обычно,  --  выпитая под тихую музыку  бутылка
вина, выкуренная на двоих сигарета, поцелуи -- и ночь, полная шепота, стонов
и вскриков.
     Но  -- нет. Сашенька позволила только два поцелуя, легла на кушетке.  В
предрассветную темень осторожно оделась и ушла.
     Три дня она  не  звонила,  заставив Марину  напиться  до бесчувствия  и
плакать, распластавшись на грязном кухонном полу.
     На  четвертый -- короткий  звонок подбросил Марину  с неубранной тахты.
Запахивая халат и покачиваясь, она добралась до двери, отворила и ослепла от
радостно хохочущего кудрявого золота:
     -- Вот и я!
     Двадцать девятая любовь...
     Марина  вздохнула, достала из  левого  ящика  тюбик  с резиновым клеем,
выдавила коричневатую соплю на тыльную сторону фотографии, бережно размазала
и приклеила к листу.
     В дверь позвонили.
     --  Это твой  оригинал,  --  шепнула она фотографии, спрятала тетрадь в
стол, -- Иду, Сашенька!
     Дверь распахнулась, они обнялись:
     -- Девочка моя...
     -- Маринушка...
     -- Кудряшечка моя...
     Марина  взяла   ее   прохладное  лицо  в  ладони,  покрыла  порывистыми
поцелуями:
     -- Ангелочек мой... золотце... деточка моя...
     Саша улыбалась, гладя ее волосы:
     -- Ну дай же мне раздеться. Мариш...
     Руки Марины расстегнули розовый плащ,  помогли снять платок, растрепали
кудряшки и скользнули вниз -- к слегка забрызганным сапожкам.
     -- Ну.  что  ты,  Мариш.  я  сама...  улыбнулась Саша,  но  Марина  уже
принялась стягивать их:
     -- Ноженьки мои, где гуляли, откуда пришли?
     -- С ВДНХ.
     -- Господи...
     -- Мариш, есть хочу.
     Поставив сапожки в угол, Марина снова обняла любимую:
     -- Я без тебя жутко скучаю..
     -- Я тоже ужасно.
     -- Ласточка, закрой глаза.
     -- Что?
     -- Закрой глаза и жди.
     Сашенька  повиновалась,  спрятав  лицо  в  ладошки.  Марина  сбегала  в
комнату, достала из стола  серебряное  колечко с каплей бирюзы, вернулась и,
отняв одну из ладошек от милого лица. Надела колечко на Сашенькин безымянный
палец:
     -- Теперь можно.
     Черные  крылышки  ресниц  колыхнулись,  бирюзовые  глаза  с  изумлением
посмотрели на крохотного родственника:
     -- Ой... прелесть какая... Мариш... милая моя...
     Сашенька бросилась ей на шею.
     -- Носи на здоровье... -- бормотала Марина, гладя и целуя подругу.
     -- Душечка моя...
     -- Ласточка моя...
     -- Маринушка...
     -- Сашенька...
     Сашенькины   губы   медленно  приблизились,  прикоснулись,   прижались,
раскрылись...
     Они  долго  целовались, постанывая  и  тиская друг друга, потом  Марина
шепнула в раскрасневшееся Сашенькино ушко:
     -- Киса, ты полезай в ванну, я приготовлю все и приду...
     -- Хорошо... -- улыбнулась Сашенька.
     Марина смотрела на нее с нескрываемым обожанием.
     Сашенька  была  прекрасна  сегодня,  как   никогда:  золотые   кудряшки
ниспадали  на  широкий  ворот  белого свитера,  который свободно  тек  вниз,
суживался в талии и наплывал на прелестные, стянутые джинсами бедра.
     Марина восхищенно покачала головой:
     -- Ты... ты...
     -- Что  я?  --  улыбнулась  Сашенька  и быстро прошептала,  -- Я  люблю
тебя...
     -- Я люблю тебя, -- с придыханием повторила Марина.
     -- Я люблю тебя...
