ожим,
кого-нибудь да поцарапаешь. А долго ли продержишься? К святому Перу мы тебя,
конечно, не отправим, а вот ремешком как следует поучим, на коняжку долго не
полезешь...
   - Погранец, ты  уж  тоже  не  заводись,  -  сказал  Капитан.  -  Давай-ка
поговорим  ладком.  Девушки  у  нас  молодые,  горячие,  привыкли  за  шпаги
хвататься - не наигрались, лиха не хлебали... Ты это учитывай. Мужик  ты,  я
вижу, серьезный и потому объясни  мне:  у  вас  честных  проезжающих  резать
принято, или как?
   - Режем мы, если уж приходится, лазутчиков да сволоту с Канала, -  сказал
Бобрец с достоинством. - А если ты честный проезжающий, вреда тебе не будет.
Ты-то сам кто такой?
   - Да  как  тебе  сказать...  В  нынешнем  положении  -  странник.  Глядят
нахмуренные хаты, и вот ни бедный, ни богатый к себе не пустят на ночлег...
   Бобрец вытаращил на него глаза:
   - Откуда знаешь? - и сам продолжал торжественно, как читают молитву:
   Не все ль равно - там человек иль тень от облака,  куда-то  проплывшая  в
туман густой, - ой, посошок мой суковатый, обвитый свежей  берестой,  родней
ты мне и ближе брата...
   Теперь Капитан таращился на него, а во всадниках  что-то  переменилось  -
они   смешали   строй,   копья   опустились,   взгляды    потеряли    зоркую
подозрительность. Ощущение предстоящего боя растаяло  без  следа.  Анастасия
невольно разжала пальцы, и  ее  меч  скользнул  в  ножны,  крестовина  глухо
стукнула о серебряную оковку.
   - Так бы сразу и говорил, - сказал Бобрец. - И коли уж вы с  той  стороны
едете - не слыхали, что за переполох был нынче ночью на Канале? Полыхало  на
совесть.
   - Я старался, - скромно сказал Капитан.
   - Ну? Ты? А что там?
   - Да нахамили, как последняя сволочь, - сказал Капитан. - Нашу Настасью к
себе принялись в гости тащить, не пригласив честью. Вот и пришлось... А  вас
они не трогают?
   - Нас они, братец, давно не трогают, -  объяснил  Бобрец  значительно.  -
Моего дедушку спросишь, он  тебе  расскажет,  как  они  каналыциков  отучали
честных людей обижать...
   Капитан перекинул  ногу  через  седло,  спрыгнул  на  землю  и  предложил
воеводе:
   - Пошли поговорим?
   Бобрец, ничуть не удивившись, тоже  спешился,  они  отошли  от  дороги  и
оживленно о  чем-то  заговорили  -  то  один  размахивал  руками  для  вящей
убедительности, то другой, но выглядело  все  это  вполне  мирно  и  длилось
довольно долго. Раза два Бобрец оглянулся на  Анастасию  -  с  удивлением  и
уважительно. Потом разговор, должно быть, зашел об  автомате  -  потому  что
Капитан выстрелил в землю. Конники встрепенулись, но Бобрец махнул им  рукой
и остался спокоен, хотя это далось ему не так уж легко.
   Возвращались  они  с  видом  людей,  довольных  друг  другом  и   успешно
завершивших трудное дело. Бобрец махнул своим рукой:
   - Сполох  напрасный.  Люди  свои,  -  и  весело  глянул  снизу  вверх  на
Анастасию. - И все же не верю я, синеглазая, что ты искуснее меня на мечах.
   - Потом попробуем, - сказала Анастасия мирно. - Если будет такая охота.
