альчики есть?
     -- Неа.
     -- Почему?
     -- Да ну... Неинтересно с ними...
     -- Понятно.
     -- Маша, а где ты такие брюки достала?
     -- Нравятся?
     -- Очень. Это ведь новая мода.
     -- Хочешь такие?
     -- Дорогие, наверно...
     -- Матерьял тридцать и шитво десятка.
     -- Дорого.
     -- Чего ж дорогого?
     Марина пожала плечами.
     Тонкий палеи щелкнул по сигарете, стряхивая пепел:
     -- Послушай, а у тебя инструмент дома есть?
     -- Конешно.
     -- Давай сбежим к тебе, ты мне поиграешь? А то тут с тоски помрем.
     -- Давай. Только Вера может обидеться...
     -- А я совру чего-нибудь. Пошли...
     Швырнув сигарету вниз, она скрылась за дверью...
     Вскоре они  уже  сидели на протертом бабушкином диване и  Марина первый
р?з в жизни пробовала курить.
     -- Да  нет,  не так. В  себя тяни, в себя, --  тихо проговорила  Мария,
придвинулась и, обняв Марину за плечо,  взяла из ее губ сигарету, -- Смелее,
вот так...
     Она стремительно втянула  в себя  дым,  заставив сигарету  зашипеть,  и
изящно выпустила его тонкой струйкой, сложив губы бутоном.
     -- У меня так не получится, -- улыбнулась Марина.
     --  Получится,  получится...  Эта   лампа  горит?  --  спросила  Мария,
потянулась  к горбатой  настольной  лампе,  с хрустом  включила,  -- Выключи
люстру, по глазам бьет...
     Марина погасила верхний свет.
     -- Совсем другое дело, -- усмехнулась из полумрака Мария и. откинувшись
на спинку дивана, эффектно забросила  ногу на  ногу,  --  Ну, иди,  поучимся
принцесса.
     Глаза ее таинственно поблескивали, сигарета плясала в подвижных губах.
     Марина присела рядом, осторожно затянулась из ее руки и закашлялась:
     -- Ой... кха... гадость какая...
     -- Ха-ха-ха! Деточка ты моя. Привыкай. Давай еще...
     Она обняла  ее,  прижавшись теснее.  Марина чувствовала упругую  грудь,
упирающуюся в ее плечо.
     Черные влажные глаза шевелились рядом, разглядывая Марину. Казалось они
жили своей отдельной жизнью...
     -- Ну, давай, давай...
     Дым снова неприятно ворвался  в  легкие, но Марина сдержалась,  а когда
выпустила его, комната слегка качнулась, пол поплыл и стало весело.
     Она  засмеялась,  прижав ладони  к глазам, Мария обняла  ее и  повалила
назад:
     -- Пробрало, пробрало принцессу!
     Марина  смеялась, а  влажные  глаза  таинственно поблескивали  возле ее
щеки.
     -- Послушай, а ты действительно к мальчикам равнодушна?
     -- Не знаю, -- посмеивалась Марина, чувствуя небольшое головокружение.
     -- А за тобой ухаживал кто-нибудь?
     -- Неа...
     -- Скоро начнут табунами ходить.
     -- Почему?
     -- Ты очень красивая. Мальчишки из-за тебя поубивают друг друга.
     -- Да ну их...
     -- Почему?
     Марина пожала плечами. Черные глаза укоризненно качнулись:
     -- Ну и зря. В удовольствиях себе не надо отказывать.
     -- В каких?
     -- Ну,  в  разных.  Будет  за  тобой ухаживать  мальчик, в кино сводит,
угостит  мороженым,  проводит  до дома.  А  в  подъезде  нежно  прижмется  и
поцелует. Разве плохо?
     Последние слова она произнесла таинственно и чуть слышно, с пристальной
нежностью глядя в глаза Марины.
     Марина  снова  попыталась  пожать  плечами,  но  Мария  слишком  сильно
обнимала ее, прижавшись грудью:
     -- Знаешь как мальчики умеют целовать?
     Ее губы приблизились к уху Марины, горячий шепот исходил из них:
     -- Этот  мальчик, который  тебя проводит, будет  высоким, широкоплечим,
стройным. Как принц.  Волосы  светлые,  глаза  большие. Красивый, как  и ты.
Такому  отказывать никогда не нужно. Губы у него алые, мягкие.  А в подъезде
он  прижмется,  нежно,  обнимет  и  поцелует.  Знаешь,  как  приятно?  Ты не
целовалась никогда?
     Марина  покачала головой.  Ей было спокойно и хорошо в  объятиях Марии.
Голова слегка кружилась, в окне и в распахнутой двери балкона  чернела тьма,
горячий шепот приятно щекотал ухо:
     -- Мальчики  по-разному  целуются.  Кто  как умеет.  Но если  мальчик и
девочка умеют целоваться -- это очень приятно.  Важно уметь.  Если не умеешь
-- ничего не почувствуешь. Меня в твоем возрасте  подружка научила. И знаешь
как приятно  потом было? С ума сойти. У него губы были  большие,  нежные. Он
так обнимет  за плечи и за шею, приблизится медленно, в глаза глянет, и губы
сойдутся. И мы целуемся, целуемся. Это ужасно приятно...
     --А   ты  за  него  замуж  вышла?  --  прошептала  Марина,   неподвижно
уставившись в черную дверь балкона.
     -- Да нет, что ты, -- еще крепче обняла ее Мария, -- Вышла я за Сережу,
а Женечка у меня  первый  был. Первая любовь. Он меня и женщиной сделал.  Мы
так любили друг друга, обалденно... Все-таки  я вот  смотрю на тебя -- какая
ты красивая. Невероятно! Просто завидую тебе...