     -- Я люблю тебя...
     -- .Люблю...
     -- Люблю... люблю...
     -- Люблю-люблю-люблю...
     Марина  снова  обняла  эти  дивные  юные  плечи,  но  Сашенька виновато
зашептала:
     -- Маринушка... я ужасно хочу пи-пи...
     -- Прелесть моя, идем я тебе ванну приготовлю...
     Обнявшись они зашли в совмешенку:  узкие джинсы нехотя полезли с бедер,
отвинчивающаяся пробка -- с  югославского флакона. Хлынули  две нетерпеливые
струи -- белая, широкая -- в ванну, тоненькая желтенькая -- в унитаз...
     Вскоре  Сашенька  блаженно утопала  в  облаках  о  чем-то  неразборчиво
шепчущей пены,  а Марина, с  трудом вытянув пробку из пузатенькой мадьярской
бутылки, жарила обвалянных в яйце  и муке цыплят, напевая "этот мир придуман
не нами..."

     -- Клево  как...  --  Сашенька  бросила обглоданное крылышко на  блюдо,
облизала пальцы, -- Ты просто волшебница...
     -- Я только учусь, -- усмехнулась  захмелевшая Марина, разливая остатки
вина в фужеры.
     Они  сидели  в  переполненной  ванне  друг  против  друга,  разделенные
неширокой,  покрытой вафельным  полотенцем  доской.  На успевшем  подмокнуть
полотенце покоилось бабушкино серебряное блюдо с остатками цыпленка и фужеры
с  вином.  Маленький  грибообразный  ночничок  наполнял  совмещенку  голубым
светом.
     Марина поставила пустую бутылку на мокрый кафельный пол, подняла фужер.
     -- Твое здоровье, ласточка...
     -- Твое, Маринушка...
     Они чокнулись, губы медленно втянули кажущееся фиолетовым вино.
     Пена давно успела опасть, в  голубоватой воде перемежались неторопливые
блики, прорисовывались очертания тел.
     -- Ой, здорово.  Как  в раю...  --  Сашенька  зачерпнула фужером воды и
отпила глоточек, -- Мариш, с тобой так хорошо...
     -- С тобой еще лучше.
     -- Я тебя так люблю...
     -- Я тебя еще сильнее...
     --  Нет, серьезно,... милая, красивая такая... -- Сашенькина рука легла
на плечо Марины, -- У тебя грудь, как у Лолобриджиды...
     -- У тебя лучше.
     -- Ну, что ты, у меня крохотная совсем...
     -- Не скромничай, ласточка моя...
     -- Милочка моя...
     Привстав и расплескивая воду, Саша поцеловала ее.
     Фужер сорвался с края доски и бесшумно исчез среди голубых бликов.
     Они целовались хмельными губами, пропитанные вином  языки нещадно терли
друг друга.
     Переведя дыхание, Сашенька коснулась кончиком языка уголка губ подруги,
Марина, в  свою  очередь,  облизала  ее губки.  Проворный  Сашенькин  язычок
прошелся по щеке и  подбородку,  потерся о  крылышко  носа и  снова  поразил
Марину в губы.
     Марина  стала целовать  ее  шею, слегка посасывая нежную  голубую кожу,
Сашенька, постанывая, сосала Маринины мочки, лизала виски.
     Вода плескалась от их порывистых движений.
     Поцелуи  и ласки  стали  более страстными, любовницы стонали,  дрожащие
руки скользили по мокрым плечам.
     -- Пошли, пошли, милая... -- не выдержала первой Саша, забирая в ладонь
грудь Марины.
     --  Идем, киса... -- Марина с  трудом стала извлекать из воды онемевшее
тело, -- Там простыня, Сашок...
     Но  Сашенька  не  слушала,  тянула  в черный прямоугольник  распахнутой
двери,  пьяные  глаза  настойчиво молили, полураскрытые губы что-то шептали,
вода капала с голубого тела.