   Они  тронулись  в  путь.  Бобрец  ехал  меж  Капитаном  и  Анастасией   и
рассказывал, очевидно, продолжая начатый с Капитаном разговор:
   - И понимаешь, бумаг вообще-то мало осталось, от самого начала, я говорю,
от мрака кромешного, но известно доподлинно, что святой Хер  по  земле  этой
ходил. И учил, что  безобразий  против  нас  наворочано  изрядно,  а  потому
следует ни на кого особо не глядеть, дуриком чужих  укладов  не  хватать,  а
жить себе своим умом и жить с земли, потому как баловство  проходит,  словно
дым и облака, а земля вечна. А сочинения Многопечальников, апостолов ржаных,
он сам же и записал по памяти в те начальные времена,  и  мы  тех  апостолов
чтим, как людей душевных и пробирающих до сердца, - лицо его стало отрешенно
важным, и он нараспев продекламировал:
   Прощайте, не помните лихом,
   дубы осыпаются тихо
   под низкою ржавой луной.
   Лишь вереск да терн узловатый,
   репейник да леший косматый
   буянит под рог ветровой.
   И Капитан свободно, без запинки подхватил:
   Лопух не помянет и лошадь,
   дубового хвороста ношу
   оплачет золой камелек...
   Краем уха Анастасия слышала, как Ольга  за  ее  спиной  что-то  отвечает,
смеется. Все было в порядке, и Анастасию уже как-то не удивляло, что рядом с
ней в рыцарской броне  едут  мужчины,  а  не  женщины.  Мир  был  огромен  и
многолик, а ее прежняя жизнь - лишь бусинка в пестром  ожерелье  многоцветья
укладов и обычаев, законов и установлений. Трудно было, понятно,  отрешиться
от сознания, будто единственное верное и правильное лишь то, что ты знала  с
детства; трудно было принять право других жить по тем законам, что  заложили
их предки. Но  путешествие  продолжалось,  и  старые  предрассудки  выпадали
словно молочные зубы. Анастасия  чувствовала  себя  старше,  словно  не  дни
проходили в седле, а годы.
   Впереди вырастал город - прямые чистые улицы, высокие терема,  деревянные
и каменные, под  яркими  веселыми  крышами,  разноцветными,  как  ярмарочные
леденцы, терема, сверкавшие радужным многоцветьем оконных стекол и витражей.
Такие витражи Анастасия видела только в императорском дворце,  а  здесь  они
были чуть ли не в каждом доме.
   - Китеж, - с гордостью обронил Бобрец.
   Город был без  стен  -  и  это  многое  сказало  Анастасии,  знакомой  не
понаслышке с усобицами, стычками на  границах  княжеств,  осадами  горкомов,
массивными стенами городов Счастливой Империи, окованными железом  воротами.
Только сильный, уверенный в своем  могуществе  город  может  заменить  стены
гордой славой своих рыцарей.
   - Жить будете у меня, - сказал Бобрец. - Не стесните, чай. Между  прочим,
братишка младший у меня холостякует, так  что  если  надумаешь,  синеглазая,
принять сватов...
   Капитан ничего не  сказал,  только  перехватил  взгляд  воеводы,  и  зубы
блеснули из-под выгоревших усов. Анастасия со смешанным чувством смущения  и
гордости опустила глаза, а Бобрец смущенно почесал в затылке:
   - Понял. Считай, пошутили.
   Дом у него был большой, с просторным чистым  подворьем,  широкое  крыльцо
вело на поднятую на резных столбах крытую галерею. Такие же собаки,  немного
настороженно принявшие Горна, такие же куры, даже осанистый петух совершенно
так же расхаживал, кося  хозяйским  спесивым  глазом.  Вот  только  вышедшая
навстречу хозяйка, сероглазая и Русоволосая,  Анастасию  несказанно  изумила
(хотя Анастасия и постаралась этого не выказать).
   Впервые в жизни Анастасия видела  женщину  без  штанов  -  словосочетание
заранее выглядевшее невозможным, как Твердый воздух. И тем не  менее  штанов
на хозяйке не было.