     Она погладила пальцем Маринину бровь:
     -- Настоящая принцесса...
     -- Да какая я принцесса... это ты принцесса...
     -- Как тебя будут любить, Маринка, как будут страдать из-за тебя!
     -- Прямо уж...
     -- Точно. Проходу не дадут.
     --Да ну их...
     -- Как же -- да ну? -- нежно повторила Мария, гладя ее щеку, -- Мальчик
тебе объяснится в любви, а ты--да ну? Это не дело. На чувства надо отвечать.
Губами. Понимаешь? Хочешь научу тебя целоваться?
     -- Я не знаю...
     Длинные пальцы гладили подбородок, бездонные глаза смотрели в упор:
     -- Тебе нужно это уметь. Мариночка. Обязательно нужно. Давай...
     Перегнувшись через сиденье дивана, она хрустнула выключателем.
     Комната  погрузилась в темноту, только слабый свет двух уличных фонарей
пролег по потолку бледно-голубыми полосами.
     -- Повернись ко мне, -- прошептала Мария, разворачивая ее за плечи.
     Марина повернулась.
     Ее   белое  платье  было  заметно   в  темноте,  в   то  время  как  от
темно-коричневой  Марии  остались только  блестящие глаза, поймавшие искорки
двух фонарей.
     -- Я буду твоим мальчиком...
     Невидимые руки настойчиво обняли, Мария прижалась своей мягкой грудью и
стала целовать в шею, горячо шепча:
     --  Милая...  любимая  моя...  люблю тебя...  ты  будешь  моей...  моей
женщиной... моей первой женщиной...
     Марине было приятно и хорошо, она положила свои руки на съеденные тьмой
плечи, прижалась к невидимому телу.
     Так длилось долго. Мария целовала  ее в шею,  в  щеки, гладила грудь  и
плечи. Губы ее были теплыми и мягкими.
     Потом вдруг они оторвались от щеки, исчезая на секунду, и вдруг...
     Это было так нежно и неожиданно, что Марина вздрогнула, знакомая зыбкая
волна мурашек пробежала по спине.
     Нежные губы  коснулись  ее губ, требовательно  раздвинули и  чужой язык
вошел  в них, тронул язычок Марины. Рот приятно онемел, словно принял в себя
сладкое вино, которое быстро прошло в грудь,  заставив сердце затрепетать, а
тело -- замереть.
     Смоляные  глаза стали совсем близкими, тусклый  отблеск фонаря играл на
гладких волосах лунной морской дорожкой.
     Язык снова вошел в рот Марины, неожиданно для себя она  поняла сущность
урока, ее губы ответно ожили, дрожь прошла по членам.
     Это тянулось долго,  мучительно долго  и было сладко целоваться  с этой
взрослой,  умной,  красивой  женщиной, которая все  знает и все умеет, и так
нежно пахнет духами, незнакомой жизнью и опытом, опытом...
     -- Милая, но мальчику  поцелуя  будет мало,  -- еще  горячее  зашептала
Мария, часто дыша и не  переставая прижимать к  себе Марину, -- Знаешь какие
они  требовательные? Особенно --  красивые  Представляешь, он узнает, что  у
тебя дома  --  никого.  Бабушка уехала,  как  сейчас,  квартира  пустая.  Он
требует.  Понимаешь?  И  ты должна  пустить его, если любишь. И  вот вы  уже
здесь. Дверь он крепко запер, соседи все давно спят. Вы одни. Он долго-долго
целует тебя. а потом... потом...
     Ее рука нащупала  на спине молнию, потянула. Маринино платье ослабло на
плечах, горячие руки стали раздевать ее:
     -- Потом  он станет раздевать тебя.  И  шептать... милая,  милая моя, я
хочу тебя... будь моей... я люблю тебя... не противься..
     Ловкие руки сняли с нее платье и трусики, потом с электрическим треском
содралась  Машина  водолазка,  приглушенно зыкнула  молния  брюк,  загремели
отброшенные туфельки,  щелкнула застежка  лифчика и  дрожащее тело  вплотную
прижалось к ней:
     -- Милая... девочка моя... сейчас ты будешь моей...
     Через минуту  они уже  лежали  в мягкой  бабушкиной кровати, прохладное
бедро  настойчиво раздвигало  ноги  Марины, губы настойчиво  целовали,  руки
настойчиво ласкали.  Прижав бедром  гениталии  Марины. Маша стала двигаться,
кровать  заскрипела и,  словно  спала  непроницаемая  пелена,  долгое  время
скрывавшая что-то, родное  и знакомое:  с каждым скрипом, с каждым движением
навалившегося  тела  тьма начинала становиться  ТЬМОЙ, обретая свой  прежний
знак  Тайны  и  Стыда,  наполняясь  мучительным  запахом  табака  и  цветов,
пульсируя кровью в висках...
     Первая ночь  с первой любимой... Она навсегда вошла в сердце, в тело, в
душу,  заставив  пятнадцатилетнее  существо  раскрыться  огненным  соцветием
любви.
     Ночь  была  душной  и бесконечной,  свежей  и мгновенной,  полной всего
нового, трепетного  и  опьяняющего: долгих  поцелуев,  нежных прикосновений,
сбивчивых признаний, ошеломляющих открытий, скрипящей кровати,  бесчисленных
оргазмов, восторженных слез, мокрой подушки,  перепутавшихся волос,  мутного
рассвета,  скомканной  простыни, усталого  благодарного  шепота,  полусонной
клятвы, внезапного забытья и  сна, сна, сна,  -- глубокого и спокойного, под
нарастающий шум просыпающегося города...

