амера по соседству с Теклой была свободна; какое-то мгновение
я размышлял, не поместить ли эту женщину туда. С одной  стороны,  у  Теклы
будет  собеседница  (через  окошки  в  дверях  при  желании   можно   было
переговариваться), с другой же - вопросы этой женщины и звук  отпирающейся
двери могут потревожить ее сон. Наконец  я  решил,  что  наличие  компании
компенсирует нарушение сна.
   - Я была обручена с одним офицером и узнала, что он  содержит  какую-то
шлюху. Он отказался бросить ее, и я наняла  бандитов,  чтобы  подожгли  ее
хижину. Сгорела пуховая перина, кое-что из  мебели  да  кое-какая  одежда.
Неужели это - такое уж преступление, за которое следует подвергать пыткам?
   - Не могу знать, госпожа.
   - Меня зовут Марселлина. А тебя?
   Поворачивая ключ в замке, я размышлял, стоит ли ей отвечать. Текла, уже
зашевелившаяся в своей камере, скажет ей в любом случае.
   - Северьян, - сказал я.
   - И ты зарабатываешь свой хлеб,  ломая  чужие  кости.  Хорошие,  должно
быть, тебе снятся сны!
   Текла уже глядела сквозь окошко в своей двери. Глаза ее были огромны  и
глубоки, как два колодца.
   - Кто это был с тобой, Северьян?
   - Новая заключенная, шатлена.
   - Женщина? Я слышала ее голос... Из Обители Абсолюта?
   - Нет, шатлена.
   Я не знал, когда им еще представится случай поглядеть друг на дружку, и
потому подвел Марселлину к дверям камеры Теклы.
   - Еще одна женщина... Разве неудивительно? Сколько у вас здесь  женщин,
Северьян?
   - На нашем ярусе сейчас восемь, шатлена.
   - Можно подумать, что обычно бывает и больше!
   - Нет, шатлена, их лишь изредка бывает больше четырех.
   - И долго ли мне придется оставаться здесь? - спросила Марселлина.
   - Нет, госпожа. Надолго задерживаются лишь немногие.
   -  Меня,  видишь  ли,  вот-вот  освободят,  -  с  какой-то   нездоровой
серьезностью в голосе сказала Текла. - Северьян знает об этом.
   Новая пациентка разглядывала Теклу с возрастающим интересом,  насколько
позволяло окошко.
   - Тебя в самом деле освободят, шатлена?
   - Он знает. Он отослал для меня письма - ведь  так,  Северьян?  Пройдет
несколько дней, и я распрощаюсь с ним. Он  -  в  своем  роде  очень  милый
мальчуган.
   - Теперь ты должна идти  в  камеру,  госпожа,  -  сказал  я.  -  Можете
продолжать беседу, если желаете.
   После раздачи пациентам ужина меня сменили.  Дротт,  встретив  меня  на
лестнице, сказал, что мне стоило бы пойти прилечь.
   - Это все - из-за маски, - возразил я. - Ты еще не привык видеть меня в
ней.
   - Я вижу твои глаза, и этого достаточно. Разве ты не можешь  узнать  по
глазам любого  из  братьев  и  сказать,  зол  ли  он  или  же  в  шутливом
настроении? Ты уже должен идти спать.
   Я объяснил, что прежде должен  еще  кое-что  сделать,  и  отправился  в
кабинет мастера Гурло. Как я и надеялся, его  не  оказалось  на  месте,  а
среди бумаг на столе лежал - не могу объяснить, отчего, но я  был  уверен,
что найду его там - приказ о применении пытки к шатлене Текле.
   После этого я уже не  мог  просто  лечь  и  заснуть.  Я  направился  (в
последний раз,  хоть  и  не  знал  этого  тогда)  к  мавзолею,  где  играл
мальчишкой. Саркофаг моего старого  экзультанта  совсем  потускнел,  сухих
листьев на полу прибавилось, но в остальном ничего не изменилось.  Однажды
я рассказывал Текле об этом месте и теперь представил себе, что она  -  со
мной; будто я устроил ей побег, пообещав, что здесь ее никто не найдет,  а
я буду приносить ей еду  и,  когда  минует  опасность,  помогу  уплыть  на
купеческой дау вниз по течению, к дельте Гьолла и морскому побережью.
   Да, будь я героем наподобие тех, о которых мы вместе читали в старинных
романах, - освободил бы ее в тот же вечер, одолев или  подпоив  чем-нибудь
братьев, стоящих на страже. Увы, я не был героем из старого романа,  да  и
ни снотворного, ни оружия серьезнее украденного с кухни ножа не  имел  под
рукой.