   На ней была белая  рубашка  до  колен,  перехваченная  на  талии  вышитым
поясом. И широкие рукава, и открывавший стройную шею ворот, и  подол  вышиты
красным, синим, желтым шелком.  Надо  признать,  это  выглядело  красиво,  и
женщина двигалась легко, свободно, грациозно, ничуть не  стесняясь  открытых
до колен загорелых ног - отсюда ясно, что такова повседневная женская одежда
и так здесь ходят все.
   Анастасия почесала в затылке - мысленно.  А  вслух  ничего  не  спросила,
вспомнив, как не единожды попадала впросак.
   Впрочем, хозяйка тоже смотрела на  них  удивленно  --  именно  на  них  с
Ольгой, а не на Капитана. Это лишний раз подтверждало, что здесь именно  они
с Ольгой выглядят  странновато,  и  Анастасия  по  дурной  привычке  сердито
прикусила губу.
   - Баню, мать, баню! Сейчас мы гостей в баню-то и загоним! - весело гремел
Бобрец, обняв жену за плечи и  улыбаясь  гостям  открытой  и  самую  чуточку
хвастливой улыбкой довольного судьбой  человека.  Анастасия  ощутила  легкий
укол зависти.  Наверное,  впервые  что-то  в  прежней  жизни  показалось  ей
неправильной игрой.
   - А что такое баня? - все-таки не удержалась она от вопроса, снимая меч.
   Бобрец захохотал - не обидно, но так громко,  что  петух,  враз  растеряв
спесь, припустил прочь:
   - Не знаешь? Ну, синеглазая, ну, княжна, а еще с мечом!  Алена,  уяснила,
что тебе сделать надлежит? А покажи-ка ты им, что такое баня, так, чтобы  до
старости не забыли!
   Очень скоро Анастасия с Ольгой убедились, что баня -это и  в  самом  деле
вещь, которую после первого  знакомства  с  ней  забыть  уже  невозможно.  И
описать трудно. Жаркий пар,  ведро  ледяной  воды,  коварно  опрокинутое  на
голову Аленой в самый неожиданный момент, испуганно-довольный визг,  шипение
кваса на раскаленных камнях, ощущение до скрипа  отмытой  кожи,  беспощадное
избиение веником,  чудодейственным  образом  снимавшее  усталость  и  дурное
настроение.  Одним  словом,  когда  Анастасия  вывалилась  в  предбанник   и
попыталась  отдышаться,  она  ощущала  себя  новой,  не  прежней.  Казалось,
родилась заново. С этим не могли сравниться ни ванны  Империи,  ни  купанье.
Она приняла из рук Алены кувшин пахучего кваса и  жадно  пила,  проливая  на
грудь. Передала кувшин Ольге и отфыркнулась:
   - Легенда!
   - У вас, значит, бани нет? - покачала головой Алена не без сочувствия.  -
Грустно... А не надеть ли вам, девушки, платья? Я сразу подумала и принесла,
- она кивнула на скамью с одеждой.
   - Так это и есть платье?! Хру  меня  подери!  -  вспомнила  Анастасия  от
изумления старое богохульство.
   И вспомнила картины прежней жизни, что показывал волшебник. Волшебник был
жалкий, но картины - настоящие. Это платья и есть, такие же, как  на  Алене.
Но как же, вот так взять и на люди в нем выйти?
   - А обязательно? - спросила она едва ли не жалобно.
   - Ну отчего же. - Алена улыбалась. - Просто в штанах у вас, девушки,  вид
немного странный. Оглядываться на улицах, может, и не будут, зато  про  себя
насмеются вдосталь. Неизвестно, как повела бы себя Анастасия, оказавшись тут
одна,  без  Ольги,  но  той  предложение  пришлось  по  вкусу,  даже   глаза
разгорелись, и она моментально сделала умоляющее лицо:
   - Анастасия, любопытства ради?