     --  И в следующий  раз  будь посерьезней!  --  крикнула  вдогонку Олегу
Марина и, зажав подмышкой ноты, пошла в преподавательскую.
     Там одиноко сидела на столе Клара  и курила,  покачивая  пухлой  ногой,
крепко затянутой в коричневый сапог.
     -- Привет, Кларусик, -- кивнула Марина.
     -- Привет...
     -- Все разбежались?
     -- Ага. Одни мы, две дуры... -- равнодушно затянулась Клара.
     Расписавшись в журнале, Марина посмотрела на часы:
     -- Ой, мне лететь надо, как угорелой.
     Клара выпустила дым, понимающе оттопырив ярко накрашенные губы:
     -- Ясненько. Послезавтра собрание...
     -- Знаю...
     Марина сняла с вешалки плащ, искоса посмотрела на Клару.
     "Интересно,  что она говорит,  когда  ее  Вартан на  нее  наваливается?
Наверно анемично вздыхает. Или молчит, как скифская баба..."
     -- Ну, я бегу, -- Марина махнула сумочкой сгорбленной джерсовой фигуре,
-- Пока...
     -- Пока...
     На улице было мокро и по-весеннему свежо.
     Благодаря усилиям угрюмого дворника в юбке, успевшего сколоть лед почти
со всей дорожки, Маринины сапожки застучали по мокрому аспидному асфальту.
     -- "Тридцатая весна", -- подумала она и,  улыб" нувшись,  наступила  на
одиноко тающий комок снега.
     Он погиб без хруста, Марина перебежала к шоссе, замахала группе  машин,
плавно ускоряющихся после светофора.
     Красный "Москвич" притормозил, свернул к ней.
     --  Площадь Ногина, -- проговорила она,  с трудом открывая неподатливую
дверцу.
     --   Пожалста...   --  равнодушно  отвернулся  котообразный  толстяк  в
кроликовой шапке, --  тупой, безразличный,  обрюзгший,  словно  тоталитарный
режим в африканской стране...