   И если уж быть до конца честным, между моим сокровеннейшим "я"  и  этим
отчаянным поступком стояли слова, сказанные ею в то утро  -  первое  после
моего возвышения. Шатлена Текла назвала меня "очень  милым  в  своем  роде
мальчуганом", и какая-то, уже созревшая часть  моего  естества  сознавала,
что я, даже преуспев в столь отчаянном предприятии, все равно останусь для
нее всего лишь "очень милым в своем роде мальчуганом". В  те  времена  для
меня много значили такие вещи.


   На  следующее  утро  мастер  Гурло  назначил  меня  ассистировать   при
исполнении процедуры. Третьим с нами пошел Рош.
   Я отпер ее камеру. Вначале она не понимала, зачем мы  явились,  и  даже
спросила, не допущен ли к ней посетитель и не освобождают ли  ее  наконец,
но к тому времени, как мы добрались до места назначения, поняла все.
   Многие мужчины в этот момент теряли сознание, но  она  устояла.  Мастер
Гурло любезно  осведомился,  не  желает  ли  шатлена  получить  объяснения
относительно  разнообразных  механизмов,  находившихся   в   комнате   для
допросов.
   - То есть - тех, которые будут применены ко мне?
   - Нет, нет, зачем же! Я говорю о всех тех любопытных  машинах,  которые
мы увидим по пути. Некоторые - совсем устарели,  а  большую  часть  вообще
вряд ли когда-либо использовали.
   Прежде чем дать ответ. Текла огляделась вокруг. Комната для допросов  -
наше рабочее помещение - не поделена на камеры. Это  -  довольно  обширный
зал, потолок коего подпирают, точно колонны, трубы древних  двигателей,  а
пол загроможден принадлежностями нашего ремесла.
   - И то, что будет применено ко мне, - тоже устарело?
   - Ну, этот аппарат - самый почитаемый из всех! - Мастер Гурло подождал,
не последует ли ее ответная реплика, и, не дождавшись, продолжил лекцию: -
"Воздушный змей" наверняка знаком тебе, его знают все.  А  вот  за  ним...
сюда, пожалуйста, так будет видно лучше... за ним  -  то,  что  среди  нас
зовется "пишущей машиной".  Этот  аппарат  предназначен  для  впечатывания
любого требуемого лозунга в плоть пациента, но постоянно ломается. Я вижу,
ты смотришь на тот старый столб - в нем нет никаких  внутренних  секретов.
Просто  столб  для  обездвиживания  рук  плюс   тринадцатихвостая   плеть,
посредством  коей  производится  процедура.  Раньше  он  стоял  на  Старом
Подворье, но ведьмы жаловались, и  кастелян  заставил  нас  перенести  его
сюда. Это случилось около столетия назад.
   - Кто такие ведьмы?
   - Боюсь, сейчас  у  нас  нет  времени  вдаваться  в  подобные  материи.
Северьян объяснит тебе, когда ты вернешься в камеру.
   Она взглянула на меня,  словно  спрашивая:  "Я  в  самом  деле  вернусь
туда?", и я, пользуясь тем, что мастер Гурло не  видит,  на  миг  сжал  ее
ледяную ладонь в своей.
   - А вон там...
   - Подожди. У меня есть выбор? Существует  ли  способ  уговорить  вас...
применить одно приспособление вместо другого?
   Голос ее звучал по-прежнему твердо, но несколько тише и глуше.
   Мастер Гурло отрицательно покачал головой.
   - В этом мы не вольны, шатлена. Как и ты сама. Мы приводим в исполнение
присланный нам приговор. Ни более ни менее. - Он смущенно кашлянул. -  Вот
это, пожалуй, окажется  интересным  -  "Ожерелье  Аллоуина",  как  мы  его
называем. Пациента привязывают к  этому  креслу,  причем  на  грудину  ему
накладывается эта подушечка. Каждый  вдох,  сделанный  после  этого,  туже
затягивает вон ту цепочку; таким образом, чем больше  пациент  дышит,  тем
меньше воздуха получает с каждым  следующим  вдохом.  Теоретически  данная
процедура  может  длиться  бесконечно  -  если  вдохи  очень  неглубоки  и
натяжение цепочки, соответственно, понемногу возрастает.
   - Какой ужас! А как называются та путаница проводов  и  стеклянный  шар
над столом?
   - О-о, - ответил мастер Гурло, - это - наш "Революционизатор"!  Пациент
ложится сюда... не угодно ли шатлене лечь?
   Текла застыла на месте. Ростом она была гораздо  выше  любого  из  нас,
однако невообразимый ужас  на  лице  полностью  скрадывал  и  ее  рост,  и
величественную осанку.