     Повинуясь  Сашенькиной  руке, они оказались  в неузнаваемой  прохладной
тьме, разбрасывая невидимые, но звучные капли, с грехом пополам выбрались из
коридора и, обнявшись, упали на кровать...

     Догорающая спичка стала изгибаться черным скорпионьим хвостиком, огонек
быстро подполз к перламутровым ногтям Марины, она успела  поднести сигарету,
затянулась и бросила спичку в пепельницу.
     Прикурившая  секундой раньше Сашенька, лежала рядом, слегка прикрывшись
одеялом и подложив руку под голову.
     Принесенный из ванной ночничок светился в изголовье на тумбочке.
     Бабушкины медные часы на стене показывали второй час ночи.
     Марина придвинулась ближе к Сашеньке. Та выпростала руку из-под  головы
и обняла ее:
     -- Мариш, а у нас выпить нечего?
     -- Заинька, больше нет...
     -- Жаль...
     Марина погладила ее щеку, потом вдруг тряхнула головой:
     -- Так, постой, у меня же планчик есть!
     -- Правда?
     -- Точно! Вот дуреха! Забыла совсем!
     Она села, забрала у Сашеньки сигарету:
     -- Хватит это дерьмо курить... сейчас полетаем...
     Безжалостно  расплющив головы  сигарет о  живот  Шивы,  она  подошла  к
книжным полкам,  вытянула двухтомник Платонова,  из  образовавшегося  проема
достала начатую пачку "Беломора" и небольшой кисет.
     Сашенька приподнялась на локте, томно потягиваясь:
     -- Оооой... все-тки как у тебя уютненько...
     -- Хорошо?
     -- Очень. Кайфовый уголок. Здесь любовью  заниматься клево. И  ночничок
уютненький...
     --  Ну, я рада...  --  Марина  села за стол, включила настольную лампу,
достала из кисета щепотку зеленоватого плана и костяной поршенек.
     Ее  голое  красивое   тело,  таинственно   освещенное  бледно-желтым  и
бледно-голубым, казалось мраморным.
     Откинув одеяло, Сашенька села по-турецки:
     -- Маринк, я тебя люблю офигенно.
     -- Заинька, я тебя тоже...
     Марина выдула в  пригоршню табак из  гильзы и принялась смешивать его с
планом.
     -- Набей парочку, Мариш, -- шлепнула себя по бедрам Саша.
     -- Конечно, киса. Это крутой план. Из Ташкента.
     -- Мариша.
     -- Что, киса?
     -- А у тебя мужчин не было за это время?
     -- Нет, кошечка... а у тебя?
     Сашенька тихо засмеялась, запрокинув голову:
     -- Был мальчик...
     -- Лешка твой?
     -- Неа. Другой... там, знакомый один...
     -- Бесстыдница.
     -- Ну я больше не буду, Мариш...
     -- Хороший мальчик?
     -- Ага. Нежный такой. Правда кончает быстро.
     -- Молодой еще.
     -- Ага. Ничего научится...
     -- Конечно...
     Сашенька сняла трубку  со стоящего на тумбочке телефона, набрала наугад
номер.
     -- Опять хулиганишь, -- усмехнулась Марина.
     Саша кивнула, подождала немного и быстро проговорила в трубку:
     -- Радость моя, можно у тебя клитор пососать?
     Марина засмеялась.
     Сашенька захохотала, нажала на рычажки и снова набрала:
     -- Мудачок, ты когда последний раз ебался? А? Нет, что ты.  У меня  все
дома. Ага... ага... сам ты дурак!
     Ее пальцы придавили рычажки, голое тело затряслось от смеха:
     -- Ой, не могу! Какие кретины!
     Бросив трубку на телефон, она изогнулась, потягиваясь.
     Голубой свет нежно обтекал ее складную худенькую фигуру, делая Сашеньку
более стройной и привлекательной.
     Набивая вторую гильзу, Марина покосилась на любимую.
     Заметив взгляд, Сашенька медленно приподнялась на коленях и изогнулась.
