- А Наталья Васильевна? - спросил Вельчанинов.

     - Наталья Васильевна? - покривился Павел Павлович. - Ведь вы ее
знаете, помните-с, она много высказывать не любила, но зато как прощалась с
нею на смертном одре... тут-то вот все и высказалось-с! И вот я вам сказал
сейчас "на смертном одре-с"; а меж тем вдруг, за день уже до смерти,
волнуется, сердится, - говорит, что ее лекарствами залечить хотят, что у
ней одна только простая лихорадка, и оба наши доктора ничего не смыслят, и
как только вернется Кох (помните, штаб-лекарь-то наш, старичок), так она
через две недели встанет с постели! Да куда, уже за пять аж только часов до
отхода вспоминала, что через три недели непременно надо тетку, именинницу,
посетить, в имении ее, Лизину крестную мать-с...

     Вельчанинов вдруг поднялся со стула, все еще не выпуская ручку Лизы.
Ему, между прочим, показалось, что в горячем взгляде девочки, устремленном
на отца, было что-то укорительное.

     - Она не больна? - как-то странно, торопливо спросил он.

     - Кажется бы, нет-с, но... обстоятельства-то вот наши так здесь
сошлись, - проговорил Павел Павлович с горестною заботливостью, - ребенок
странный и без того-с нервный, после смерти матери больна была две недели,
истерическая-с. Давеча ведь какой у нас плач был, как вы вошли-с, -
слышишь, Лиза, слышишь? - а ведь из-за чего-с? Все в том, что я ухожу и ее
оставляю, значит, дескать, что уж и не люблю больше так, как ее при мамаше
любил, - вот в чем обвиняет меня. И забредет же в голову такая фантазия
такому еще ребенку-с, которому бы только в игрушки играть. А здесь и
поиграть-то ей не с кем.

     - Так как же вы... вы здесь разве совсем только вдвоем?

     - Совсем одинокие-с; служанка только разве прислужить придет, раз на
дню.

     - А уходите, ее одну так и оставляете?

     - А то как же-с? А вчера уходил, так даже запер ее, вот в той
комнатке, из-за того у нас и слезы вышли сегодня. Да ведь что же было
делать, посудите сами: третьего дня сошла она вниз без меня, а мальчик ей в
голову камнем пустил. А то заплачет да и бросится у всех на дворе
расспрашивать: куда я ушел? а ведь это нехорошо-с. Да и я-то хорош: уйду на
час, а приду на другой день поутру, так и вчера сошлось. Хорошо еще, что
хозяйка без меня отперла ей, слесаря призывала замок отворить, - даже
срам-с, - подлинно сам себя извергом чувствую-с. Все от затмения-с...

     - Папаша! - робко и беспокойно проговорила девочка.

     - Ну, вот и опять! опять ты за то же! что я давеча говорил?

     - Я не буду, я не буду, - в страхе, торопливо складывая перед ним
руки, повторила Лиза.

     - Так не может продолжаться у вас, при такой обстановке, - нетерпеливо
заговорил вдруг Вельчанинов голосом власть имеющего. - Ведь вы... ведь вы
человек с состоянием же; как же вы у так - во-первых, в этом флигеле и при
такой обстановке?

     - Во флигеле-то-с? да ведь через неделю, может, уже и уедем-с, а денег
и без того много потратили, хотя бы и с состоянием-с...

     - Ну, довольно, довольно, - прервал его Вельчанинов все с более и
более возраставшим нетерпением, как бы явно говоря: "Нечего говорить, все
знаю, что ты скажешь, и знаю, с каким намерением ты говоришь!" - Слушайте,
я вам делаю предложение: вы сейчас сказали, что останетесь неделю, пожалуй,
может, и две. У меня здесь есть один дом, то есть такое семейство, где я
как в родном своем углу, - вот уже двадцать лет. Это семейство одних
Погорельцевых. Погорельцев Александр Павлович, тайный советник; даже вам,
пожалуй, пригодится по вашему делу. Они теперь на даче. У них богатейшая
своя дача. Клавдия Петровна Погорельцева мне как сестра, как мать. У них
восемь человек детей. Дайте я сейчас же свезу к ним Лизу... я для того,
чтоб времени не терять. Они с радостью примут, на все это время, обласкают,
как родную дочь, как родную дочь!

     Он был в ужасном нетерпении и не скрывал этого.

     - Это как-то уж невозможно-с, - проговорил Павел Павлович, с ужимкою и
хитро, как показалось Вельчанинову, засматривая ему в глаза.

