и что развеселился. Во всех играх он ангажировал себе в пару,
когда надо было, преимущественно изменницу рыженькую или одну из сестер
Захлебининых. Но, к еще пущему своему удивлению, Вельчанинов заметил, что
Павел Павлович ни разу почти не осмелился сам заговорить с Надей, хотя
беспрерывно юлил подле или невдалеке от нее; по крайней мере свое положение
не примечаемого и презираемого ею он принимал как бы так и должное,
натуральное. Но под конец с ним все-таки опять сыграли штучку.

     Игра была "прятаться". Спрятавшийся мог, впрочем, перебегать по всему
тому месту, где позволено было ему спрятаться. Павлу Павловичу, которому
удалось схоронить себя, влезши в густой куст, вдруг вздумалось, перебегая,
вскочить в дом. Раздались крики, его увидели; он по лестнице поспешно
улизнул в антресоли, зная там одно местечко за комодом, где хотел
притаиться. Но рыженькая взлетела вслед за ним, подкралась на цыпочках к
двери и защелкнула ее на замок. Все тотчас, как давеча, перестали играть и
опять убежали за пруд, на другой конец сада. Минут через десять Павел
Павлович, почувствовав, что его никто не ищет, выглянул из окошка. Никого
не было. Кричать он не стал, чтобы не разбудить родителей; горничной и
служанке дано было строгое приказание не являться и не отзываться на зов
Павла Павловича. Могла бы отпереть ему Катерина Федосеевна, но она,
возвратясь в свою комнатку и сев помечтать, неожиданно тоже заснула. Он
просидел таким образом около часу. Наконец стали появляться, как бы
невзначай, проходя, по две и по три девицы.

     - Павел Павлович, что вы к нам нейдете? Ах, как там весело! Мы в театр
играем. Алексей Иванович "молодого человека" представлял.

     - Павел Павлович, что же вы нейдете, на вас нужно дивиться! - замечали
проходившие другие девицы.

     - Чему опять дивиться? - раздался вдруг голос m-me Захлебининой,
только что проснувшейся и решившейся наконец пройтись по саду и взглянуть
на "детские" игры в ожидании чаю.

     - Да вот Павел Павлович, - указали ей на окно, в которое выглядывало,
искаженно улыбаясь, лицо, побледневшее от злости, - лицо Павла Павловича.

     - И охота человеку сидеть одному, когда всем так весело! - покачала
головою мать семейства.

     Тем временем Вельчанинов удостоился наконец получить от Нади
объяснение ее давешних слов о том, что она "рада его приезду по одному
случаю". Объяснение произошло в уединенной аллее. Марья Никитишна нарочно
вызвала Вельчанинова, участвовавшего в каких-то играх и уже начинавшего
сильно тосковать, и привела его в эту аллею, где и оставила его одного с
Надей.

     - Я совершенно убедилась, - затрещала она смелой и быстрой
скороговоркой, - что вы вовсе не такой друг Павла Павловича, как он об вас
нахвастал. Я рассчитала, что только вы один можете оказать мне одну
чрезвычайно важную услугу; вот его давешний скверный браслет, - вынула она
футляр из кармашка, - я вас покорнейше буду просить возвратить ему
немедленно, потому что сама я ни за что и никогда не заговорю с ним теперь
во всю жизнь. Впрочем, можете сказать ему это от моего имени и прибавьте,
чтоб он не смел вперед соваться с подарками. Об остальном я уже дам ему
знать через других. Угодно вам сделать мне удовольствие, исполнить мое
желание?

     - Ах, ради бога, избавьте! - почти вскричал Вельчанинов, замахав
руками.

     - Как! Как избавьте? - неимоверно удивилась Надя его отказу и
вытаращила на него глаза. Весь подготовленный тон ее порвался в один миг, и
она чуть уж не плакала. Вельчанинов рассмеялся.

     - Я не то чтобы... я очень бы рад... но у меня с ним свои счеты...

     - Я знала, что вы ему не друг и что он налгал! - пылко и скоро
перебила его Надя. - Я никогда не выйду за него замуж, знайте это! Никогда!
Я не понимаю даже, как он осмелился... Только вы все-таки должны передать
ему его гадкий браслет, а то как же мне быть? Я непременно, непременно
хочу, чтоб он сегодня же, в тот же день, получил обратно и гриб съел. А
если он нафискалит папаше, то увидит, как ему достанется.

