  там  нет,
сьер?
   - О да, - ответил мастер Ультан. - Но не в легенде об Историках... - Он
наклонился, тут же выпрямился и триумфально показал мне небольшую книгу  в
растрескавшемся кожаном переплете.  -  Взгляни-ка,  юноша.  Посмотрим,  не
ошибся ли я.
   Пришлось поставить канделябр на пол и присесть возле него. Книга в моих
руках была такой старой и заплесневелой, словно ее ни разу  не  раскрывали
за последние сто лет, но название на титульном листе подтверждало  правоту
старика. Подзаголовок же гласил: "Почерпнуто из печатных источников  эпохи
столь давней, что суть их навеки скрыта от нас во мраке времен".
   - Итак, - спросил мастер Ультан,  -  не  ошибся  ли  я?  Раскрыв  книгу
наугад,  я  прочел:  "...при  помощи  каковых   изображение   могло   быть
выгравировано столь искусно, что все оно, будучи  уничтожено,  могло  быть
воссоздано заново из малого кусочка, каковой мог быть любой  частью  оного
изображения".
   Наверное, именно эти повторяющиеся "могло" вдруг живо напомнили мне  ту
ночь, когда я получил свой хризос, и схватку у вскрытой могилы.
   - Феноменально, мастер! - ответил я.
   - Вовсе нет. Но ошибаюсь я редко.
   - Наверное, кому, как не тебе простить меня за то, что я  замешкался  с
ответом, чтобы прочесть несколько строк... Мастер, ты, конечно,  знаешь  о
пожирателях трупов. Я слышал, будто они, поедая плоть  мертвецов  вкупе  с
определенным снадобьем, обретают способность прожить  заново  жизнь  своих
жертв.
   - Излишек сведений о практиках такого  рода  не  доведет  до  добра,  -
пробормотал архивариус. -  Хотя,  если  проникнуть  в  сознание  историков
наподобие Ломана или Гермаса...
   За долгие годы слепоты он, должно  быть,  забыл,  сколь  очевидно  лицо
может выражать наши сокровеннейшие чувства.  Его  лицо  так  исказилось  в
гримасе мучительного вожделения, что я - из соображений  благопристойности
- отвернулся. Но голос  мастера  оставался  ровным  и  безмятежным,  точно
размеренный колокольный звон:
   - Да, исходя из того, что мне однажды довелось прочесть, ты прав.  Хотя
не припоминаю, чтобы  в  книге,  которую  ты  держишь  в  руках,  что-либо
говорилось об этом.
   - Мастер, -  заговорил  я,  -  даю  слово,  что  и  в  мыслях  не  имел
подозревать тебя в подобных вещах... Но скажи: допустим, могилу  вскрывают
двое, одному достанется правая рука мертвеца, другому  -  левая.  Выходит,
тот, кто съест правую руку, получит только  половину  жизни  покойника,  а
остальное достанется съевшему левую? И, если так, что достанется тому, кто
придет третьим и возьмет себе ногу?
   - Как жаль, что ты - палач, - заметил мастер Ультан. - Ты мог бы  стать
философом... Нет, насколько я понимаю в этих злодеяниях, каждому из  троих
достанется целая жизнь.
   - Значит, вся жизнь человека, целиком, заключена и в правой  руке  и  в
левой. Быть может, и в каждом пальце?
   - По-моему, чтобы добиться эффекта, каждый из участников должен  съесть
не менее пригоршни. Но - по крайней мере, в теории - ты прав. Вся жизнь  -
в каждом пальце.
   Мы уже возвращались туда, откуда пришли. Проход был слишком узок, чтобы
разминуться  двоим,  поэтому  теперь  я  шел  впереди  с  канделябром,   и
кто-нибудь, увидев нас со стороны,  наверняка  решил  бы,  что  я  освещаю
старику путь.
   - Мастер, - спросил я, - но как же это  может  быть?  В  силу  того  же
аргумента жизнь должна содержаться и в каждой фаланге каждого пальца, а уж
это-то никак невозможно.
   - А сколь велика человеческая жизнь?
   - Не могу сказать. Но разве она не больше, чем...