     - Почему? Почему невозможно?

     - Да как же-с, отпустить так ребенка, и вдруг-с - положим, с таким
искренним благоприятелем, как вы, я не про то-с, но все-таки в дом
незнакомый, и такого уж высшего общества-с, где я еще и не знаю, как
примут.

     - Да я же сказал вам, что я у них как родной, - почти в гневе закричал
Вельчанинов. - Клавдия Петровна за счастье почтет по одному моему слову.
Как бы мою дочь... да черт возьми, ведь вы сами же знаете, что вы только
так, чтобы болтать... чего же уж тут говорить!

     Он даже топнул ногой.

     - Я к тому, что не странно ли очень уж будет-с? Все-таки надо бы и мне
хоть раз-другой к ней наведаться, а то как же совсем без отца-то-с?
хе-хе... и в такой важный дом-с.

     - Да это простейший дом, а вовсе не "важный"! - кричал Вельчанинов, -
говорю вам, там детей много. Она там воскреснет, все для этого... А вас я
сам завтра же отрекомендую, коли хотите. Да и непременно даже нужно будет
вам съездить поблагодарить; каждый день будем ездить, если хотите...

     - Все как-то-с...

     - Вздор! Главное в том, что вы сами это знаете! Слушайте, заходите ко
мне сегодня с вечера и ночуйте, пожалуй, а поутру пораньше и поедем, чтобы
в двенадцать там быть.

     - Благодетель вы мой! Даже и ночевать у вас... - с умилением
согласился вдруг Павел Павлович, - подлинно благодеяние оказываете... а где
ихняя дача-с?

     - Дача их в Лесном.

     - Только вот как же ее костюм-с? Потому-с в такой знатный дом, да еще
на даче-с, сами знаете... Сердце отца-с!

     - А какой ее костюм? Она в трауре. Разве может быть у ней другой
костюм? Самый приличный, какой только можно вообразить! Только вот белье бы
почище, косыночку... (Косыночка и выглядывавшее белье были действительно
очень грязны.)

     - Сейчас же, непременно переодеться, - захлопотал Павел Павлович, - а
прочее необходимое белье мы ей тоже сейчас соберем; оно у Марьи Сысоевны в
стирке-с.

     - Так велеть бы послать за коляской, - перебил Вельчанинов, - и
скорей, если б возможно.

     Но оказалось препятствие: Лиза решительно воспротивилась, все время
она со страхом прислушивалась, и если бы Вельчанинов, уговаривая Павла
Павловича, имел время пристально к ней приглядеться, то увидел бы
совершенное отчаяние на ее личике.

     - Я не поеду, - сказала она твердо и тихо.

     - Вот, вот видите-с, вся в мамашу!

     - Я не в мамашу, я не в мамашу! - выкрикивала Лиза, в отчаянии ломая
свои маленькие руки и как бы оправдываясь перед отцом в страшном упреке,
что она в мамашу. - Папаша, папаша, если вы меня кинете...

     Она вдруг накинулась на испугавшегося Вельчанинова.

     - Если вы возьмете меня, так я...

     Но она не успела ничего выговорить далее; Павел Павлович схватил ее за
руку, чуть не за шиворот, и уже с нескрываемым озлоблением потащил ее в
маленькую комнатку. Там опять несколько минут происходило шептанье,
слышался заглушенный плач. Вельчанинов хотел было уже идти туда сам, но
Павел Павлович вышел к нему и с искривленной улыбкой объявил, что сейчас
она выйдет-с. Вельчанинов старался не глядеть на него и смотрел в сторону.

     Явилась и Марья Сысоевна, та самая баба, которую встретил он, входя
давеча в коридор, и стала укладывать в хорошенький маленький сак,
принадлежавший Лизе, принесенное для нее белье.

     - Вы, что ли, батюшка, девочку-то отвезете? - обратилась она к
Вельчанинову, - семейство, что ли, у вас? Хорошо, батюшка, сделаете:
ребенок смирный, от содома избавите.

     - Уж вы, Марья Сысоевна, - пробормотал было Павел Павлович.

     - Что Марья Сысоевна! Меня и все так величают. Аль у тебя не содом?
Прилично ли робеночку с понятием на такой срам смотреть? Коляску-то привели
вам, батюшка, - до Лесного, что ли?

     - Да, да.

     - Ну и в добрый час!