   Если совсем честно, это же самое любопытство искушало Анастасию ничуть не
слабее. Алена в платье выглядела...  какое-то  новое,  непонятное  Анастасии
чувство - здесь и от зависти, и от  желания  соперничать,  и  от  стремления
покрасоваться, и... И понравиться кое-кому,  решительно  закончила  она  про
себя. А Ольга уже надевала через  голову  белое  платье  с  вышивкой,  Алена
помогала  ей,  стянула  ворот  шелковым  крученым  шнурком,  завязала  пояс,
отступила на шаг, оглядела:
   Ну вот. Просто прелесть.
   А зеркало? - нетерпеливо спросила Ольга.
   А зеркало - в доме. Пойдешь?
   Пойду.
   Анастасия  колебалась.  И  было  отчего.  С  одной  стороны,   До   ужаса
непривычно. С другой, до ужаса красиво, и  все  здесь  так  ходят.  С  одной
стороны, никогда прежде с рыцарем такого не случалось. С другой -  нигде  не
сказано и не записано, что ношение такой вот одежды противоречит  рыцарскому
кодексу и воспрещается. Все законы и заповеди  об  этом  молчат.  Подходя  с
позиций формального крючкотворца - нигде не записано черным по  белому,  что
рыцарю прощается появляться на  людях  без  штанов.  Никто  не  предусмотрел
такого случая. Согласно строгой логике отсюда вытекает: где нет запрета, нет
и нарушения...
   Анастасия азартно махнула рукой:
   - Ну-ка!
   И оказалась в платье.  Одернула  подол,  поправила  пояс  и  с  нарочитым
безразличием поинтересовалась:
   - Надеюсь, я посмешищем не выгляжу?
   - Прекрасно ты выглядишь, - сказала  Алена  тоном  старшей  и  умудренной
(хотя была не старше Анастасии). - Кля нусь апостолами, лучшего и желать  не
стоит.
   И все-таки пришлось собрать в кулак все самообладание и  смелость,  чтобы
выйти за порог бани, как ни в чем не бывало пройти по двору в  дом.  Сначала
Алена отвела их в комнату с большим зеркалом.  Увидев  себя  во  весь  рост,
Анастасия не могла бы описать свои чувства, являвшие  причудливую  мешанину,
но утешилась все той же мыслью - где нет запрета... И  все-таки  -  красиво.
Что до Ольги, ее, похоже, такие сложности не волновали.
   Анастасия  отрешилась  от  своих  последних  колебаний,  когда  едва   не
покраснела под восхищенным взглядом Капитана, Он только и выдохнул:
   - Настасья, нет слов...
   Сам он вернулся из  бани  безмерно  довольный,  в  белой  вышитой  рубахе
Бобреца, в его же синих штанах в  узкую  алую  полоску,  остроносых  сапогах
младшего брата воеводы, Отросшая  за  время  путешествия  щетина  помаленьку
превращалась в пушистую бородку, и Капитан  не  собирался  ее  сбривать.  Он
крутился перед зеркалом даже дольше, чем Анастасия, а  поймав  ее  смешливый
взгляд, без тени смущения объяснил:
   - Всегда хотелось, знаешь ли, этак вот по  городу  пройтись-пройтаться...
Бобрец, у тебя мурмолки, случайно, не найдется? Чтобы с золотыми  кистями...
Набекрень ее на буйную голову - и гоголем...
   - Найдем, Иваныч. -  Бобрец  водрузил  на  стол  пузатый  глиняный  жбан,
содержимое коего назвал медовухой. - А пока что - как заведено после баньки,
и не нами заведено...
   Стол, признаться, был  богаче  тех,  за  которыми  Анастасия  сиживала  в
Счастливой  Империи.  Медовуха  сначала  показалась  ей  некрепкой   сладкой
водичкой, но вскоре в голове зашумело,  и  она  оценила  коварство  напитка,
Платье ее уже ничуть не стесняло и не  казалось  неуместным.  Она  частенько
ловила на себе взгляды Капитана, вспомнила жесткие  тюки  в  фургоне,  треск
пожарища, потом ливень, все слова, что были тогда  сказаны.  Неожиданно  для
себя сказала Бобрецу:
   - Хорошо живете, признаться. Бани, платья, стен вокруг города и в  помине
нет...