     Марина проснулась от чего-то непонятного и нежного, не помещающегося во
сне и последовательно выдвигающегося в реальность.
     С трудом разлепив веки,  она увидела перед собой ровный пробор, бледной
полоской рассекающий покачивающиеся смоляные волосы.
     Мария посасывала ее сосок, одновременно поглаживая рукой пах.
     Солнце,  пробиваясь  сквозь  раздвинутые  шторы, ощупывало двумя узкими
лучами складки Машиных вельветовых брюк, бесстыдно раскинувшихся на диване.
     Марина улыбнулась, вспомнив  все, и  слабо застонала. Пробор  и  волосы
исчезли, Машино лицо заполнило комнату:
     -- Проснулась птичка... цветочек мой...
     Она  нежно поцеловала  Марину  в  щеку,  щадя  запекшиеся,  опухшие  от
поцелуев губы.
     Ее лицо слегка осунулось, но глаза сияли все тем же таинственным черным
огнем, щеки были бледны.
     Марина обняла ее и прижалась, словно ребенок к матери.
     -- Хорошая ночка была? -- шепнула Мария.
     -- Да...
     -- Наша первая брачная. Поздравляю тебя, птичка...
     Они поцеловались.
     Еще  сонными  глазами Марина разглядывала красивую грудь  с  маленькими
сосками, длинную шею, спрятавшийся в складке пупок, темнеющий внизу пах. Все
было  рядом  --  чужое,  раньше  недоступное,  все  можно  было  потрогать и
разглядеть.
     -- Так необычно... -- проговорила она, проводя рукой по плечу Марии.
     --Что?
     --  Ну...  все...  никогда  не  знала,  что женщины  могут  любить друг
друга...
     -- Могут. Еще как...
     -- Даже не верится...
     -- Но ты-то веришь в это?
     Марина вздохнула, вспоминая прелесть прошедшей ночи:
     -- Конечно...
     -- А любишь меня?
     -- Люблю.
     -- Скажи еще.
     -- Люблю.
     -- Еще, птичка, еще...
     -- Люблю... люблю...
     Они обнялись...
     Через  минуту  Маша, набросив на плечи бабушкин халат, жарила на  кухне
яичницу,  а  Марина  --  голая,  с  распущенными  волосами  --  играла  свой
сокровенный  Тринадцатый, звучащий в это утро ново  и не до  конца  понятно,
страстно и сурово-возвышенно, нежно и пастельно-сдержанно.