     Лиза вышла бледненькая, с потупленными глазками, и взяла сак. Ни
одного взгляда в сторону Вельчанинова; она сдержала себя и не бросилась,
как давеча, обнимать отца, даже при прощанье; видимо, даже не хотела
поглядеть на него. Отец прилично поцеловал ее в головку и погладил; у ней
закривилась при этом губка и задрожал подбородок, но глаз она на отца
все-таки не подняла. Павел Павлович был как будто бледен, и руки у него
дрожали - это ясно заметил Вельчанинов, хотя всеми силами старался не
смотреть на него. Одного ему хотелось: поскорей уж уехать. "А там что ж,
чем же я виноват? - думал он. - Так должно было быть". Сошли вниз, тут
расцеловалась с Лизой Марья Сысоевна, и, только уже усевшись в коляску,
Лиза подняла глаза на отца - и вдруг всплеснула руками и вскрикнула; еще
миг, и она бы бросилась к нему из коляски, но лошади уже тронулись.

                                     VI
                     НОВАЯ ФАНТАЗИЯ ПРАЗДНОГО ЧЕЛОВЕКА

     - Уж не дурно ли вам? - испугался Вельчанинов. - Я велю остановить, я
велю вынести воды...

     Она вскинула на него глазами и горячо, укорительно поглядела.

     - Куда вы меня везете? - проговорила она резко и отрывисто.

     - Это прекрасный дом, Лиза. Они теперь на прекрасной даче; там много
детей, они вас там будут любить, они добрые... Не сердитесь на меня, Лиза,
я вам добра хочу...

     Странен бы показался он в эту минуту кому-нибудь из знавших его, если
бы кто из них мог его видеть.

     - Как вы, - как вы, - как вы... у, какие вы злые! - сказала Лиза,
задыхаясь от подавляемых слез и засверкав на него озлобленными прекрасными
глазами.

     - Лиза, я...

     - Вы злые, злые, злые! - Она ломала свои руки.

     Вельчанинов совсем потерялся.

     - Лиза, милая, если б вы знали, в какое отчаяние вы меня вводите!

     - Это правда, что он завтра приедет? Правда? - спросила она
повелительно.

     - Правда, правда! Я его сам привезу; я его возьму и привезу.

     - Он обманет, - прошептала Лиза, опуская глаза в землю.

     - Разве он вас не любит, Лиза?

     - Не любит.

     - Он вас обижал? Обижал?

     Лиза мрачно посмотрела на него и промолчала. Она опять отвернулась от
него и сидела, упорно потупившись. Он начал ее уговаривать, он говорил ей с
жаром, он был сам в лихорадке. Лиза слушала недоверчиво, враждебно, но
слушала. Внимание ее обрадовало его чрезвычайно: он даже стал объяснять ей,
что такое пьющий человек. Он говорил, что сам ее любит и будет наблюдать за
отцом. Лиза подняла наконец глаза и пристально на него поглядела. Он стал
рассказывать, как он знал еще ее мамашу, и видел, что завлекает ее
рассказами. Мало-помалу она начала понемногу отвечать на его вопросы, - но
осторожно и односложно, с упорством. На главные вопросы она все-таки ничего
не ответила: она упорно молчала обо всем, что касалось прежних ее отношений
к отцу. Говоря с нею, Вельчанинов взял ее ручку в свою, как давеча, и не
выпускал ее; она не отнимала. Девочка, впрочем, не все молчала; она
все-таки проговорилась в неясных ответах, что отца она больше любила, чем
мамашу, потому что он всегда прежде ее больше любил, а мамаша прежде ее
меньше любила; но что когда мамаша умирала, то очень ее целовала и плакала,
когда все вышли из комнаты и они остались вдвоем... и что она теперь ее
больше всех любит, больше всех, всех на свете, и каждую ночь больше всех
любит ее. Но девочка была действительно гордая: спохватившись о том, что
она проговорилась, она вдруг опять замкнулась и примолкла; даже с
ненавистью взглянула на Вельчанинова, заставившего ее проговориться. Под
конец пути истерическое состояние ее почти прошло, но она стала ужасно
задумчива и смотрела как дикарка, угрюмо, с мрачным, предрешенным
упорством. Что же касается до того, что ее везут теперь в незнакомый дом, в
котором она никогда не бывала, то это, кажется, мало ее покамест смущало.
Мучило ее другое, это видел Вельчанинов; он угадывал, что ей стыдно его,
что ей именно стыдно того, что отец так легко ее с ним отпустил, как будто
бросил ее ему на руки.