   Бобрец переглянулся с женой, они улыбнулись  друг  другу,  потом  воевода
сказал:
   -  Знаешь,  Настасья,  жизнь,  вообще-то,  не  так  чтобы  уж   полностью
безоблачная... Хорошо б, понятно, если бы землю населяли одни праведники, но
ведь нет  этого  пока.  Бывает  всякое,  И  люди  бывают  всякие.  Однако  ж
стараемся...
   - Вы мне вот что  объясните,  -  сказала  чуточку  захмелевшая  Анастасия
громко и решительно. - Кто из нас,  Империя  или  вы,  ближе  к  Древним,  а
значит, счастливее? Вот какой вопрос меня гнетет...
   Бобрец развел руками:
   - Тут уж я судить не могу. Древний рядом с тобой сидит.  Капитан  молчал.
Сосредоточенно думал. Лицо у него напряглось, потеряло всякую беззаботность.
   - Ох уж эта Таська, - сказал он наконец. - Иногда бьет в самое яблочко...
По-моему, Тасенька, вопрос нужно совсем по-другому ставить. Как мне  это  ни
больно говорить, но счастье, похоже, совсем не  в  том,  чтобы  походить  на
Древних... на нас, то есть. Одним словом, жить мне хотелось бы  не  в  вашей
Империи, а тут. А тебе?
   - Там моя родина, - сказала Анастасия. - Там...
   - Гости  мои  дорогие!  -  сказал  Бобрец.  -  Я,  признаться,  К  ученым
разговорам не приучен.  Простой  порубежник,  чего  уж  там.  А  вот  придет
братишка - он у меня, ученым и звездочетом  будучи,  к  умным  мыслям  имеет
прямое касательство. ним и стоит такой разговор заводить. А мы уж давайте  -
как после честной баньки, идет? Он подпер широкой ладонью щеку и запел:
   Не жалею, не зову, не плачу.
   Все пройдет, как с белых яблонь дым.
   Увяданьем золота охваченный, я не буду больше молодым...
   Он пел чистым и звонким, печальным и сильным голосом, и  все  сидящие  за
столом  замерли,  а  песня  лилась,  и  река,   спокойная,   могучая   река,
подхватившая Анастасию, уносила ее  куда-то  к  иным  берегам,  где  догадки
становились истинами, а истины стоили того, чтобы служить им всю  оставшуюся
жизнь, ни о чем не сожалея. Она пригорюнилась, подумав с щемящей тоской, что
еще не сделала в жизни ничего такого оказывается, чем бы могла  похвалиться,
чем бы стоило гордиться. Украдкой покосилась по  сторонам  -  Капитан  сидел
нахмуренный и серьезный, на реснице у Ольги блестели слеза.
   - А ну! - Бобрец хлопнул по  столу  ладонями.  Подпрыг.  нули,  зазвенев,
кубки. - Огорчил я вас, гости дорогие? Пора и развеселить!
   Он выбрался из-за стола  и  пошел  в  пляс  по  горнице,  с  прихлопом  и
притопом, гремя каблуками о струганые доски пола, закинув кучерявую  голову,
то разбрасывая руки, то подбочениваясь  одной  и  закинув  другую  на  русый
затылок, - большой красивый человек в большом красивом  тереме.  Капитан  не
выдержал. Встал. У него получалось хуже, но он  старался,  как  мог,  и  пол
гудел под их сапогами, они разошлись всерьез. Анастасия тоже ощутила  жгучее
желание пройтись вот так в танце, красиво и гордо, как плыла  вокруг  мужчин
Алена, придерживая концы неизвестно откуда взявшегося платка.