   - Иначе, -  продолжал  мастер  Гурло,  -  подмастерья  будут  вынуждены
уложить тебя силой. И это, безусловно, не понравится тебе, шатлена.
   - Я думала,  -  прошептала  Текла,  -  что  ты  покажешь  мне  все  эти
механизмы...
   -  Мне  просто  нужно  было  отвлечь  чем-либо  мысли  пациента   перед
процедурой. На этом нам придется  закончить  экскурсию,  шатлена.  Теперь,
пожалуйста, ляг - я не стану повторять просьбы.
   Она тут же опустилась на стол - быстро и изящно, как ложилась  на  свою
койку в камере. Ремни, которыми мы с Рошем пристегивали ее  к  столешнице,
оказались такими старыми и  растрескавшимися,  что  я  даже  засомневался,
выдержат ли они.
   Из конца в конец комнаты для допросов тянулись провода,  подсоединенные
к реостатам и динамо-машинам. На пульте управления, точно  кроваво-красные
глаза, замерцали древние огни. Гул, наподобие жужжания какого-то огромного
насекомого, наполнил зал. На несколько мгновений древние  двигатели  башни
ожили вновь. Один из проводов  вышел  из  своего  гнезда;  голубые,  будто
горящий бренди, искры мерцали вокруг бронзовых штырей на его конце.
   - Молния, - объяснил мастер Гурло, вгоняя штыри в гнездо. -  Для  этого
есть и другое название, но я забыл. Во всяком  случае,  "Революционизатор"
приводится в действие посредством молнии. Конечно же, эта молния не ударит
тебя, шатлена, но именно сила,  заключенная  в  ней,  заставляет  механизм
делать свое дело. Северьян, передвинь свою рукоять до этого шпенька.
   Рукоять, мгновением  раньше  холодная,  точно  гадюка,  успела  ощутимо
нагреться.
   - Что же этот механизм делает с пациентами?
   - Не могу описать, шатлена. На себе, понимаешь ли, ни разу не  довелось
попробовать.
   Мастер Гурло коснулся ручки на пульте управления, и ослепительно-белый,
обесцветивший все, чего коснулся, свет залил распростертую на столе Теклу.
Она закричала. Я всю  свою  жизнь  слышу  крики,  однако  этот  был  самым
ужасным, хотя и не самым громким из них, ибо обладал размеренностью скрипа
плохо смазанного колеса.
   Когда ослепительный свет погас,  Текла  еще  была  в  сознании.  Широко
раскрытые глаза ее смотрели в потолок, но она, казалось,  не  видела  моей
руки и не ощутила прикосновения. Дыхание ее участилось.
   - Может быть, подождать, пока она сможет  идти?  -  спросил  Рош,  явно
представив себе, как неудобно будет нести женщину столь высокого роста.
   - Нет, забирайте, - велел мастер Гурло, и мы взялись за дело.
   Покончив с дневными работами, я спустился в темницы навестить Теклу.  К
тому времени она полностью пришла в себя, но встать еще не могла.
   - Мне бы следовало возненавидеть тебя, - сказала она.
   Чтобы расслышать ее, пришлось наклониться к самой подушке.
   - Я бы не удивился.
   - Но я не стану... Нет, не ради тебя... но, если я  возненавижу  своего
последнего друга, что же мне останется?
   На это сказать было нечего, и потому я промолчал.
   - Знаешь, каково это? Понадобилось много времени, прежде чем  я  смогла
хотя бы думать об этом...
   Ее правая рука вдруг медленно поползла вверх, подбираясь  к  глазам.  Я
поймал ее и прижал к кровати.
   - Я словно увидела своего злейшего врага, сущую дьяволицу. И  дьяволица
эта - я сама.
   Скальп ее кровоточил. Достав чистую корпию, я промокнул ранки,  хотя  и
знал, что вскоре кровь свернется сама. Пальцы левой руки Теклы  запутались
в прядях вырванных с корнем волос.
   - После  этого  я  уже  не  властна  над  собственными  руками...  могу
управлять ими только если специально думаю об  этом  и  понимаю,  что  они
намерены сделать. Но это очень тяжело, а я так устала... - Склонив  голову
набок, она сплюнула на пол кровавой слюной.  -  Кусаю  сама  себя  -  щеки
изнутри, язык, губы... Один раз собственные руки хотели задушить меня, и я
подумала: "Вот и  хорошо;  наконец  я  умру"...  Но  стоило  мне  потерять
сознание, они, должно быть, тоже утратили силу - я очнулась. Совсем как  с
тем механизмом, верно?