     "Она больна, - думал он, - может быть, очень; ее измучили... О пьяная,
подлая тварь! Я теперь понимаю его!" Он торопил кучера; он надеялся на
дачу, на воздух, на сад, на детей, на новую, незнакомую ей жизнь, а там,
потом... Но в том, что будет после, он уже не сомневался нисколько; там
были полные, ясные надежды. Об одном только он знал совершенно: что никогда
еще он не испытывал того, что ощущает теперь, и что это останется при нем
на всю его жизнь! "Вот цель, вот жизнь!" - думал он восторженно.

     Много мелькало в нем теперь мыслей, но он не останавливался на них и
упорно избегал подробностей: без подробностей все становилось ясно, все
было нерушимо. Главный план его сложился сам собою: "Можно будет
подействовать на этого мерзавца, - мечтал он, - соединенными силами, и он
оставит в Петербурге у Погорельцевых Лизу, хотя сначала только на время, на
срок, и уедет один; а Лиза останется мне; вот и все, чего же тут более?
И... и, конечно, он сам этого желает; иначе зачем бы ему ее мучить".
Наконец приехали. Дача Погорельцевых была действительно прелестное
местечко; встретила их прежде всех шумная ватага детей, высыпавшая на
крыльцо дачи. Вельчанинов уже слишком давно тут не был, и радость детей
была неистовая: его любили. Постарше тотчас же закричали ему, прежде чем он
вышел из коляски:

     - А что процесс, что ваш процесс? - Это подхватили и самые маленькие и
со смехом визжали вслед за старшими. Его здесь дразнили процессом. Но,
увидев Лизу, тотчас же окружили ее и стали ее рассматривать с молчаливым и
пристальным детским любопытством. Вышла Клавдия Петровна, а за нею ее муж.
И она и муж ее тоже начали, с первого слова и смеясь, вопросом о процессе.

     Клавдия Петровна была дама лет тридцати семи, полная и еще красивая
брюнетка, с свежим и румяным лицом. Муж ее был лет пятидесяти пяти, человек
умный и хитрый, но добряк прежде всего. Их дом был в полном смысле "родной
угол" для Вельчанинова, как сам он выражался. Но тут скрывалось еще особое
обстоятельство: лет двадцать назад эта Клавдия Петровна чуть было не вышла
замуж за Вельчанинова, тогда еще почти мальчика, еще студента. Любовь была
первая, пылкая, смешная и прекрасная. Кончилось, однако же, тем, что она
вышла за Погорельцева. Лет через пять опять встретились, и все кончилось
ясной и тихою дружбой. Осталась навсегда какая-то теплота в их отношениях,
какой-то особенный свет, озарявший эти отношения. Тут все было чисто и
безупречно в воспоминаниях Вельчанинова и тем дороже для него, что, может
быть, единственно только тут это и было. Здесь, в этой семье, он был прост,
наивен, добр, нянчил детей, не ломался никогда, сознавался во всем и
исповедовался во всем. Он клялся не раз Погорельцевым, что поживет еще
немного в свете, а там переедет к ним совсем и станет жить с ними, уже не
разлучаясь. Про себя он думал об этом намерении вовсе не шутя.

     Он довольно подробно изложил им о Лизе все, что было надо; но
достаточно было одной его просьбы, безо всяких особенных изложений. Клавдия
Петровна расцеловала "сиротку" и обещала сделать все с своей стороны. Дети
подхватили Лизу и увели играть в сад. Через полчаса живого разговора
Вельчанинов встал и стал прощаться. Он был в таком нетерпении, что всем это
стало заметно. Все удивились; не был три недели и теперь уезжает через
полчаса. Он смеялся и клялся, что приедет завтра. Ему заметили, что он в
слишком сильном волнении; он вдруг взял за руки Клавдию Петровну и под
предлогом, что забыл сказать что-то очень важное, отвел ее в другую
комнату.

     - Помните вы, что я вам говорил, - вам одной, и чего даже муж ваш не
знает, - о т-ском годе моей жизни?

     - Слишком помню; вы часто об этом говорили.

     - Я не говорил, а я исповедовался, и вам одной, вам одной! Я никогда
не называл вам фамилии этой женщины; она - Трусоцкая, жена этого
Трусоцкого. Это она умерла, а Лиза, ее дочь, - моя дочь!

     - Это наверно? Вы не ошибаетесь? - спросила Клавдия Петровна с
некоторым волнением.