   Однако осталась сидеть - знала, что у нее так не получится, а  потому  не
хотела расстраивать их пляску жалким подражанием. Но тянуло...
   Дверь распахнулась, и кто-то весело закричал с порога:
   - Воевода, врагов пропляшешь!
   - Одно ухо спит, другое службу несет!  -  Бобрец  остановился,  отдуваясь
нарочито  тяжело.  -  Поплясали...  Ну,  Иваныч,  молодцом.  Не  умеешь,  но
стараешься. А вот это и есть мой ученый братишка, который скоро дыру в  небе
проглядит, все звезды сочтет и в книгу запишет, как которой прозвище.
   Брат был хоть и младший, но ростом не ниже старшею и  не  уже  в  плечах,
только лицо тоньше и глаза выдают человека, привыкшего читать много и долго,
- в них отражение той  глубины,  что  порождают,  тысячекрат  отразившись  в
глазах, мудрые рукописные строки. Анастасия знала такие глаза - у  книжников
в Империи. Правда, те были грустнее - быть может, оттого, что книг в Империи
было мало, настолько, что это толкало многих, как шептались, к  запретным  и
грешным поступкам - самим писать книги.
   - Звездочет Елизар, - сказал Бобрец-младший. - Как вас зовут,  знаю  уже.
Что глаза таращишь, Родя? Твои конники жен и друзей имеют, а жены - соседок.
За пять улиц от вас еще рассказывают, что княжна Анастасия одолела  дракона,
а на соседней - уже прошел слух, что она всех канальщиков загнала в канал да
так и велела там сидеть,  пока  не  поумнеют...  Что  народ,  прямо  скажем,
принимает с одобрением. Правда, верю я этому мало - с Каналом так просто  не
справишься, тут потрудиться предстоит... Так, княжна?
   - Так, -  сказала  Анастасия,  открыто  глядя  ему  в  глаза.  -  С  ними
повозиться придется...
   Он глянул мимо Анастасии, на Ольгу, а та на него, и у  них  словно  сразу
возникло некое сцепление взглядов.
   - Ну, к столу! - засуетился Бобрец-старший. Анастасии показалось,  что  к
ученому брату, хоть и младшему, он относится с  большим  уважением.  Видимо,
были причины и основания.
   - А не надоело ли за столом? - спросил  Елизар  спокойно  и  уверенно.  -
Провел бы гостей по городу... Как, гости?
   - В самом деле, пойдемте! - Это Ольга, прежде чем кто-то успел  ответить,
шагнула вперед.
   Вшестером они шли не спеша по широким улицам и улочкам поуже,  фонари  на
столбах горели неярким, но  чистым  пламенем  без  копоти  и  дыма,  и  было
довольно светло. То там, то здесь слышались песни  -  и  грустные  тоже,  но
сравнение все равно оказалось не в пользу настороженно-угрюмых вечерних улиц
имперских городов, где обязательно бы разорвали тишину то визгливый  скандал
пьяных ремесленников, то сдержанно-приглушенная перебранка  публики  почище,
то лязг мечей очередного поединка,  свистящее  дыхание  и  проклятья  сквозь
зубы. "Нечего и сравнивать, - подумала Анастасия. - Здесь  гораздо  покойнее
себя чувствуешь".
   Она искоса оглянулась через плечо - Ольга с Елизаром, приотстав, о чем-то
тихо разговаривали, уже как старые  добрые  знакомые.  Анастасия,  в  легком
облачке неразвеявшегося хмеля, хотела громко бросить им что-то  озорное,  но
ладонь Капитана сжала  ее  пальцы,  она  притихла,  опустила  голову,  сразу
вспомнила, что сложностей в  жизни  осталось  немало.  А  главная  сложность
шагает рядом и держит за руку.
   Открылась широкая площадь, залитая багровым светом  полной  Луны.  Четыре
каменных фигуры, высеченных довольно мастерски, стояли на ней - одна  повыше
остальны