     Из-за куста вдруг и совсем неожиданно выскочил взъерошенный молодой
человек в синих очках.

     - Вы должны передать браслет, - неистово накинулся он на Вельчанинова,
- уже во имя одних только прав женщины, если вы сами стоите на высоте
вопроса...

     Но он не успел докончить; Надя рванула его изо всей силы за рукав и
оттащила от Вельчанинова.

     - Господи, как вы глупы, Предпосылов! - закричала она. Ступайте вон!
Ступайте вон, ступайте вон и не смейте подслушивать, я вам приказала далеко
стоять!.. - затопала она на него ножками, и когда уже тот улизнул опять в
свои кусты, она все-таки продолжала ходить поперек дорожки, как бы вне
себя, взад и вперед, сверкая глазками и сложив перед собою обе руки
ладошками.

     - Вы не поверите, как они глупы! - остановилась она вдруг перед
Вельчаниновым. - Вам вот смешно, а мне-то каково!

     - Это ведь не он, не он? - смеялся Вельчанинов.

     - Разумеется, не он, и как только вы могли это подумать! улыбнулась и
закраснелась Надя. - Это только его друг. Но каких он выбирает друзей, я не
понимаю, они все там говорят, что это "будущий двигатель", а я ничего не
понимаю... Алексей Иванович, мне не к кому обратиться; последнее слово,
отдадите вы или нет?

     - Ну хорошо, отдам, давайте.

     - Ах, вы милый, ах, вы добрый! - обрадовалась вдруг она, передавая ему
футляр. - Я вам за это целый вечер петь буду, потому что я прекрасно пою,
знайте это, а я давеча налгала, что музыки не люблю. Ах, кабы вы еще хоть
разочек приехали, как бы я была рада, я бы вам все, все, все рассказала, и
много бы кроме того, потому что вы такой добрый, такой добрый, как - как
Катя!

     И действительно, когда воротились домой, к чаю, она ему спела два
романса голосом совсем еще не обработанным и только что начинавшимся, но
довольно приятным и с силой. Павел Павлович, когда все воротились из саду,
солидно сидел с родителями за чайным столом, на котором уже кипел большой
семейный самовар и расставлены были фамильные чайные чашки севрского
фарфора. Вероятно, он рассуждал с стариками о весьма серьезных вещах - так
как послезавтра он уезжал на целые девять месяцев. На вошедших из сада, и
преимущественно на Вельчанинова, он даже и не поглядел; очевидно было тоже,
что он не "нафискалил" и что все покамест было спокойно.

     Но когда Надя стала петь, явился тотчас и он. Надя нарочно не ответила
на один его прямой вопрос, но Павла Павловича это не смутило и не
поколебало; он стал за спинкой ее стула, и весь вид его показывал, что это
его место и что он его никому не уступит.

     - Алексею Ивановичу петь, maman, Алексей Иванович хочет спеть! -
закричали почти все девицы, теснясь к роялю, за который самоуверенно
усаживался Вельчанинов, располагаясь сам себе аккомпанировать. Вышли и
старики и Катерина Федосеевна, сидевшая с ними и разливавшая чай.

     Вельчанинов выбрал один, почти никому теперь не известный романс
Глинки:

          Когда в час веселый откроешь ты губки
          И мне заворкуешь нежнее голубки...

     Он спел его, обращаясь к одной только Наде, стоявшей у самого его
локтя и всех к нему ближе. Голосу у него давно уже не было, но видно было
по остаткам, что прежде был недурной. Этот романс Вельчанинову удалось
слышать в первый раз лет двадцать перед этим, когда он был еще студентом,
от самого Глинки, в доме одного приятеля покойного композитора, на
литературно-артистической холостой вечеринке. Расходившийся Глинка сыграл и
спел все свои любимые вещи из своих сочинений, в том числе этот романс. У
него тоже не оставалось тогда голосу, но Вельчанинов помнил чрезвычайное
впечатление, произведенное тогда именно этим романсом. Какой-нибудь
искусник, салонный певец, никогда бы не достиг такого эффекта. В этом
романсе напряжение страсти идет, возвышаясь и увеличиваясь с каждым стихом,
с каждым словом; именно от силы этого необычайного напряжения малейшая
фальшь, малейшая утрировка и неправда, которые так легко сходят с рук в
опере, - тут погубили и исказили бы весь смысл. Чтобы пропеть эту
маленькую, но необыкновенную вещицу, нужна была непременно - правда,
непременно настоящее, полное вдохновение, настоящая страсть или полное
поэтическое ее усвоение. Иначе романс не только совсем бы не удался, но мог
даже показаться безобразным и чуть ли не каким-то бесстыдным: невозможно
было бы выказать такую силу напряжения страстного чувства, не возбудив
отвращения, а правда и простодушие спасали все. Вельчанинов помнил, что
этот романс ему и самому когда-то удавался. Он почти усвоил манеру пения
Глинки; но теперь с первого же звука, с первого стиха и настоящее
вдохновение зажглось в его душе и дрогнуло в голосе. С каждым словом
романса все сильнее и смелее прорывалось и обнажалось чувство, в последних
стихах послышались крики страсти, и когда он допел, сверкающим взглядом
обращаясь к Наде, последние слова романса:

          Теперь я смелее гляжу тебе в очи,
          Уста приближаю и слушать нет мочи,
          Хочу целовать, целовать, целовать!
          Хочу целовать, целовать, целовать! -

то Надя вздрогнула почти от испуга, даже капельку отшатнулась назад;
румянец залил ее щеки, и в то же мгновение как бы что-то отзывчивое
промелькнуло Вельчанинову в застыдившемся и почти оробевшем ее личике.
Очарование, а в то же время и недоумение проглядывали и на лицах всех
слушательниц; всем как бы казалось, что невозможно и стыдно так петь, а в
то же время все эти личики и глазки горели и сверкали и как будто ждали и
еще чего-то. Особенно между этими лицами промелькнуло перед Вельчаниновым
лицо Катерины Федосеевны, сделавшееся чуть не прекрасным.

     - Ну романс! - пробормотал несколько опешенный старик Захлебинин. -
Но... не слишком ли сильно? Приятно, но сильно...

     - Сильно... - отозвалась было и m-me Захлебинина, но Павел Павлович ей
не дал докончить: он вдруг выскочил вперед и, как помешанный, забывшись до
того, что сам своей рукой схватил за руку Надю и отвел ее от Вельчанинова,
подскочил к нему и потерянно смотрел на него, шевеля трясущимися губами.

     - На одну минутку-с, - едва выговорил он наконец.

     Вельчанинов ясно видел, что еще минута, и этот господин может решиться
на что-нибудь в десять раз еще нелепее; он взял его поскорее за руку и, не
обращая внимания на всеобщее недоумение, вывел на балкон и даже сошел с ним
несколько шагов в сад, в котором уже почти совсем стемнело.

     - Понимаете ли, что вы должны сейчас же, сию же минуту со мною уехать!
- проговорил Павел Павлович.

     - Нет, не понимаю...

     - Помните ли, - продолжал Павел Павлович своим исступленным шепотом, -
помните, как вы потребовали от меня тогда, чтобы я сказал вам все, все-с,
откровенно-с, "самое последнее слово...", помните ли-с? Ну, так пришло
время сказать это слово-с... поедемте-с!

     Вельчанинов подумал, взглянул еще раз на Павла Павловича и согласился
уехать.

     Внезапно возвещенный их отъезд взволновал родителей и возмутил всех
девиц ужасно.

     - Хотя бы по другой чашке чаю... - жалобно простонала m-me
Захлебинина.

     - Ну уж ты, чего взволновался? - с строгим и недовольным тоном
обратился старик к ухмылявшемуся и отмалчивавшемуся Павлу Павловичу.

     - Павел Павлович, зачем вы увозите Алексея Ивановича? - жалобно
заворковали девицы, в то же время ожесточенно на него посматривая. Надя же
так злобно на него поглядела, что он весь покривился, но - не сдался.

     - А ведь и в самом деле Павел Павлович - спасибо ему - напомнил мне о
чрезвычайно важном деле, которое я мог упустить, - смеялся Вельчанинов,
пожимая руку хозяину, откланиваясь хозяйке и девицам и как бы особенно
перед всеми ими Катерине Федосеевне, что было опять всеми замечено.

     - Мы вам благодарны за посещение и вам всегда рады, все, - веско
заключил Захлебинин.

     - Ах, мы так рады... - с чувством подхватила мать семейства.

     - Приезжайте, Алексей Иванович! приезжайте! - слышались многочисленные
голоса с балкона, когда он уже уселся с Павлом Павловичем в коляску; чуть
ли не было одного голоска, проговорившего потише других: "Приезжайте,
милый, милый Алексей Иванович!"