   - Да, как с "Ожерельем Аллоуина", - подтвердил я.
   - И даже хуже. Теперь мои руки пытаются ослепить меня, вырвать веки.  Я
в самом деле ослепну, да?
   - Да, - сказал я.
   - А долго ли я еще проживу?
   - Возможно, с месяц. Эта тварь внутри тебя, подспудная ненависть к себе
самой, разбуженная "Революционизатором", будет  слабеть  вместе  с  тобой,
ведь его сила - твоя сила. В конце концов вы умрете вместе.
   - Северьян...
   - Да?
   - Впрочем... Эта  тварь  из  глубин  Эребуса  или  Абайи  -  подходящий
компаньон для меня. Водалус...
   Я наклонился еще ближе к ней, но не смог расслышать ни слова и  наконец
сказал:
   - Я хотел спасти тебя. Украл нож и целую ночь ждал удобного случая.  Но
заключенного может вывести из камеры только  мастер,  и  мне  пришлось  бы
убивать...
   - ...своих друзей.
   - Да, своих друзей.
   Руки ее вновь зашевелились; в уголке рта выступила кровь.
   - Ты принесешь мне этот нож?
   - Он у меня с собой.
   Я вынул нож из-под плаща - обычный кухонный нож, около пяди в длину.
   - С виду - острый...
   - И не только с виду. Я  знаю,  как  обращаться  с  лезвием,  и  хорошо
наточил его.
   Больше я ничего не сказал. Просто вложил нож ей в руку и вышел прочь.
   Я  знал,  что  на  некоторое  время   ей   еще   хватит   воли,   чтобы
сопротивляться. Тысячу раз в голове мелькала одна и та же мысль: повернуть
назад, отнять нож, и тогда никто ничего не  узнает.  И  я  смогу  спокойно
прожить в гильдии всю свою жизнь.
   Если она и захрипела перед смертью, я не услышал  этого  -  лишь  через
некоторое время увидел багряную струйку, ползущую в коридор из-под  двери.
Тогда я отправился к мастеру Гурло и признался во всем.



13. ЛИКТОР ГОРОДА ТРАКСА

   Следующие десять дней я прожил как пациент в камере верхнего подземного
яруса (не так уж далеко от той, где держали Теклу). Поскольку  гильдия  не
имела права держать меня в заточении в обход законных процедур,  дверь  не
запирали,  однако  снаружи  дежурили  двое  подмастерьев  с  мечами,  и  я
переступал порог лишь единожды,  на  второй  день,  когда  меня  водили  к
мастеру Палаэмону, чтобы доложить о происшедшем и ему. Это, если хотите, и
было  судом  надо  мной,  а  оставшиеся  восемь  дней  ушли  на  вынесение
приговора.
   Говорят, будто время имеет странное  свойство  -  сохранять  в  целости
факты, делая нашу прошлую ложь истиной. Так  вышло  и  со  мной.  Я  лгал,
утверждая, будто люблю нашу гильдию и не желаю для себя иной жизни. Теперь
ложь эта оказалась правдой: жизнь подмастерья или  даже  ученика  казалась
мне бесконечно привлекательной. Нет, не только  от  уверенности  в  скорой
смерти - все это тянуло к себе оттого,  что  было  бесповоротно  утрачено.
Теперь я смотрел на своих братьев глазами пациента, и с этой точки  зрения
они  казались  неизмеримо  могущественными,   воплощенными   первоосновами
огромного, враждебного и почти совершенного механизма.
   Теперь, находясь в совершенно безнадежном положении, я ощутил  на  себе
то, что внушил мне однажды мастер Мальрубиус: надежда есть физиологический
процесс, не зависящий от реалий внешней среды.  Я  был  молод,  я  получал
достаточно пищи и вволю спал, и потому - надеялся. Вновь и вновь,  засыпая
и просыпаясь, я мечтал о том, что в самый последний миг Водалус явится мне
на выручку - и не один, как в тот раз в  некрополе,  но  во  главе  армии,
которая сметет  с  лица  Урса  тысячелетнюю  гниль  и  снова  сделает  нас
повелителями звезд. Мне часто казалось, будто из коридора доносится грохот
шагов этой армии, а порой я даже подносил свечу к дверному окошку, так как
думал, что видел там, за дверью, лицо Водалуса.


   Я, как уже было сказано, не сомневался, что буду казнен. Больше всего в
те дни мои мысли были заняты тем, как именно это произойдет. Я был  обучен
всем премудростям палаческого искусства и теперь оценивал способы казни  -
иногда один за другим, в том порядке, в каком их нам  преподавали,  иногда
же - все вкупе, словно впервые открывая для себя сущность боли. Жить  день
за Днем в камере под землей и думать о муках - мучительно само по себе.