     -- Прелесть ты какая, -- улыбнулась Марина, забыв о папиросе, -- Только
еще, еще вперед немного... вот так...
     Саша  изогнулась сильнее, небольшие грудки дрогнули, свет заискрился на
беленьких волосиках пухлого лобка.
     Томно прикрыв глаза и постанывая, она облизывала губы.
     -- Афродита...
     Сашенькины руки скользнули по телу и сошлись в паху.
     --  Ты уже  хочешь,  киса? -- спросила  Марина. -- Я  всегда  хочу,  --
прошептала  Саша  и вытянулась поверх  одеяла, поглаживая свои .гениталии  и
делая Марине знаки языком.
     -- Сейчас, милая...
     Марина закончила набивать,  подошла, вложила папиросу  в  губы подруги,
другую в свои, чиркнула спичкой.
     Приподнявшись  на  локте,  Сашенька  прикурила,  сильно  затянулась,  с
коротким  всхлипом  пропустив  глоточек  воздуха.  Она  всегда  курила  план
профессионально, -- ни одна затяжка не пропадала даром.
     Марина подожгла скрученный торец папиросы, легла рядом.
     -- Вуматной  косяк...  --  пробормотала  Саша, сжимая зубами папиросу и
поглаживая себя по бедрам.
     -- Азия, -- Марина жадно  втягивала горьковатый дым, подолгу задерживая
его в легких.
     Над тахтой повисло мутное облако.
     Когда  папироса почти кончилась, Марина почувствовала первый  "приход":
комната  мягко  качнулась,  расширяясь,  голые Маринины  ноги  потянулись  к
удаляющемуся окну.
     Она   засмеялась,   прикрыла  глаза.  В  голове  ритмично  пульсировали
разноцветные вспышки.
     --  Ой,  поплыли!  --  раздался  рядом непомерно громкий голос Саши, --
Косячок охуительный, Мариш! Набей еще по штучке!
     Давясь от смеха, Марина посмотрела на нее.
     РЯДОМ лежала огромная голубовато-белая  женщина: ноги  маячили вдалеке,
грудь и живот сотрясались от громоподобного хохота, в толстых  губах плясало
тлеющее бревно.
     Марина повернулась,  ища  пепельницу. Вместо нее на расползшейся во все
стороны  тумбочке  зияла  невероятная   каменная  лохань  с  горкой  грязных
березовых поленьев.
     Хихикая, Марина бросила туда папиросу.
     Что-то  массивное пронеслось  у нее рядом с  виском и с громким треском
расплющило тлеющее бревно о дно лохани.
     -- МАРИШ, ЧТО ТЫ ОТВЕРНУЛАСЬ?!! -- загрохотало над головой и не понятно
откуда взявшиеся мраморные руки сжали ее грудь.
     Стало очень приятно, ново и легко.
     Марина повернулась.
     Перед ней возлежал яркий многометровый Будда.  Большие губы  его громко
раскрылись:
     -- ОБНИМИ!!
     Руки  потянулись  к  Сашеньке,  покрыв  долгое  расстояние в  считанные
минуты.
     Постанывая и всхлипывая, они стали целоваться.
     Марине  казалось,  что она  целуется  первый  раз в  жизни. Это длилось
бесконечно долго, потом губы и  языки запросили других губ  и других языков:
перед  глазами  проплыл  Сашенькин живот, показались золотистые  кустики  по
краям  розового  оврага,   из   сочно  расходящейся   глубины  которого  тек
сладковатый запах и выглядывало что-то родное и знакомое.
     Марина взяла  его в губы и в  то же  мгновенье почувствовала как где-то
далеко-далеко, в Сибири. Сашенькины губы всосали ее клитор, а вместе с ним -
живот, внутренности, грудь, сердце...
     После седьмого оргазма Сашенька долго плакала у Марины на коленях.