   - Ты отсчитываешь жизнь сначала, у тебя еще многое впереди. Я  же  веду
ей счет  до  конца,  который  наступит  вскоре.  Наверное,  поэтому  и  те
извращенные  твари,  что  пожирают  трупы,  ищут  ее  продления.   Позволь
спросить: известно ли тебе, что сын зачастую разительно  похож  на  своего
отца?
   - Да, так говорят. И я верю в это. В голову помимо воли  пришла  мысль:
похож ли я на своих родителей, о которых так никогда ничего и не узнаю?
   - Тогда ты, безусловно, согласишься и с тем, что каждый сын может  быть
похожим на своего отца, и потому одно и то же лицо  может  воплотиться  во
многих поколениях. Таким образом, если сын похож на отца, а его сын  похож
на своего отца, а сын этого сына - на своего,  то  можно  утверждать,  что
представитель четвертого поколения будет похожим на своего прадеда.
   - Да, - согласился я.
   - Однако же семя всех четверых заключено всего лишь  в  драхме  клейкой
жидкости. В самом деле, откуда же они взялись, если не из этого семени?
   Не зная, что на это ответить,  я  промолчал.  Вскоре  мы  добрались  до
двери, сквозь которую я вошел в нижний ярус хранилища. Здесь нас ждал Киби
с остальными книгами, значившимися в письме мастера Гурло. Я забрал  их  у
него, поклонился на прощание  мастеру  Ультану  и  с  превеликой  радостью
покинул затхлое хранилище. Впоследствии мне еще несколько  раз  доводилось
бывать в верхних ярусах библиотеки, но никогда больше не попадал я в  этот
огромный склеп. Даже желания вернуться туда снова не возникало.
   Один из трех принесенных Киби томов  превосходил  размерами  столешницу
небольшого столика - кубит в ширину и почти эль в длину.  Судя  по  гербу,
вытисненному на сафьяновом переплете, это была история какого-то  древнего
и знатного рода. Остальные были гораздо меньше. Зеленая книжица - вряд  ли
больше моей ладони и  не  толще  среднего  пальца  -  оказалась  собранием
историй о праведниках, со  множеством  эмалевых  изображений  аскетических
пантократоров и гипостазов в  сверкающих  ризах,  с  черными  нимбами  над
головами. Я остановился на время в маленьком заброшенном  садике  с  чашей
фонтана, залитой ярким зимним солнцем, чтобы посмотреть.
   Но прежде чем раскрыть одну из оставшихся книг, я почувствовал давление
времени возможно, главный признак того, что детство  оставлено  позади.  Я
уже затратил самое меньшее две стражи на выполнение простого поручения,  и
скоро должно было стемнеть. Взяв книги поудобнее, я, хоть еще  и  не  знал
этого, поспешил навстречу своей судьбе в лице шатлены Теклы.



7. ИЗМЕННИЦА

   Вернувшись в Башню Сообразности, я принялся разносить еду подмастерьям,
дежурившим в подземных темницах. На первом  ярусе  дежурил  Дротт;  его  я
навестил последним, потому что хотел поговорить с ним прежде, чем  вернусь
наверх. Голова моя все  еще  кружилась  от  мыслей,  навеянных  визитом  к
архивариусу, и мне хотелось рассказать Дротту о них.
   Но Дротта нигде не было видно. Поставив его поднос  вместе  с  четырьмя
книгами на столик, я окликнул  его  и  тут  же  услышал  ответ  из  камеры
неподалеку. Подбежав к ее двери,  я  заглянул  в  зарешеченное  оконце  на
уровне глаз. Дротт был внутри - он склонился над  распростертой  на  койке
пациенткой, изнуренной женщиной средних  лет.  Пол  камеры  был  забрызган
кровью.
   - Северьян, ты? - спросил, не оборачиваясь, Дротт.
   - Я. Принес твой ужин и книги для шатлены Теклы. Тебе нужна помощь?
   - Нет, все в порядке. Сорвала повязки, чтобы умереть от  потери  крови,
да я заметил вовремя. Оставь поднос на столе, ладно? И, если  есть  время,
закончи за меня раздачу еды.
   Я колебался: вообще-то ученикам не положено  иметь  дело  с  теми,  кто
отдан на попечение гильдии.
   - Давай-давай! Всех-то дел - рассовать подносы по кормушкам.