     --  Вот здесь  остановимся,  -- Марина  протянула толстяку  два  рубля,
покосилась на мелькнувшие за окном часы, -- Десять шестого... опаздываю, как
всегда...
     Изнутри дверца  оказалась более податливой, Марина  вылезла и  побежала
вверх  по Старой площади. Свернув  в тесный Никитинков переулок, заспешила к
трехэтажному стеклянному зданию рядом с церквушкой.
     Покуривая,  Леонид Петрович  прохаживался  чуть поодаль.  Воротник  его
коротенькой  дубленки был  поднят,  нерповая шапочка  с козырьком съехала на
глаза.
     Запыхавшаяся Марина подошла, тронула его за локоть:
     -- Привет... давно ждешь?
     Он улыбнулся, бросил сигарету:
     -- Рад видеть тебя. Что, зашилась на работе?
     -- Ага... ой... не отдышусь никак... у вас от метро подъем такой...
     --  А как же. Мы на горе стоим. Это понятно, -- заулыбался он, полагая,
что сказал что-то остроумное, -- Ну, пошли.
     На ходу он достал из кармана талончик, протянул ей.
     -- Спасибо...
     Марина  проскользнула  в стеклянную дверь, предупредительно  отведенную
Леонидом Петровичем и оказалась в просторном  вестибюле, где у пластмассовой
проходной топтались двое в штатском.
     Марина   показала  им  талончик,   а   Леонид  Петрович  свое   красное
удостоверение заведующего сектором ЦК КПСС.
     Высокий широколицый  блондин кивнул, они прошли и  стали подниматься по
просторной винтовой лестнице. Впереди никого не было, Леонид Петрович быстро
обнял ее и поцеловал в губы.
     Марина улыбнулась,  провела рукой  по миловидному морщинистому  лицу  с
приветливыми  глазами и  белыми щеточками седых висков, выглядывавших из-под
шапки.
     Он снова поцеловал ее.
     Сверху стали спускаться, весело переговариваясь.
     Леонид Петрович отстранился и пошел рядом,  растерянно улыбаясь и глядя
под ноги.
     Они свернули на  второй этаж.  Здесь располагалась  уютная  диетическая
столовая  и  светился  неоном  стеклянный  прилавок  отдела  заказов,  возле
которого стояло человека четыре.
     Две  полные женщины в  белых  фартуках  и шапочках расторопно отпускали
коробки с заказами, накалывая талончики на спицу.
     Марина протянула свой, розовощекая баба с лисьим  носиком взяла, подала
ей коробку, перетянутую шпагатом и положила сверху листок с перечнем.
     Марина кивнула,  снимая заказ со  стойки,  но  пальцы Леонида Петровича
оттерли, отняли и понесли.
     -- Настоящий джентльмен, -- благодарно хмыкнула Марина.
     -- Ага... Тебе в буфете не нужно ничего? -- Да куда еще...
     На  этот раз лестница встретила  медленно поднимающимися  одиночками  и
третьего поцелуя не последовало...
     На улице Марина открыла сумочку: -- Леня, сколько я должна?
     -- Закрой, закрой... -- пробормотал он, -- Пошли провожу тебя.
     -- Нет, ну серьезно, сколько?
     -- Нисколько.
     -- Лень. это нехорошо.
     -- Хорошо, хорошо... Пошли...
     Они вышли из переулка и двинулись вниз к метро мимо длинных зданий ЦК и
МГК.
     Спускаться отсюда было гораздо легче, чем подниматься.
     Леонид Петрович закурил, не предложив Марине:
     -- Как у тебя дела?
     -- Какие?
     -- Всякие...
     -- По-всякому. А вообще хорошо. Вот заказ цековский получила...
     -- А  со временем как?  -- Туговато.  -- А  в субботу? --Да я  не знаю,
Лень...
     -- Поехали ко мне на дачу? Там так хорошо щас. Пусто...
     -- А твои где?
     -- Дома...
     -- Посмотрим...
     Он  замолчал,  часто отпуская дым свежему весеннему ветерку. Надвинутая
на глаза шапка придавала его лицу угрюмый вид.
     -- Как на работе? -- равнодушно спросила Марина.
     -- Все в норме...
     -- Трясет вас Юрий Владимирович?
     -- Слегка...
     --  Ничего себе  слегка... Вон перетасовки какие.  У тебя  ж начальника
сняли...
     -- Ну и что. Все равно работаем по-старому...
     -- А тебя почему не снимают?
     -- Не знаю. Заслужил, наверно...
     "Не пизди, Ленечка", -- подумала Марина, с улыбкой поглядывая на  него,
--  "Не ты  заслужил,  а твой брат,  генерал-майор КГБ, который так  глупо и
безнадежно клеился ко мне в вашем сочинском санатории..."
     Она вспомнила полного, косноязычного Сергея  Петровича, спускавшегося в
столовую в неизменном шерстяном тренировочном костюме, и засмеялась.
     -- Что? -- устало посмотрел на нее Леонид Петрович.
     -- Ничего, ничего...
     Он бросил окурок:
     -- Ну так я позвоню тебе утром, а?
     -- Звони...
     Марина взяла у него коробку:
     -- Спасибо тебе...
     --Да не за что, Мариш. До субботы.
     Его пальцы украдкой пожали ее запястье.
     Марина кивнула и стала спускаться в подземный переход по залитым жидкой
грязью ступеням.
     Метро было  переполнено. В поезде ей уступил место какой-то подвыпивший
мужчина, по виду стопроцентный слесарь.
     Марина села и, не вслушиваясь в его сбивчивые портвейновые речи сверху,
вытянула из-под бечевки опись заказа:

     март 1983

     Колбаса сырокопченая
     1
     4-24
     4-24

     Кета с/посола
     0,5
     7-81
     3-91

     Икра кетовая 1/140
     1
     4-20
     4-20

     Икра зернистая 1/56
     1
     3-00
     3-00

     Крабы 1/420
     1
     2-40
     2-40

     Печень трески 1 /320
     1
     0-95
     0-95

     Огурцы консерв. 1/510
     2
     0-44
     0-88

     Говядина тушеная 1/250
     2
     0-68
     1-36

     Судак в томатном соусе 1/350
     1
     0-58
     0-58

     Ветчина 1/454
     1
     1-90
     1-90

     Язык в желе 1/350
     1
     1-23
     1-23

     Коробка


     0-32

     Конверты


     0-03

     Итого 25-00


     "Четвертак подарил мне", -- подумала Марина, 6пряча листок в карман, --
"А заказики ничего у них. Ребята будут рады..."
     Слесарь что-то бормотал наверху, уцепившиськостлявой рукой за поручень.
     Марина посмотрела на него.
     Темно-синее   демисезонное  пальто  с   огромными  черными  пуговицами,
засаленными лацканами и  обертыми полами нелепо топорщилось на  его худощаво
скособочившейся  фигуре.  Свободная   рука  сжимала  сетку  с  завернутой  в
"вечерку"  сменой  белья,  широкие  коричневые  брюки  вглухую  наползали на
грязные ботинки. На голове косо сидела серая в  крапинку кепка, пестрый шарф
торчал под небритой челюстью.
     От слесаря  пахло винным  перегаром,  табаком  и нищетой, той  самой --
обыденной  и привычной, бодрой и убогой, в  существование которой так упорно
не хотел верить улыбающийся Марине слесарь.
     Подняв  руку  с  болта