     К одиннадцатому  шли долго и  упорно,  словно  советские  альпинисты на
Эверест,  достигнув  вершины, радостно  и облегченно плакали,  по-сестрински
целовались в раскрасневшиеся щеки, заботливо укрывали друг дружку, бормотали
детские  нежности, рассказывали  о  наболевшем, клялись в верности  и любви,
ругали  мужчин  и советскую  власть,  снова  целовались,  делились  прошлыми
воспоминаниями,  снова  клялись,  снова  укрывали, снова  целовались,  снова
клялись, и засыпали, засыпали, засыпали...

     Марина   осторожно   шла   по   длинному  коридору  из  голубой,  слабо
потрескивающей  пены.  Несмотря на свою  воздушность,  пена была  прочной  и
вполне выдерживала Марину, громко похрустывая под голыми ступнями.
     Впереди просвечивал конец коридора. Кто-то громко крикнул сзади:
     -- БЕГИ!!
     И  она побежала, -- быстро, быстро,  едва касаясь необыкновенного пола,
так что ветер зашипел в волосах.
     Свет приближался,  приближался  и--ах!-- Марина вылетела из коридора  в
яркий солнечный мир и упала на зеленую траву. Вокруг было тепло и просторно,
бездонное небо раскинулось над головой, смыкаясь  на еле  видном горизонте с
таким же бескрайним морем.
     Рядом показались  белые  фигуры  людей.  Это  были  женщины  в  длинных
хитонах. Приблизившись, они расступились, пропуская  свою повелительницу. Ей
оказалась  Нина.  Правда  она  была очень  молодая, стройная,  лицо  и  руки
покрывал бронзовый загар. На ее голове покоился лавровый венок.
     -- Здравствуй,  Марина,  -- громко произнесла Нина, подходя, --  Жители
Лесбоса приветствуют тебя.
     Остальные женщины хором произнесли что-то по-гречески.
     --  Я  на  Лесбосе?  Трудно  поверить, --  проговорила Марина, радостно
смеясь.
     -- А ты  поверь, ангел мой,  -- Нина  подошла ближе  и поцеловала ее  в
щеку.
     -- Ниночка,  я  голая совсем... -- начала  было Марина, прижимая руки к
груди, но Нина прервала ее:
     --  Во-первых,  я  не  Нина, а  Сафо,  во-вторых,  чтобы  тебе  не было
неудобно...
     Она что-то сказала подругам и все разом скинули хитоны.
     Тела их оказались стройными и прекрасными.
     --  Пойдем, чужестранка, -- дружелюбно  проговорила Нина,  беря ее  под
руку, -- Будь как дома. Ты на острове Розовой Любви, на острове Поэтов.
     Мелькает   узкая   тропинка.  Раскидистые  каштаны  и  оливы,  ленивые,
путающиеся  под  ногами  овцы,  служанка  с вязанкой  хвороста,  шум и  пена
прибоя...
     Все  обрывается  ужином   под   естественным  навесом  из  разросшегося
винограда.  Прямо на траве  расстелена  большая циновка с  черным египетским
узором, голые рабыни ставят на нее амфоры с вином, медом, кратеры с ключевой
водой, вазы  с солеными оливками, блюда с жареной  бараниной, печеной рыбой,
виноградными улитками, корзинки с хлебом.
     -- Как много всего! -- радостно смеется Марина.
     Нина улыбается:
     -- Да. Обычно наш ужин выглядит более скромно. Но сегодня с нами ты.
     Рядом с  Мариной изящно сидит милая голубоглазая девушка. Из просторной
корзинки она  вынимает  большой  венок,  сплетенный из нарциссов, анемонов и
огненных маков.
     Венок мягко ложится на голову, опьяняя Марину благоуханием.
     Она  поднимает  глаза на  сотрапезниц, но они уже цавно  украсили  себя
венками, -- миртовыми, виноградными, нарциссовыми. Только на гладких волосах
Нины покоится лавровый.
     -- Кому совершим возлияние? -- спрашивает олубоглазая девушка.