   - Я принес еще книги.
   - Просунь сквозь кормушку и их.
   Какой-то миг я еще смотрел на него, склонившегося над мертвенно-бледной
женщиной на койке, затем взял  оставшиеся  подносы  и  принялся  выполнять
просьбу Дрот-та. Большинству пациентов еще хватало сил подняться и принять
передаваемую еду, но кое-кто не мог, и их подносы я оставлял  у  дверей  -
Дротт внесет после. По пути я видел нескольких  женщин  аристократического
облика, но ни одна из  них,  похоже,  не  была  шатленой  Теклой,  недавно
доставленной к нам экзультанткой, с которой -  по  крайней  мере,  пока  -
обращались почтительно. Она оказалась в последней камере - о чем я мог  бы
догадаться и раньше. Камера эта,  в  дополнение  к  обычной  обстановке  -
кровати, стулу и  маленькому  столику  -  была  убрана  ковром,  а  вместо
обычного тряпья на пациентке было белое платье с широкими  рукавами.  Края
рукавов и подол были здорово испачканы, однако платье до сих пор сохраняло
особую элегантность, чуждую для меня так же, как и для самой  камеры.  Она
сидела,  неотрывно  глядя  на  огонек  свечи,  отраженный   в   серебряном
зеркальце, но, должно быть, почувствовала мой взгляд. Теперь я был бы  рад
сказать, что на лице ее не было страха, но, сказав так, солгал бы. Лицо ее
было исполнено ужаса, который она изо всех сил старалась скрыть.
   - Ничего, ничего, - сказал я. - Я принес еду.
   Кивком  поблагодарив  меня,  она  поднялась  и  подошла  к  двери.  Она
оказалась даже выше, чем я думал - голова ее едва не касалась  потолка.  А
ее лицо - пусть скорее треугольное, чем округлое  -  сразу  напомнило  мне
лицо той женщины, что была в  некрополе  с  Водалусом.  Наверное  -  из-за
огромных темно-синих глаз, окруженных голубоватой тенью, и длинных  черных
волос, очень похожих на капюшон плаща... Как бы там ни было, я полюбил  ее
сразу - полюбил со всей силой, с какой способен любить  глупый  мальчишка.
Но, будучи всего-навсего тем самым глупым мальчишкой, не понял  этого.  Ее
рука - бледная, холодная, слегка влажная и невообразимо узкая -  коснулась
моей, когда она принимала поднос. - Еда - обычная, - сказал я. -  Пожалуй,
ты можешь получить кое-что получше, если попросишь.
   - Ты не носишь маски... - проговорила она. - Первое  человеческое  лицо
здесь...
   - Я - лишь ученик. Маску на меня возложат только через год.
   Она улыбнулась, и я почувствовал  себя  совсем  как  тогда,  в  Атриуме
Времени, только-только войдя в теплую комнату с чашкой чаю и печеньем. Рот
ее был широк, а зубы - узки  и  очень  белы;  ее  глаза,  глубокие,  точно
резервуар под сводом Колокольной Башни, заблестели.
   - Извини, - сказал я. - Я не расслышал  тебя.  Вновь  улыбнувшись,  она
склонила набок прекрасную головку.
   - Я хотела сказать, как рада видеть твое лицо, и спросила,  буду  ли  и
впредь иметь удовольствие принимать еду от тебя. Кстати, что это?
   - Я здесь - только сегодня, потому  что  Дротт  занят.  Затем  я  хотел
восстановить в памяти, что было  на  ее  подносе  (она  поставила  его  на
столик, так что сквозь решетку не разглядеть), но  не  смог,  хоть  напряг
мозг до предела, и наконец неуверенно сказал:
   - Наверное, тебе лучше съесть ужин. Я думаю, если ты попросишь  Дротта,
то сможешь получить что-нибудь получше.
   - Люди всегда осыпали комплиментами мою стройную фигуру, но, поверь,  я
ем, словно дикий волк! Съем и это!
   Взяв со столика поднос, она повернулась ко мне, точно поняла,  что  без
посторонней помощи мне не разгадать тайны его содержимого.
   - Вот это, зеленое - лук-порей,  шатлена,  -  сказал  я.  -  Коричневые
зернышки - че