     "Это рыженькая!" - подумал Вельчанинов.

                                    XIII
                            НА ЧЬЕМ КРАЮ БОЛЬШЕ

     Он мог подумать о рыженькой, а между тем досада и раскаяние давно уже
томили его душу. Да и во весь этот день, казалось бы так забавно
проведенный, - тоска почти не оставляла его. Перед тем как петь романс, он
уже не знал, куда от нее деваться; может, оттого и пропел с таким
увлечением.

     "И я мог так унизиться... оторваться от всего!" - начал было он
упрекать себя, но поспешно прервал свои мысли. Да и унизительно показалось
ему плакаться; гораздо приятнее было на кого-нибудь поскорей рассердиться.

     - Дур-рак! - злобно прошептал он, накосившись на сидевшего с ним рядом
в коляске и примолкшего Павла Павловича.

     Павел Павлович упорно молчал, может быть сосредоточиваясь и
приготовляясь. С нетерпеливым жестом снимал он иногда с себя шляпу и
вытирал себе лоб платком.

     - Потеет! - злобился Вельчанинов.

     Однажды только Павел Павлович отнесся с вопросом к кучеру: "Будет
гроза или нет?"

     - И-и какая! Непременно будет; весь день парило. - Действительно, небо
темнело и вспыхивали отдаленные молнии. В город въехали уже в половине
одиннадцатого.

     - Я ведь к вам-с, - предупредительно обратился Павел Павлович к
Вельчанинову уже неподалеку от дома.

     - Понимаю; но я вас уведомляю, что чувствую себя серьезно
нездоровым...

     - Не засижусь, не засижусь!

     Когда стали входить в ворота, Павел Павлович забежал на минутку в
дворницкую к Мавре.

     - Чего вы туда забегали? - строго спросил Вельчанинов, когда тот
догнал его и вошли в комнаты.

     - Ничего-с, так-с... извозчик-с...

     - Я вам пить не дам!

     Ответа не последовало. Вельчанинов зажег свечи, а Павел Павлович
тотчас же уселся в кресло. Вельчанинов нахмуренно остановился перед ним.

     - Я вам тоже обещал сказать и мое "последнее" слово, - начал он с
внутренним, еще подавляемым раздражением, - вот оно, это слово: считаю по
совести, что все дела между нами обоюдно покончены, так что нам не об чем
даже и говорить; слышите - не об чем; а потому не лучше ли вам сейчас уйти,
а я за вами дверь запру.

     - Поквитаемтесь, Алексей Иванович! - проговорил Павел Павлович, но
как-то особенно кротко смотря ему в глаза.

     - По-кви-таемтесь? - удивился ужасно Вельчанинов: - Странное слово вы
выговорили! В чем же "поквитаемтесь"? Ба! Да это уж не то ли ваше
"последнее слово", которое вы мне давеча обещали... открыть?

     - Оно самое-с.

     - Не в чем нам более сквитываться, мы - давно сквитались! - гордо
произнес Вельчанинов.

     - Неужели вы так думаете-с? - проникнутым голосом проговорил Павел
Павлович, как-то странно сложив перед собою руки, пальцы в пальцы, и держа
их перед грудью. Вельчанинов не ответил ему и пошел шагать но комнате.
"Лиза? Лиза?" - стонало в его сердце.

     - А впрочем, чем же вы хотели сквитаться? - нахмуренно обратился он к
нему после довольно продолжительного молчания. Тот все это время провожал
его по комнате глазами, держа перед собою по-прежнему сложенные руки.

     - Не ездите туда более-с, - почти прошептал он умоляющим голосом и
вдруг встал со стула.

     - Как? Так вы только про это? - Вельчанинов злобно рассмеялся. -
Однако ж дивили вы меня целый день сегодня! - начал было он ядовито, но
вдруг все лицо его изменилось: - Слушайте меня, - грустно и с глубоким
откровенным чувством проговорил он, - я считаю, что никогда и ничем я не
унижал себя так, как сегодня, - во-первых, согласившись ехать с вами, и
потом - тем, что было там... Это было так мелочно, так жалко... я опоганил
и оподлил себя, связавшись... и позабыв... Ну да что! - спохватился он
вдруг, - слушайте: вы напали на меня сегодня невзначай, на раздраженного и
больного... ну да нечего оправдываться! Туда я более не поеду и уверяю вас,
что не имею никаких там интересов, - заключил он решительно.