   На одиннадцатый день меня вызвали к мастеру Палаэмону. Я  снова  увидел
яркий солнечный свет  и  вдохнул  воздух,  напоенный  влагой,  принесенной
ветром, предвещающим скорую весну.  Но  -  чего  стоило  мне  пройти  мимо
распахнутых дверей башни и  увидеть  сквозь  нее  ворота  в  стене,  возле
которых мирно почивал в кресле брат привратник!
   Кабинет мастера Палаэмона показался мне огромным и бесконечно -  словно
все заполнявшие его пыльные книги  и  бумаги  были  моими  собственными  -
дорогим. Мастер попросил меня сесть. Он был без маски  и  казался  гораздо
более старым, чем раньше.
   - Мы с мастером Гурло обсудили твой поступок, - сказал он.  -  Пришлось
посвятить в происшедшее также и подмастерьев и  даже  учеников.  Им  лучше
знать правду. Большинство сошлось на том, что ты заслуживаешь смерти.
   Он сделал паузу, ожидая, что я отвечу на это, но я молчал.
   - Однако многие высказывались и в твою защиту. Некоторые подмастерья  в
частных беседах со мной и с мастером Гурло настаивали на том,  чтобы  тебе
было позволено умереть без боли.
   Уж не знаю, отчего, но мне вдруг показалось необычайно важным,  сколько
нашлось таких, кто выступил в мою защиту, и я спросил об этом.
   - Более чем  двое,  и  более  чем  трое.  Точное  количество  не  имеет
значения. Или ты не думаешь, что заслужил смерть в муках?
   - Я желал бы казни на "Революционизаторе", - сказал  я,  надеясь,  что,
если попрошу о такой смерти как о снисхождении, мне будет отказано.
   - Да, пожалуй, это подошло бы. Но...
   Он снова сделал паузу.  Мгновения  тишины  тянулись  бесконечно  долго.
Первая бронзовая муха нового лета, жужжа, билась  о  стекло  иллюминатора.
Хотелось и прихлопнуть ее, и, поймав, отпустить на свободу, и  заорать  на
мастера Палаэмона, чтобы  он  продолжал,  и  даже  убежать  прочь  из  его
кабинета; но ничего этого я сделать не мог. Вместо  этого  я  опустился  в
старое деревянное кресло возле его стола, чувствуя, что  уже  мертв,  хотя
смерть еще впереди.
   - Понимаешь ли, мы не можем казнить тебя. Тяжеленько мне было убедить в
этом Гурло, и все же это - так. Убей мы тебя без суда, окажемся не  лучше,
чем ты - ты обманул нас, а мы в этом  случае  обманем  закон.  Инквизитор,
безусловно, объявил бы это убийством, и  на  репутацию  гильдии  легло  бы
несмываемое пятно.
   Он снова умолк, ожидая, что я скажу, и я заговорил:
   - Но за то, что я сделал...
   - Да. Приговор  был  бы  совершенно  справедлив.  Однако  мы  не  имеем
законного права своевластно лишать  тебя  жизни.  Обладатели  этого  права
охраняют свои прерогативы ревностно. Обратись мы к ним -  вердикт  был  бы
однозначен, но дело получило бы нежелательную  для  гильдии  огласку.  Наш
кредит доверия был бы исчерпан раз и навсегда, что повлекло  бы  за  собой
строгий сторонний надзор над делами гильдии. Хотелось бы  тебе,  Северьян,
чтобы наших пациентов стерегли солдаты?
   Перед внутренним взором моим внезапно  встало  то  же  видение,  что  и
тогда, под водой, когда я едва не утонул. Как и в тот раз,  оно  влекло  к
себе - мрачно и неодолимо.
   - Скорее я предпочел бы расстаться с жизнью добровольно, - ответил я. -
Отплыть подальше от берега, где никто не придет на помощь, и утонуть.
   Тень горькой улыбки мелькнула на морщинистом лице мастера.
   - Я рад тому, что никто, кроме  меня,  не  слышал  твоего  предложения.
Мастер Гурло был бы слишком уж рад отметить, что до наступления купального
сезона придется ждать не менее месяца, иначе происшествие вызовет толки.
   - Но я говорю совершенно искренне! Да, я хочу умереть  безболезненно  -
но именно умереть, а вовсе не оттянуть гибель!
   - Твое предложение неприемлемо, даже если бы  лето  уже  было  в  самом
разгаре. Инквизитор все равно мог бы решить,  что  мы  причастны  к  твоей
смерти. Поэтому  мы