     - Совершенно, совершенно не ошибаюсь! - восторженно проговорил
Вельчанинов.

     И он рассказал сколько мог вкратце, спеша и волнуясь ужасно, - все.
Клавдия Петровна и прежде знала это все, но фамилии этой дамы не знала.
Вельчанинову до того становилось всегда страшно при одной мысли, что
кто-нибудь из знающих его встретит когда-нибудь m-me Трусоцкую и подумает,
что он мог так любить эту женщину, что даже Клавдии Петровне, единственному
своему другу, он не посмел открыть до сих пор имени "этой женщины".

     - И отец ничего не знает? - спросила та, выслушав рассказ.

     - Н-нет, он знает... Это-то меня и мучит, что я еще не разглядел тут
всего! - горячо продолжал Вельчанинов. - Он знает, знает; я это заметил
сегодня и вчера. Но мне надо знать, сколько именно он тут знает? Я потому и
спешу теперь. Сегодня вечером он придет. Недоумеваю, впрочем, откуда бы ему
знать, - то есть все-то знать? Про Багаутова он знает все, в этом нет
сомнения. Но про меня? Вы знаете, как в этом случае жены умеют заверить
своих мужей! Сойди сам ангел с небеси - муж и тому не поверит, а поверит
ей! Не качайте головой, не осуждайте меня, я сам себя осуждаю и осудил во
всем давно, давно!.. Видите, давеча у него я до того был уверен, что он
знает все, что компрометировал перед ним себя сам. Верите ли: мне так
стыдно и тяжело, что я его вчера так грубо встретил. (Я вам потом все еще
подробнее расскажу!) Он и зашел вчера ко мне из непобедимого злобного
желания дать мне знать, что он знает свою обиду и что ему известен обидчик!
Вот вся причина его глупого прихода в пьяном виде. Но это так естественно с
его стороны! Он именно зашел укорить! Вообще я слишком горячо вел это
давеча и вчера! Неосторожно, глупо! Сам себя ему выдал! Зачем он в такую
расстроенную минуту подъехал? Говорю же вам, что он даже Лизу мучил, мучил
ребенка, и, наверно, тоже, чтоб укорить, чтоб зло сорвать хоть на ребенке!
Да, он озлоблен, - как он ни ничтожен, но он озлоблен; очень даже. Само
собою, это не более как шут, хотя прежде, ей-богу, он имел вид порядочного
человека, насколько мог, но ведь это так естественно, что он пошел
беспутничать! Тут, друг мой, по-христиански надо взглянуть! И знаете,
милая, добрая моя, - я хочу к нему совсем перемениться: я хочу обласкать
его. Это будет даже "доброе дело" с моей стороны. Потому что ведь все-таки
я же перед ним виноват! Послушайте, знаете, я вам еще скажу: мне раз в Т.
вдруг четыре тысячи рублей понадобились, и он мне выдал их в одну минуту,
безо всякого документа, с искреннею радостью, что мог угодить, и ведь я же
взял тогда, я ведь из рук его взял, я деньги брал от него, слышите, брал
как у друга!

     - Только будьте осторожнее, - с беспокойством заметила на все это
Клавдия Петровна, - и как вы восторженны, я, право, боюсь за вас! Конечно,
Лиза теперь и моя дочь, но тут так много, так много еще неразрешенного! А
главное, будьте теперь осмотрительнее; вам непременно надо быть
осмотрительнее, когда вы в счастье или в таком восторге; вы слишком
великодушны, когда вы в счастье, - прибавила она с улыбкою.

     Все вышли провожать Вельчанинова; дети привели Лизу, с которой играли
в саду. Они смотрели на нее теперь, казалось, еще с большим недоумением,
чем давеча. Лиза задичилась совсем, когда Вельчанинов поцеловал ее при
всех, прощаясь, и с жаром повторил обещание приехать завтра с отцом. До
последней минуты она молчала и на него не смотрела, но тут вдруг схватила
его за рукав и потянула куда-то в сторону, устремив на него умоляющий
взгляд; ей хотелось что-то сказать ему. Он тотчас отвел ее в другую
комнату.

     - Что такое, Лиза? - нежно и ободрительно спросил он, но она, все еще
боязливо оглядываясь, потащила его дальше в угол; ей хотелось совсем от
всех спрятаться.

     - Что такое, Лиза, что такое?

     Она молчала и не решалась; неподвижно глядела в его глаза своими
голубыми глазами, и во всех чертах ее личика выражался один тольк