     -- Афродите, Афродите... -- слышится вокруг.
     Служанка подносит  дымящийся жертвенник, Нина встает, произносит что-то
нараспев и выливает чашу с вином на уголья.
     Они шипят, распространяя сладковатый дымок.
     -- Пей, ангел мой... -- обращается к ней Нина.
     Обеими руками Марина принимает чашу и с жадностью опустошает.
     Вино  необычайно вкусно. От дымящихся  кусков баранины  идет опьяняющий
запах.
     Марина протягивает руку, но Нина сурово останавливает:
     -- Стой! Подожди... Божественный огонь осенил меня...
     В ее  руках  появляются покрытые  воском дощечки  и  тонкий  серебряный
стилос.
     Голые подруги замирают.
     Быстро  записав  что-то   стилосом,  Нина  гордо  поднимает  голову   и
декламирует:

     Здесь прошелся загадки таинственный ноготь.
     Поздно. Утром, чуть свет, перечту и пойму.
     А пока что любимою трогать, так как мне
     Не дано никому...

     Марина удивленно смотрит на нее. Нина торжествующе улыбается:
     -- Нравятся?
     -- Но... Ниночка, это же Пастернак...
     Лицо Нины становится жестоким:
     -- Дура! Это я! Пастернак появится только через две тысячи лет! Смотри!
     Она  поворачивает  дощечку,  и  действительно,  -- та  сплошь  исписана
греческими буквами.  Заходящее багровое солнце  играет  в них пронзительными
искорками.
     -- Ложь!  -- раздается над ухом Марины и подруги вместе с Ниной жалобно
визжат.
     Марина оборачивается и видит ЕГО. Спазм перехватывает ей горло. ОН -- в
полушубке, то  есть в просто й козьей шкуре,  подпоясанной  широким  кожаным
поясом, крепкие  ноги  обуты в  простые  сандалии,  загорелые  руки  сжимают
дубовый посох,  а треугольное лицо  со  шкиперской бородкой...  о,  Боже! ОН
хватает  тяжелый  кратер  и со  страшным грохотом  разбивает  о перегруженую
яствами циновку.
     Голые   женщины  истерично  кричат,  куски  баранины,  оливки,   улитки
разлетаются  во все  стороны.  ОН приближает свое  бледное  от  неимоверного
напряжения лицо вплотную к лицу Марины и оглушающе кричит:
     -- Это все твои любовницы!!! ВСЕ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ!!! ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ!!!
     Марина цепенеет от ужаса.
     ЕГО  лицо настолько  близко,  что  видны  многочисленные поры на  коже,
микроскопические  волосики  на  воскрылиях  носа,  грязь  на  дне  морщин  и
крохотные капли пота. В каждой капле играют яркие радуги.
     -- Двадцать  девять  любовниц!  -- продолжает  ОН и  вдруг оглушительно
добавляет, -- И НИ ОДНОЙ ЛЮБИМОЙ!!! НИ ОДНОЙ!!!
     Сердце останавливается в груди Марины от чудовищной правды.
     Без чувств она падает навзничь,  но ОН наклоняется над ней. От бледного
лица никуда не скрыться:
     -- ТЫ НИКОГО НИКОГДА НЕ ЛЮБИЛА!!! НИКОГО!!! НИКОГДА!!!
     -- Я... любила Вас... -- шепчет  Марина цепенеющими губами, но раскатом
грома в ответ гремит суровое:
     -- ЛОЖЬ!!! МЕНЯ ЛЮБИШЬ НЕ ТЫ, А ОНА!!! ОНА!!!
     Тяжелая ладонь ЕГО повисает над Мариной, закрыв все небо. Она огромная,
красно-коричневая,   бесконечная   и   очень  живая.   Марина   вглядывается
пристальней... да это  же  Россия! Вон  вздыбился Уральский хребет, глубокая
линия ума сверкнула Волгой, линия  Жизни --  Енисеем, Судьбы -- Леной, внизу
поднялись Кавказ