     - Неужели, неужели? - не скрывая своего радостного волнения, вскричал
Павел Павлович. Вельчанинов с презрением посмотрел на него и опять пошел
расхаживать по комнате.

     - Вы, кажется, во что бы то ни стало решились быть счастливым? - не
утерпел он наконец не заметить.

     - Да-с, - тихо и наивно подтвердил Павел Павлович.

     "Что мне в том, - думал Вельчанинов, - что он шут и зол только по
глупости? Я его все-таки не могу не ненавидеть, - хотя бы он и не стоил
того!"

     - Я "вечный муж-с"! - проговорил Павел Павлович с приниженно-покорною
усмешкой над самим собой. - Я это словечко давно уже знал от вас, Алексей
Иванович, еще когда вы жили с нами там-с. Я много ваших слов тогда
запомнил, в тот год. В прошлый раз, когда вы сказали здесь "вечный муж", я
и сообразил-с.

     Мавра вошла с бутылкой шампанского и с двумя стаканами.

     - Простите, Алексей Иванович, вы знаете, что без этого я не могу-с. Не
сочтите за дерзость; посмотрите как на постороннего и вас не стоящего-с...

     - Да... - с отвращением позволил Вельчанинов, - но уверяю вас, что я
чувствую себя нездоровым...

     - Скоро, скоро, сейчас, в одну минуту! - захлопотал Павел Павлович. -
Всего один только стаканчик, потому что горло...

     Он с жадностию и залпом выпил стакан и сел, - чуть не с нежностью
посматривая на Вельчанинова. Мавра ушла.

     - Экая мерзость! - шептал Вельчанинов.

     - Это только подружки-с, - бодро проговорил вдруг Павел Павлович,
совершенно оживившись.

     - Как! Что? Ах да, вы все про то...

     - Только подружки-с! И притом так еще молодо; из грациозности
куражимся, вот-с! Даже прелестно. А там - там вы знаете: рабом ее стану;
увидит почет, общество... совершенно перевоспитается-с.

     "Однако ж ему надо браслет отдать!" - нахмурился Вельчанинов, ощупывая
футляр в кармане своего пальто.

     - Вы вот говорите-с, что вот я решился быть счастливым? Мне надо
жениться, Алексей Иванович, - конфиденциально и почти трогательно продолжал
Павел Павлович, - иначе что же из меня выйдет? Сами видите-с! - указал он
на бутылку. - А это лишь одна сотая качеств-с. Я совсем не могу без
женитьбы-с и - без новой веры-с; уверую и воскресну-с.

     - Да мне-то для чего вы это сообщаете? - чуть не фыркнул со смеха
Вельчанинов. Дико, впрочем, все это казалось ему.

     - Да скажите же мне наконец, - вскричал он, - для чего вы меня туда
таскали? Я-то на что вам там надобился?

     - Чтобы испытать-с... - как-то вдруг смутился Павел Павлович.

     - Что испытать?

     - Эффект-с... Я, вот видите ли, Алексей Иванович, всего только неделю
как... там ищу-с (он конфузился все более и более). Вчера встретил вас и
подумал: "Я ведь никогда еще ее не видал в постороннем, так сказать,
обществе-с, то есть мужском-с, кроме моего-с..." Глупая мысль-с, сам теперь
чувствую; излишняя-с. Слишком уж захотелось-с, от скверного моего
характера-с... - Он вдруг поднял голову и покраснел.

     "Неужели он всю правду говорит?" - дивился Вельчанинов до столбняка.

     - Ну и что ж? - спросил он.

     Павел Павлович сладко и как-то хитро улыбнулся.

     - Одно лишь прелестное детство-с! Все подружки-с! Простите меня только
за мое глупое поведение сегодня перед вами, Алексей Иванович; никогда не
буду-с; да и более никогда этого не будет.

     - Да и меня там не будет, - усмехнулся Вельчанинов.

     - Я отчасти на этот счет и говорю-с.

     Вельчанинов немножко покоробился.

     - Однако ж ведь не один я на свете, - раздражительно заметил он.

     Павел Павлович опять покраснел.

     - Мне это грустно слышать, Алексей Иванович, и я так, поверьте, уважаю
Надежду Федосеевну...

     - Извините, извините, я ничего не хотел, - мне вот